Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Гурко Владимир Иосифович

Узнав от императора, что он предполагает прибыть в Ставку 7 марта, я сказал, что его величество, скорее всего, еще застанет меня там, так как мне потребуется несколько дней для передачи Алексееву дел и для того, чтобы обсудить с ним текущее положение. Думаю, однако, император не был уверен в том, что сможет в назначенный день выехать из Царского Села, поскольку он, прощаясь, поблагодарил меня за проделанную совместно с ним работу. Когда я покидал Петроград, мне и в голову не могло прийти, что не пройдет и двух недель, как город станет ареной событий, которые приобретут всемирное значение. В день моего приезда вернулся в Могилев и генерал Алексеев. Сильно загоревший под южным солнцем, он не производил впечатление человека, который всего несколько месяцев назад находился на волосок от смерти. Несмотря на то, что официальная встреча Алексеева была отменена, вокзальная платформа была переполнена коллегами и подчиненными генерала, пришедшими его приветствовать. Это показывало, какой любовью и уважением пользовался генерал Алексеев среди всех, кто его окружал. Мне известно, что в то время, пока он был в Крыму, находились люди, утверждавшие, будто некоторые из моих действий указывают на желание подорвать его авторитет и утвердиться на своем временном посту. Эти лица, доказывая, что я недостаточно считаюсь с мнением Алексеева и делаю все по-своему, старались создать вокруг меня атмосферу недоверия и отчужденности. В доказательство приводили такой случай. Генерал попросил меня получить у императора разрешение продлить его отпуск на две недели для завершения предписанного врачами курса лечения, а я – по собственному почину – предложил царю увеличить этот срок до целого месяца. Разумеется, эти люди не знали, что одновременно с этим я писал Алексееву – ничто, кроме состояния здоровья, не может помешать ему возвратиться в Ставку не только раньше увеличенного по моей инициативе срока, но даже раньше испрашиваемых им самим двух недель. Я не знаю, повлиял ли как-то этот инцидент на Алексеева, но, так или иначе, нам оказалось достаточно короткого разговора, чтобы совершенно устранить любые подозрения, которые могли возникнуть у него под влиянием упомянутых слухов.

За два дня я изложил Алексееву все свои соображения, после чего мы расстались не менее дружелюбно, чем когда-либо прежде. После этого я по телеграфу доложил царю, что полностью сдал дела и прошу позволения отправиться к месту своей постоянной службы. Немедленно вслед за тем поступило известие, что дата отъезда его величества до сих пор не установлена. В тот же день я получил от государя санкцию на возвращение в Особую армию. Фактически царь прибыл в Могилев менее чем через двадцать четыре часа после моего отъезда. Во время последней аудиенции я испросил у императора трехнедельный отпуск, поскольку личные дела требовали моего присутствия на Северном Кавказе. Давая разрешение, император предполагал, вероятно, что я поеду туда прямо из Ставки, но это не входило в мои намерения. Я предпочел сначала заехать на две недели в свою армию, чтобы проверить, как выполняются отданные мной в начале ноября приказы, и до начала отпуска сделать новые распоряжения. Когда меня вызвали из Луцка в Ставку, я как раз собирался уехать на Кавказ. Теперь я ехал через Киев и, во время стоянки своего поезда, посчитал своей обязанностью нанести визит вдовствующей императрице Марии Федоровне, поскольку все последнее время был непосредственно связан с ее сыном. По телефону мне было сказано, что ее величество может принять меня в полдень. Мария Федоровна по-прежнему оставалась во главе ведомства Красного Креста, интересовалась делами всех его департаментов и лично управляла работой. Естественно, разговор с ней велся в основном вокруг этих предметов. О зловещих событиях последнего времени, волновавших всю Россию, и о внутреннем положении страны она упоминала только мельком; я же, со своей стороны, предпочитал не касаться их вовсе. Потом я посетил состоявшего в свите ее величества князя Шервашидзе, вместе с которым отправился на завтрак к императрице. Стол был накрыт на четыре персоны. Очевидно, князь Шервашидзе и demoiselle d'boneur[173] императрицы – княгиня Кутузова были обычными сотрапезниками ее величества.

На следующий день я приехал в Луцк и сразу же приступил к привычным обязанностям. На второй или третий день я начал выезжать в армейские корпуса и на позиции, чтобы в первых числах марта освободиться и отправиться в отпуск. Вмешательство судьбы изменило мои планы. События, назревавшие в Петрограде, вынудили меня отказаться от мысли уехать даже на короткое время.

Первые сведения о происшедших в Петрограде беспорядках и кровопролитии на улицах были получены из телеграммы, посланной мне генералом Брусиловым. Это сообщение, однако, было сформулировано весьма неопределенно несмотря на то, что в нем упоминалось о кровопролитии. Мой начальник штаба генерал-майор Алексеев принес мне телеграмму прямо от аппарата. Он убедил меня переговорить по прямому проводу с начальником штаба фронта генералом Сухомлиным[174], чтобы просить его связаться с генералом Брусиловым и посоветовать ему не оглашать полученную информацию, которая может вызвать волнения в войсках, пока положение не прояснится.

Следовало дождаться получения более определенных сведений. Я согласился с Алексеевым, что в подобных случаях самое худшее – это дать пищу для сомнений. Во время разговора по аппарату Сухомлин спросил меня, останусь ли я при своем мнении, если будут получены гораздо более тревожные новости. Я ответил, что в таком случае их придется обнародовать, поскольку правда рано или поздно все равно выйдет наружу. Час спустя пришло распоряжение задержать распространение телеграммы ввиду того, что взамен нее будет прислана другая, содержащая ясную информацию из Ставки.

Эту телеграмму мне принесли среди ночи. В ней сообщалось, что император отрекся от престола за себя и за сына, а право на трон переходит к его брату Михаилу. Как бы ни были тревожны слухи, передававшиеся в частных переговорах между штабом армии и штаб-квартирой фронта, ничто не предвещало столь радикального поворота событий. Я немедленно распорядился пригласить ко мне утром всех командиров армейских корпусов. К полудню они собрались, чтобы я мог распорядиться на предмет того, как следует сообщить эту новость своим солдатам прежде, чем они сами все узнают из неофициальных источников. Мы должны были сделать так, чтобы войска получили это известие непосредственно от своих начальников, которые могли бы объяснить, что отречение есть акт высочайшей воли монарха, которой мы по присяге обязаны повиноваться. Однако перед самым прибытием командиров корпусов была получена телеграмма с указанием задержать обнародование царского манифеста об отречении. Сразу же возникли надежды, что дела, возможно, приняли другой оборот. Тем не менее, пока начальники корпусов все еще оставались у меня, кусками были принесены телеграфные ленты, из которых мы узнали о новом развитии событий – увы, не совсем таком, на которое мы рассчитывали. Следующая телеграмма сообщала об отказе великого князя Михаила Александровича стать преемником своего брата раньше, чем на Учредительном собрании будет выражена воля народа. В телеграмме говорилось о скорой присылке текста присяги на верность Российскому государству и Временному правительству.

Сделав дополнительные распоряжения, я отпустил корпусных командиров, чтобы они могли в тот же день собрать своих подчиненных и подготовиться к выезду в те полки, где могли превратно понять случившееся. Что касается принятия присяги, то приходилось дожидаться получения нового текста.

Были приняты надлежащие предосторожности; все офицеры, от старших начальников до самых молодых, живейшим образом участвовали в разъяснении нижним чинам сущности происшедших событий. Благодаря этому неожиданные известия и принесение новой присяги нигде во всей Особой армии не сопровождались беспорядками и не потребовали применения крайних мер. Исключениями стали один армейский и один гвардейский полки, где для объяснения солдатам создавшегося положения потребовались дополнительные усилия. В первом случае некий агитатор убеждал людей, что им не следует присягать под знаменем, на котором сохранился вензель отрекшегося монарха, или произносить слова клятвы, в которой встречается слово «государство», связанное со словами «государь» или «царь». (По-русски слова «государство» и «государь» имеют общее происхождение.) Это лишний раз показывает, в какой громадной степени в сознании русских людей исторически связаны понятия государства и монархии. С древнейших времен русский народ не думал о своей родине иначе, как о державе, во главе которой стоит самодержец. Однако этим солдатам было объяснено, что и в наше время даже республиканская Франция сохраняет название государства.