Палач в белом - Михаил Серегин

Они спустились вниз и перешли в новый корпус. Когда они попали в отделение «Скорой помощи», Макаров заискивающе улыбнулся и попросил разрешения поговорить с диспетчером.

Увидев Игоря Станиславовича в наручниках, Хоменко лишился дара речи. Хлопая глазами, он слушал, как Макаров говорит:

– Нужно подогнать машину к старому моргу. И еще позвони в реанимацию – пусть готовятся принять больного с отравлением героином...

– Понял! – прошептал Хоменко. – А кто больной? – Он нащупал пальцем кнопку вызова и объявил по селектору: – Вторая, срочно на выезд!

У Чехова не было терпения дожидаться машины. Он опять толкнул Макарова в спину и сказал:

– Веди на место! Машина нас догонит... – И пояснил диспетчеру: – А больной – Ладыгин.

«Скорая» догнала их, когда они сворачивали к аллее, отгораживающей здание старого морга от остального двора. Она затормозила со страшным визгом, и водитель, высунувшись в окошко, закричал:

– Прыгайте скорее!

Едва они успели подняться в салон, как «Скорая» сорвалась с места и в одну минуту подъехала к моргу. Водитель развернул машину, включил мотор и выскочил из кабины.

– Где Владимир Сергеевич? – угрожающим тоном выкрикнул он, подскакивая к Чехову вплотную и едва не хватая его за грудки.

– Внутри, – коротко бросил Юрий Николаевич и спросил: – У вас на «Скорой» все такие нервные?

– Я с Владимиром Сергеевичем два года езжу! – заорал, выкатывая бешеные глаза, водитель. – Понятно тебе?

– Понятно, – сказал Чехов и, оттеснив водителя в сторону, направился к моргу.

– Где ключ? – крикнул он, подергав дверь.

– У меня во внутреннем кармане, – поспешно сказал Макаров и добавил: – Нужен фонарик, но я оставил его в кабинете...

Чехов бесцеремонно просунул руку ему за пазуху, нашел ключ и отпер замок.

– Эй, водила, – крикнул он, распахивая дверь. – Сделай свет! Там ни черта не видно!

Шофер зажег прожектор на крыше машины и направил луч в раскрытую дверь морга. Чехов дернул Макарова за рукав.

– Чего стоишь! – сердито сказал он. – Показывай, где Ладыгин!

Игорь Станиславович торопливо вошел в помещение. За ним потянулись все остальные. Свежие следы на полу бросались в глаза сразу. Чехов, мгновенно сообразивший, в чем дело, оттолкнул Макарова и подбежал к железной громаде старого холодильника.

С исказившимся лицом он рванул на себя металлическую дверцу и, обернувшись, заорал:

– Носилки сюда!

Упав на колени, он просунул руки в темноту ячейки и нащупал человеческие ноги. С осторожностью он потянул их на себя. К нему на помощь тут же подскочили Гузеев и охранник. Втроем они извлекли тело Ладыгина и положили на носилки, которые приволок запыхавшийся водитель. Медсестра тихо ойкнула и склонилась над Ладыгиным. Быстро расстегнув ему рубашку, она приникла ухом к его груди и с ужасом произнесла:

– Он еле дышит!

– Скорее в машину! – крикнул водитель, хватаясь за конец носилок.

Вдвоем с охранником они подхватили носилки и понесли к выходу. Рядом, спотыкаясь, бежала медсестра. Макаров сделал шаг, намереваясь догнать их, но Чехов придержал его за рукав.

– Мы с тобой доберемся пешочком, – сказал он.

Вокруг клубилась душная давящая тьма. Сначала она была похожа на рыхлую тяжелую землю, которая засыпала меня с головой, мешая дышать и двигаться. Она наполняла душу ужасом и безысходностью. Я забыл, кто я такой. Я был просто погребенным, лишенным памяти. Потом темнота сделалась жиже – она превращалась в удушливый бархатный дым от сгоревшей резины. В этой темноте уже слышались какие-то звуки, и какие-то пятна вспыхивали и пропадали, не давая мне времени понять, что это такое.

Постепенно дым словно рассеивался, и, наконец, в серой мгле стали появляться лица. Видения накатывались на меня внезапно и так же внезапно исчезали, прежде чем я мог понять, чудятся они мне или нет. Мне являлись лица не только живых, но и умерших. Худое суровое лицо бывшего шефа вдруг сменялось еще более изможденным ликом старика Зелепукина, глядящего на меня с ненавистью и укоризной. Озабоченное лицо коллеги Щербакова вытеснялось изъеденной физиономией покойного Четыкина. Хмурый Юрий Николаевич Чехов выходил из черного облака и, не сказав ни слова, опять пропадал в нем.

Я стал слышать какие-то звуки: негромкие слова, шорох подошв, щелчки переключателей. Потом пришли ощущения, запахи. Я вдруг понял, что нахожусь в больнице. Сквозь пелену в глазах мне наконец удалось более-менее отчетливо различить тянущиеся ко мне провода и трубки. Путем длительных и мучительных размышлений удалось сообразить, что по этим трубкам внутрь меня поступает кислород и лекарства, а провода уходят, видимо, к аппарату для снятия ЭКГ.

Мне не сразу удалось сообразить, как я дошел до такого плачевного состояния, – тут память опять начинала буксовать, и на меня снова накатывалась тошнотворная темнота. В какую-то минуту я, кажется, даже застонал, и передо мной тут же возникла физиономия бывшего шефа Ланского. Он озабоченно всмотрелся в мои глаза и что-то негромко спросил.

Смысл вопроса, однако, ускользнул от меня – другая мысль в этот момент завладела сознанием, заставив меня сосредоточиться на ней полностью. Если шеф бывший, то у меня должен быть новый шеф! И он... ну, конечно, мой новый шеф – Макаров!

И тут я вспомнил все. Эти воспоминания словно ошпарили меня. Я попытался немедленно вскочить, соображая, что должен что-то делать и куда-то бежать. Но чудовищная слабость не дала мне подняться, и вдобавок опять рядом оказался Ланской. Он мягко, но настойчиво положил мне руки на плечи и заставил опять откинуться на подушку.

– Тихо, тихо, тихо! – скороговоркой сказал он. – Никакой пока активности, Владимир Сергеевич! Очень хорошо, что вы пришли в себя, но не следует торопить события! Вы хорошо меня слышите?

Я открыл рот и что-то пробормотал.

– Ну вот и отлично! – обрадовался Ланской. – Полный покой, и скоро вы совершенно поправитесь.

Он распрямился и что-то коротко сказал, обернувшись через плечо. На его месте тотчас возникли двое других персонажей – коллега Щербаков и медсестра, которую, кажется, звали Наташей. Она быстро и ловко набрала в шприц какое-то лекарство и ввела его в мою систему.

Щербаков присел около кровати и, приблизив ко мне свое интеллигентное, украшенное бородкой лицо, скорбно сказал:

– Ты, Володя, пока что не рыпайся. Ланской правильно говорит. Надо понаблюдать. – Он вздохнул и добавил: – Мы ведь тебя реанимировали по полной программе... Тебя только в отделение доставили, а у тебя – бац! – остановка сердца... Никогда не думал, что буду тебя оживлять... Видишь, как получилось? Но ты не волнуйся, сейчас у тебя все показатели улучшаются... Хорошо, что ты рядом был...

«Рядом? – подумал я. – Ах да, Макаров же обещал похоронить меня в старом морге! Но кто же меня нашел?»

Мне хотелось спросить об этом у Щербакова, но тут сознание мое опять заволокло туманом, начали слипаться глаза, и я уснул.

Когда сон так же внезапно оборвался, все органы чувств словно оттаяли. Я чувствовал свое тело, я слышал каждый звук вокруг, я видел все совершенно ясно и четко. И первое, что увидел, – было монументальное, полное достоинства лицо Бориса Иосифовича Штейнберга. Он сидел около моей кровати, сверля меня тяжелыми, мрачно посверкивающими глазами. Серебряная шевелюра его была как всегда тщательно уложена. Крупные, ухоженные руки скрещены на груди. Я понял, что пришел час расплаты.

– Ну что, Ладыгин, выжил? – низким голосом сказал Штейнберг, как мне показалось, без особого удовлетворения. – Поздравляю!

Я посмотрел на Бориса Иосифовича с трепетом и сказал «спасибо». Он задумчиво покивал головой и неожиданно сказал:

– Ты хоть помнишь, как ты меня пихнул? Помнишь? Ага! И как это у тебя духу хватило, не понимаю! – Он поднял глаза к потолку и сказал неуверенно: – По-моему, меня так последний раз пихали в классе, эдак, м-м... в девятом!

– Извините, Борис Иосифович, – прошептал я, с ужасом прокручивая в памяти эту сцену.

– То-то, извините! – строго произнес Штейнберг и умолк.

Мне пришло в голову, что ему хочется объявить мне об увольнении, но он сомневается, стоит ли травмировать мою психику до того, как я окончательно оправлюсь. Но он заговорил о другом.

– Я-то ладно! – проворчал Штейнберг. – Не рассыпался... Но ты мне всю терапию разогнал! Вот смотри – сам на больничной койке, Макаров в тюрьме, Корзухин под следствием... Куда это годится? Про Четыкина я уже не говорю, хотя и там без тебя не обошлось...

– А при чем здесь Корзухин? – осторожно спросил я.

Борис Иосифович безнадежно махнул рукой.

– Потом все узнаешь, – сказал он, вставая. – Выздоравливай пока! Сил набирайся. Я решил тебя заведующим отделением поставить. На место Макарова. Может, тогда у тебя времени меньше будет, чтобы начальство пихать! – язвительно заключил он и, повернувшись, зашагал к выходу.