Фрейд - Питер Гай

Психоаналитики из Вены решительно возражали. Виттельс вспоминал, что они устроили отдельное собрание в Grand Hotel, «чтобы обсудить возмутительную ситуацию. Внезапно появился Фрейд, которого не приглашали. Никогда раньше я не видел его таким взволнованным». Однако на публике мэтр неизменно сохранял видимость полного самоконтроля. «Он сказал: «Большинство из вас евреи и поэтому не в состоянии привлекать друзей для нового учения. Евреи должны смириться со скромной ролью подготовки почвы. Мне чрезвычайно важно установить связи с остальным научным миром. Я пытаюсь пробиться уже много лет и устал от непрерывных нападок. Мы все в опасности». Рассказ Виттельса, в том числе характерная для Фрейда апелляция к своему возрасту и усталости – в то время ему еще не исполнилось и 54 лет – и драматическая просьба в конце звучит правдоподобно. «Схватив лацканы пальто, он сказал: «Они не оставят мне даже пальто. Швейцарец спасет нас – спасет меня и вас тоже». В конце концов был достигнут компромисс, позволивший всем сохранить лицо: срок президентства Юнга ограничили двумя годами. Но это не изменило мнение венцев, что Фрейд грубо игнорирует их, первых сторонников, и обхаживает новобранцев из Цюриха.

Они были правы. В конце концов, с 1906 года основатель психоанализа вел переписку с Юнгом, которая становилась все более дружеской. Не было секретом и то, что с 1907-го, когда начались визиты Юнга и других коллег из Цюриха, эта близость превратилась в дружбу, на которую Фрейд возлагал большие надежды. Конгресс в Нюрнберге лишь превратил подозрение венцев в мрачную уверенность. Основатель психоанализа ничего не скрывал. «Я решил, – писал он в своих воспоминаниях, – что связь с Веной является не рекомендацией для молодого движения, а скорее препятствием». Цюрих, в самом центре Европы, выглядел гораздо более перспективным. Кроме того, прибавил Фрейд, ловко переводя собственные навязчивые мысли о старости и смерти в причину для своих планов, он не молодеет. Психоанализ, который нуждается в твердой руке, должен быть вручен более молодому человеку, который в состоянии сменить основателя на руководящем посту. После того как «официальная наука» решительно объявила еретиками и бойкотировала тех врачей, которые использовали психоанализ в своей практике, он должен работать ради того дня, когда возникнут учебные заведения, гарантирующие аутентичность учения и компетентность преподавания. «Этого и только этого я хотел добиться путем учреждения Международного психоаналитического объединения»[111].

Венцы не поверили, что тревоги Фрейда имеют под собой основания и организационные новшества действительно необходимы. Даже верный Хичманн беспокоился, что «как раса» цюрихские члены общества «абсолютно не похожи на нас, венцев». Но в начале апреля, когда в Венском психоаналитическом обществе шло «посмертное» обсуждение только что завершившегося конгресса, ворчание соседствовало с вежливыми заявлениями. Компромисс по поводу президентства и беспомощное признание, что Фрейд по-прежнему незаменим, охладило пыл. Основатель психоанализа сделал все возможное, чтобы все-таки унять эмоции. Маневр был ловким и умиротворяющим: мэтр предложил назначить Адлера на свое место председателя общества – Obmann, а новое периодическое издание, ежемесячный журнал Zentralblatt für Psychoanalyse, редактировать Адлеру и Штекелю. Учтивый Адлер, в свою очередь, сначала назвал отставку Фрейда с поста руководителя излишним шагом, но затем принял предложенный пост и согласился вместе со Штекелем стать редактором нового журнала.

Зигмунд Фрейд истолковывал все эти проявления доброй воли со свойственным ему сарказмом. «Венцы здесь, – признавался он Ференци, – были после Нюрнберга очень нежны и страстно желали основать республику с великим герцогом во главе». Еще один компромисс был призван осчастливить всех – более или менее. В то время как Адлера при шумном одобрении избрали на пост Obmann, в обществе придумали новую должность, научного руководителя – wissenschaftlicher Vorsitzender, – и назначили на нее Фрейда. Впоследствии мэтр приводил свои примирительные шаги как доказательства того, что жалобы Адлера на притеснения необоснованны и иррациональны, но это лукавство. Разрабатывая стратегию, основатель психоанализа прямо говорил Ференци, что передает руководство венской группой Адлеру «не из любви и без удовольствия, потому что он единственный подходящий персонаж и потому что на этой должности он, возможно, будет вынужден выступить в защиту общего дела». Если Адлера не удалось убедить, то, возможно, с ним получится сотрудничать.

Тем не менее объяснить напряженные отношения Фрейда и Адлера и в конечном счете их разрыв только политическими требованиями невозможно. Организационные требования, подсознательные конфликты, несовместимость характеров и столкновение идей – все это питало друг друга, пока не достигло неизбежной кульминации. Положение усугублялось тем, что Фрейд и Адлер буквально во всем были полными противоположностями. Сторонники обоих из числа современников свидетельствовали, что манера одеваться, держать себя, а также методы лечения у них были абсолютно непохожими: аккуратный, аристократичный и стремящийся дистанцироваться от пациентов Фрейд и небрежный, демократичный и глубоко сочувствующий Адлер. И все-таки главной причиной разрыва оказалось столкновение взглядов. Если всего через год после попытки сгладить противоречия Фрейд называл позицию Адлера реакционной и сомневался, можно ли вообще считать его психологом, то делал это не по тактическим соображениям и не из чистой враждебности[112]. Основатель психоанализа желал мира в Вене, поскольку к 1911 году связи с Цюрихом уже казались непрочными. При этом непреодолимые расхождения во взглядах Фрейда и Адлера были несомненны – и не только в 1911-м. На самом деле мэтр размышлял о них уже несколько лет. Еще в июне 1909 года он описывал Юнгу Адлера как «теоретика, проницательного и оригинального, но не ориентированного на психологию; его цели биологические». Однако тут же прибавлял, что считает Адлера достойным и не думает, что тот скоро дезертирует. По возможности, заключил Фрейд, «мы должны держаться за него». Двумя годами позже такой примирительный тон стал уже невозможен: Адлер, писал Фрейд Оскару Пфистеру в феврале 1911 года, «создал для себя миропорядок без любви, и я служу главным орудием мести, которую обрушила на него оскорбленная богиня Либидо».

Когда основатель психоанализа сделал этот резкий вывод, отношения с Адлером уже несколько месяцев приближались к разрыву. «С Адлером, – признавался Фрейд Юнгу в декабре 1910-го, – все становится совсем плохо»[113]. До этого мэтр то с надеждой перечислял вклады Адлера в свои идеи, то переживал из-за того, что тот недооценивает подсознательные процессы полового влечения. Но постепенно еще теплившаяся надежда на примирение с Адлером погасла окончательно. Раздражение Фрейда из-за, как он выражался, бестактности и неприятных манер Адлера росло по мере того, как усиливались сомнения по поводу его идей. Нетрудно понять, почему основатель психоанализа не хотел признавать реальность. В конце 1910 года подобные дискуссии – их воздействие на Фрейда лишь усиливалось постоянной неопределенностью в отношении таких ненадежных рекрутов, как Блейлер, – казались ему роковыми. Он страдал от приступов утомления и депрессии, признаваясь Ференци, что ссоры, которые он вынужден терпеть в Вене, заставляют мечтать о прежней изоляции: «Можете мне поверить, когда я работал один, это часто было намного приятнее».

Как бы то ни было, наступление кризиса ускорил вовсе не Фрейд, а Хичманн, который из всех последователей мэтра больше всего симпатизировал Адлеру. В ноябре 1910-го Хичманн предложил Адлеру еще раз подробно изложить свои взгляды, чтобы все могли обсудить их. Ведь многие члены общества, включая самого Фрейда, относились к гипотезам Адлера как к ценному дополнению к психоаналитическим теориям, не считая их угрозой или альтернативой. Адлер с готовностью согласился. В январе и феврале 1911 года он представил два доклада. Второй доклад – «Мужской протест как главная проблема невроза» – настолько ясно излагал его позицию, что мэтр уже не мог оставаться в стороне. И встроить эту идею в свою систему он тоже не мог. После первого выступления Адлера Фрейд хранил молчание, а теперь высказал возражения и долго копившийся гнев.

Замечания основателя психоанализа можно назвать докладом оппонента. Первым делом он называл рассуждения Адлера настолько абстрактными, что зачастую их трудно понять. Более того, Адлер излагал старые идеи под новыми названиями: «Складывается впечатление, что под маской «мужского протеста» спрятано вытеснение». Более того, Адлер «называет знакомую нам бисексуальность психическим гермафродитизмом, как будто это что-то другое»[114]. Но фальшивая, искусственная оригинальность не худшее: теория Адлера пренебрегает бессознательным и сексуальностью. Это всего лишь общая психология, одновременно реакционная и ретроградная. С уважением отзываясь об уме Адлера, Фрейд обвинял его в том, что тот лишает психологию автономного статуса, низводя ее к биологии и физиологии. «Все эти доктрины Адлера, – мрачно предсказывал он, – произведут большое впечатление и нанесут ущерб психоанализу». За раздражением основателя движения скрывался постоянный страх, что его строгие идеи обретут популярность только в лишенной остроты версии Адлера, исключавшей такие радикальные представления, как эдипов комплекс, детская сексуальность и сексуальная этиология неврозов. Фрейд считал, что принятие психоанализа в трактовке Адлера представляет бо2льшую угрозу, чем его полное отрицание.