Путь к Софии - Стефан Дичев

— Ну что же вы мешкаете, о чем разговор ведете? — прервал его отец, стоявший на пороге. — Да ты что, жена, хочешь, чтоб его тут сейчас жандармы сцапали?

Слова его испугали мать. Она поцеловала Андреа, перекрестила его. А он, такой всегда непокорный, такой сорвиголова, не признающий ничего на свете, как все о нем говорили, обнимался с Жендой, с сонным Славейко, с отцом, всхлипывал так же, как они, охваченный мрачными предчувствиями, утирал смущенно слезы.

— Ну все! А то вы меня словно на войну провожаете! — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Вот и я с вами слезу пустил. Ну, прощайте, отец, мама... прощайте!..

— Прости нас, сынок, — сказал отец и поцеловал его в лоб. — В добрый путь, Андреа. Дай господь нам свидеться. А что было, то, значит, должно было быть.

Андреа перекинул через плечо сумку, отворил ворота, внимательно оглядел площадь и вышел. «А что было, то, значит, должно было быть, — повторил он с каким-то новым, не знакомым ему прежде чувством облегчения. — Подумать только, а ведь это мне так отец сказал!» Он поглядел на темное окошко Неды и, словно боясь самого себя, торопливо зашагал по той же самой дороге, по которой когда-то к ним пришел его комитетский товарищ Дяко.

Пока Андреа добирался до окружавшего город рва, мысли в его разгоряченном мозгу все время вертелись вокруг только что пережитого. Он припоминал в их последовательности детали происшедшего, восстанавливал в памяти от начала до конца сцену у колодца во всех ее подробностях, неистовые крики Радоя и его сына, их ожесточение, смысл которого сейчас ему казался вполне понятным. Лишь когда он спустился по заснеженному обрыву на черное, обледеневшее дно рва, а затем вскарабкался с неожиданной для самого себя ловкостью по его противоположному склону, он вдруг понял, куда направляется и что его ждет впереди. Пораженный, он даже остановился: наконец-то он отправился туда, где ему давно уже надлежало быть.

Андреа выбрался на разбитую колесами подмерзшую дорогу. Ветер усилился, он поднимал снежные вихри и залеплял глаза. Андреа трудно было определить направление. Успеет ли он добраться затемно до укреплений в Банишоре, чтоб свернуть на восток? Который теперь может быть час? Он вытащил часы, попытался узнать время, но ничего не мог разглядеть.

Филипп Задгорский уже, видно, сделал свое черное дело, и жандармы, наверное, перетрясли весь дом. Как это я не догадался послать маму и Женду к Филаретовой? Как только подумаю, что могут натворить эти дикари... И во всем виноват Филипп — в душе Андреа снова поднялось озлобление. Ее брат! Надо было сразу же пойти следом за ним. Одна пуля, и он расплатился бы за все! Но теперь уже поздно. Поздно, это ясно! «Но что, если у нас действительно случилось уже такое несчастье... И почему поздно? Ведь я их знаю! Ленивый народ! Кто из них поднимется ночью с постели? И даже когда идут на худое дело, и то не спешат. Вернусь!» — решил вдруг он и, не колеблясь больше, свернул с дороги на виноградники и вскоре увяз в мягком снегу. Он понял, что уже не сможет найти то место, где перебирался через ров. Он его и не искал. Со злобным безрассудством, целиком доверившись инстинкту и слепой удаче, он ринулся обратно. Оказавшись снова по ту сторону рва, Андреа сразу же кинулся бежать — город он знал хорошо. Задыхаясь, в распахнутой одежде, он мчался по пустым белым улицам, не думая ни о патруле, ни об ищейках, на которых мог каждую минуту нарваться.

С трудом переводя дыхание, шатаясь от усталости, пробежал он последние двести шагов до Куру-чешмы. Оказавшись наконец там, он увидел, что опоздал. Перед воротами их дома стояли конные жандармы. Целый взвод. И, видно, уже долго. Лошади нетерпеливо били копытами по булыжной мостовой. Слышались голоса, смех. Кого-то ждали.

«Что же теперь делать? Ведь их так много... А что будет, когда они убедятся, что меня нет там... Не верю, нет, не верю, что они настолько подлы», — успокаивал он себя и, крадучись, все ближе подходил к дому, но хоронясь, чтобы не быть обнаруженным.

Кто-то вышел из широко распахнутых ворот. Их офицер. Следом за ним... нет, он не хотел верить своим глазам. Он подошел еще ближе, прильнул к стволу большого платана, впился глазами... Он и в мыслях не мог даже представить себе этого. Но чего они хотят от старого человека?.. Растерянный, испуганный Андреа беспомощно глядел, как уводят его отца.

Долго он стоял так не шевелясь, пока с их двора не донеслись громкие рыдания и с грохотом не захлопнулись ворота. «Что там еще произошло? Что там еще произошло? — повторял он, словно того, что он уже видел, было мало. — Надо идти к ним! — Но он как будто окаменел. Как он посмотрит им в глаза? Как скажет: “Я был улице, видел, как уводили отца”. — Теперь они все из-за меня страдают. И отец попал в темницу из-за меня, — с отчаянием и злобой подумал Андреа. И вдруг безо всякой видимой связи его озлобление перебросилось на Неду. Ведь все это принесла их любовь. — А причем тут Неда?» — тотчас же опомнился он.

Но тут Куру-чешма снова огласилась цоканьем копыт. Возвращаются! Он хотел было перебежать от кофейни хаджи Данчо в самых темный угол площади, но увидел, как из боковой улицы выехал фаэтон с флажком английской военной миссии и в нем сидел Филипп Задгорский, а чуть поодаль за фаэтоном следовали двое конных османов.

От ярости и отвращения Андреа позабыл об осторожности. Он сделал еще несколько шагов, подождал, пока фаэтон остановится у дома Задгорских, вытащил револьвер, прицелился и выстрелил. Раздался крик. Конь взвился, встал на дыбы. Андреа выстрелил второй раз, третий. Раздались ответные выстрелы. Он вдруг опомнился. Страх пронизал его, он повернул обратно и побежал. Вдогонку ему неслись крики и цоканье копыт.

Он бежал изо всех сил, он никогда и не думал, что способен так бегать. Искал улочку, чтобы шмыгнуть в нее, дом, чтобы укрыться, двор, чтобы перебежать через него, оказаться подальше от преследований. А между тем уже почти рассвело. Вдогонку ему неслись крики. Он слышал зловещий лай псов. Казалось, за ним гонятся по пятам, а он никого не видел. Куда? Куда скрыться? Он добрался до гетто и бежал под его брезентовыми навесами, отяжелевшими от снега, по смрадным лабиринтам, которых прежде так старательно избегал. Стороной обошел одну синагогу, потом вторую, перебрался через изъеденную временем каменную ограду старого караван-сарая и свалился в изнеможении. Отдышавшись, он огляделся и понял, что находится на улочке, куда выходит задний двор шантана. К Мериам! В эту минуту только она может спрятать его. Он поднялся, пошатнулся и снова упал. Тогда он пополз... Туда, туда, к ней, у нее он укроется до вечера. Постепенно к нему вернулись силы, и он поднялся. Перебрался через развалины сгоревшей части здания. Бросил снежком в маленькое окошко наверху, и, когда в тусклом свете раннего утра показалась голова сонной Мериам, он, сложив воронкой ладони, поднес их к губам и крикнул по-французски:

— Открой! это я!

Глава 10

Тропа от которой зависела не только жизнь Климента и Косты, но и «многое другое», была найдена на следующий день. А еще через день генерал Гурко самолично отправился посмотреть ее.

Итак, оба брата уже были свободны и могли вернуться домой, но вопреки своему желанию продолжали оставаться в русском лагере. Причина была не в Косте — нога его зажила. Их пугало то, что они столь продолжительное время отсутствовали. Четыре дня. Пока они доберутся туда, будет пять. Не покажется ли это там подозрительным? Не забыли они и о своей встрече с хаджи Миной.

Когда Климент поделился своими опасениями с Гурко, генерал, взяв его запросто под руку, подвел к висевшей на стене большой карте и сказал с едва сдерживаемым волнением:

— Потерпите, Климентий Славич, потерпите еще день-другой. Может, мы с вами вместе войдем в Софию!

— Ваше превосходительство! — воскликнул Климент.

— Непременно, — произнес он задумчиво. — Ведь я не забыл о сведениях, которые вы нам доставили. Они подтвердились. Но сколько трудностей нам предстоит! Всяческих, всяческих, — продолжал он, и, хотя взгляд его остановился на изображенных на карте горах, Климент чувствовал, что внутренним взором своим он уже ушел куда-то далеко-далеко.

— Ну да, конечно, я ожидал увидеть именно тебя! Уже второй раз мне говорят, что объявился какой-то болгарин, врач... Ну, здравствуй! Здравствуй, Климентий Славич! — вылезая из желтой военной брички, кричал, размахивая длинными руками, сутулый молодой человек с бородкой, в офицерской шинели.

— Это вы... ты!.. Аркадий! Голубчик! — растерянно пробормотал Климент, узнав старого приятеля.

Они крепко обнялись и расцеловались. Это не удивило солдат, стоявших рядом. На улицах городка часто происходили неожиданные встречи. Люди заключали друг друга в объятия, обрадованные тем, что они живы и что видятся снова за тысячи верст от родины. Не удивляло это уже и местных болгар, людей сдержанных в проявлении своих чувств, хотя такие сцены казались им вначале странными.