Путь к Софии - Стефан Дичев

— Мне сейчас надо! — сказал Филипп. — Надо кончать с этим делом.

— Что? Ты о том? Опять за свое? Филипп! Стой, говорю тебе!

— Сейчас меня уже не остановишь, — возбужденно сказал Филипп.

Краем глаза увидев, что отец продолжает стоять на месте, он отворил входную дверь, усмехнулся с победоносным видом и быстро вышел. Он направился к Сен-Клеру.

Глава 9

Если Радой Задгорский был поражен своим открытием, то не меньше поражен был и Слави Будинов. Его разбудили крики, а минуту спустя прибежал задыхавшийся Андреа. И вот теперь весь дом был на ногах.

— Скажи, как же это можно! — кричал разъяренный Слави и бегал за сыном из комнаты в комнату, так как Андреа не стоял ни минуты на месте, а кружил возле окон, кляня все на свете, и напряженно вглядывался в окна соседей.

— Скажи, как ты мог именно с этой девицей творить такие гадости?

— А что я натворил такого? — резко обернувшись, спросил Андреа и поглядел на него так, словно только сейчас понял, что речь идет о нем.

Они находились в зале — Андреа у окна, отец за круглым столиком, на который он поставил лампу. Свет ее падал на его торчащие черные усы. Мать и Женда стояли в тени, у отворенной двери.

— Он еще спрашивает, что он такого натворил?! — снова возмутился Слави. — И сверх того, у тебя вся рожа разукрашена. Юбочник паршивый ты, вот кто! Мало у меня неприятностей с Радоем, так теперь еще новая... Вот почему ты все к ним в окна заглядывал, вот почему с них глаз не спускал... Без конца поносил их — такие, мол, сякие, и чем были, и чем стали... родоотступники и всякое прочее... Стыд какой! Теперь сам выпутывайся!

— Сам и выпутаюсь!

— Ты посмотри на него! Ишь какой важный! Послушай, сударь мой, я этих людей не люблю, но то, что ты там натворил, мне нравится еще меньше. Знаешь, мы терпели, терпели все — пьянство, пререкания, вечные сплетни вокруг тебя... Но это уже последняя капля. Больше не желаю, чтобы ты срамил нашу семью, ты слышишь, Андреа?

— Да.

— Жена, ты слышала, что он сказал? Видишь, что за сокровище мы с тобой вырастили! Бабник! Развратник. Завтра забирай свои пожитки, и чтоб твоей ноги больше в моем доме не было!..

Мать заплакала. Андреа смотрел в окно и, казалось, ничего  не слышал. Он увидел, как из дома Задгорских вышел мужчина. В неверном свете фонаря смутно вырисовывалась его фигура. Но Андреа догадался, куда он направляется.

— Ты сказал — завтра? — спросил немного погодя Андреа, обернувшись и переходя к другому окну.

Задержавшись напротив лампы, он увидел в оконном стекле свое отражение — на левой скуле и над бровью темнели ссадины и кровоподтеки, а на пальто болтался оторванный в драке борт. Он постоял с минуту, словно припоминая, о чем сейчас говорили, и, как только понял, что отец его снова вышел из себя, как только услышал поток обрушившейся на него брани, примирительная улыбка слегка раздвинула его губы. Ему казалась смешной и неуместной эта гневная вспышка отца. Глядя на него, слушая его крики и угрозы, Андреа невольно подумал, что старик на самом деле не так уж и сердится на него. Он возмущен, разгневан, оскорблен, испытывает к нему отвращение потому, что задето самое для него важное — честь. Но не чувствуется ли в его тоне, да и в словах его насмешки, удивления, а то и похвалы? Нет, отец не знает правды. Вопреки всему он, вероятно, чувствует даже известное удовлетворение оттого, что сын опозорил дочь его тайного врага — дочь важного, надутого, потерявшего совесть Радоя Задгорского. «Эх отец, — думал Андреа, обнимая его снисходительным, нежным взглядом, — как далек ты от истины, как ты далек от нее! Но сказать ли тебе правду? Не ошеломит ли она тебя, не настроит ли более враждебно?»

— Нет, — продолжал вслух Андреа. — Не завтра. Еще сегодня надо убраться отсюда.

— Ну и ступай ко всем чертям! Переспишь в тюремной камере, только и всего... И брата как раз нет, чтоб тебя выручить!

— Хорошо, что его нет, — сказал Андреа. — И вообще, вы ничего не знаете...

— Ого, мы уже знаем предостаточно.

— Как мог ты опозорить славную девушку, Андреа? — сказала, всхлипывая, мать.

С тех пор как уехали братья, мать не переставала плакать. Андреа жалел ее. Он смотрел на нее и думал: «Мама, мама, если бы ты знала, что я скажу сейчас, что я должен вам сказать...» Но вместо того, что он собирался сказать, он услышал вдруг свой дрогнувший голос:

— Это совсем другое, мама... Это не то, о чем ты думаешь. Мы любим друг друга.

Мать подняла голову. И, пораженная, уставилась на него. Что было у нее в глазах — недоверие или радость?

— Но ведь она помолвлена, Андреа, — проговорила она с надеждой.

— Знаю. Но это уже не имеет никакого значения. Значение имеет другое.

— Другое. Слышали уже это, — грубо вмешался отец. — Весь квартал слышал!

Андреа поглядел в окно. Никого возле дома соседей уже не было.

«Вот как совершаются предательства, — думал он. — Но предатель ли ее брат или же он всегда принадлежал к другому миру?» Ему хотелось его ненавидеть, он должен был его презирать, и он его ненавидел, он его презирал, но как-то отстраненно, безразлично. Усталость и печаль овладели его разумом, его мыслями.

— Я в самом деле уйду, — рассуждал он вслух. — И уйду немедленно. Через час, возможно, уже будет поздно, через час сюда придут жандармы.

— Жандармы? Сюда? Из-за такого дела?

— Задгорские узнали про Косту и Климента, отец. А сейчас донесут и на меня.

— Да что ты такое говоришь? Как узнали?

— Откуда узнали?

— Уж не ты ли сам проболтался этой, своей...

Отец, мать, Женда в ужасе кинулись к нему.

— Не говорите глупости!

Андреа вздрогнул и нахмурился. Казалось, он пробуждался от сна. И вдруг вспыхнул, прикрикнул на них:

— И не смейте называть ее так... И вообще, чтоб вы знали, я женюсь на ней!

— Ха-ха! Так они и откажутся от своего консула и отдадут ее за тебя! — насмешливо проворчал Слави. Но вдруг до него дошло что именно имел в виду Андреа, говоря о братьях, подошел к нему и глухо спросил: — Что им известно при Климента и Косту?

— Этот старый хрыч хаджи Мина встретил их в Богрове, когда они ехали к горам. Видно, поэтому они и не возвращаются.

— Ох, лучше б они там остались! — всхлипнула мать.

— И вообще наши соседи многое знают, — со все нарастающим озлоблением продолжал Андреа. — Вот сейчас видели, этот блюдолиз ушел... Догадываетесь, куда?!

— Значит, ты уверен в этом?

— Я это знаю от нее, отец.

— От их дочери?

— Да, от Неды. Она меня вызвала, чтобы предупредить. Она и прежде те сведения о Сулеймане передала.

И тут все сразу переменилось. Все стало совсем по-иному, как даже и не предполагал Андреа. Кляня на чем свет стоит и Радоя, и его сына, и войну, перепуганный Слави торопил Андреа, просил не мешкать. Дал ему денег, приказал женщинам поскорее приготовить для него теплую одежду и еду, уговаривал его сразу же бежать к русским, потому что, говорил он, ему хорошо ведомы эти клятые османы, он уже хлебнул от них немало лиха...

— Поскорее, торопись, сынок! — повторял он и уже сам больше задерживал сборы, чем помогал им.

«Ну, я уйду, доберусь как-нибудь до русских — мне ведь сделать это легче, а как же она? — думал Андреа. — Что станет с нею? А если ее все же вынудят выйти замуж за француза? Она сказала мне, что теперь уже ничего не боится. Что расстроит помолвку. И что теперь вообще все будет по-другому. Да и консул, если он порядочный человек, после такого скандала сам должен отказаться от нее», — рассуждал он, раздираемый болью и страхом.

Он вынул из тайничка в своей комнате револьвер, хранившийся с комитетских времен, рассовал по карманам патроны, положил в сумку с вещами русский словарь брата и истрепанный томик стихов, с которым ему не хотелось расставаться. Взять карту? Нет, не стоит, он достаточно хорошо изучил местность... Ах, если б у него был какой-нибудь портретик Неды или же хоть какая-нибудь подаренная ею вещица! Но как только он подумал о Неде, сразу же все, что произошло, снова молнией пронеслось в его мозгу, обдало его горячей волной, заставило вздрогнуть. Он кинулся к окну и прильнул к стеклу лбом. Но дом Задгорских был погружен в темноту. В своей ли она комнате или же ее заперли где-нибудь внизу? «Люби меня... Люби, как я люблю тебя!» — беззвучно твердил он, весь отдавшись нахлынувшему на него чувству, пока кто-то не коснулся его плеча. Он обернулся.

Это была мать.

— Торопись, Андреа. Время летит, сынок... Ох, как все это тяжко.

Она опустила голову ему на плечо и заплакала.

Он сказал ей, чтоб она не горевала, что скоро они с Климентом и Костой вернутся и что тогда для всех них действительно начнется новая жизнь. Он говорил и не чувствовал, что и из его глаз текут слезы. Потом он попросил ее присматривать за Недой; он доверил матери свои чувства, потому что ему казалось, что мать одобряет его выбор.