Уникум Потеряева - Владимир Соколовский

Тотчас погасли фары; затем тьма вновь озарилась, но уже по-иному: сначала загорелся, затем взорвался «Мерседес».

К НЕМУ ПРИЕЗЖАЛИ СЛАВЯНЕ И НЕГРЫ РАЗЛИЧНЫХ МАСТЕЙ

Мбумбу Околеле сошел по трапу, и ступил на ту часть суши, что называлась землями Емелинской области. Кроме аэропортовского бетона, земли эти включали в себя и большие и малые леса, и поля разного рода — от ржаных до картофельных, морковных и маковых, и полосы отвода, где по железным путям бежали поезда, и те различной площади участки, где жили люди… это трудно даже, невозможно перечислить, что стояло, располагалось, простиралось, бежало и текло по этим землям! Одних болот хватило бы, наверно, чтобы потопить всю саванну страны Набебе, откуда явился поклонник Великого Учения Шакьямуни, Почитаемого в Мире. Впрочем… нет, тут перебор: Африка тоже страна великих пространств.

Негр был утомлен, он нервно вздрагивал: в Домодедово его выследили какие-то парни, утащили за кафе, стукнули по голове, пытались отобрать драгоценный кейс, пристегнутый им цепочкою к запястью: они унесли бы этот кейс, наверно, вместе с кистью, — но на счастье африканца за тем же кафе, на ящиках, некий чеченец наяривал толстую девку, — заслышав возню, он вынул из кармана куртки пистолет и выстрелил в их сторону. Парни смылись, а окровавленный Мбумбу пополз следом. Но чеченец со спущенными штанами и девка с голыми ляжками мигом настигли его, и умело извлекли бумажник из складок нарядного бубу. Мбумбу заплакал, протягивая к ним скрюченные пальцы. «Зачэм ты плачишь? — спросил его кавказский господин. — Развэ я нэчэстний чалавэк? Зачэм абижаишь? На, бэри билэт, на дэнги…» — он сунул обратно в бумажник паспорт, билет и сто тысяч рублей; забрал себе остальные шесть миллионов, и снова повалил подругу на ящики. Опасаясь, что дальнейшие претензии к этому белому мистеру могут быть опасны, негр осторожно покинул нехорошее место. Слава Богу, слава Просветленному и Пробужденному, кейс остался цел, и при нем, — это главное! А боль и деньги… в конце концов, разве Учение не утверждает, что жизнь есть боль и страдание, духкха! И, добравшись до стойки регистрации, он уселся на пол и, приняв правильную позу и установив правильное дыхание с выдохом выше линии дыхательного горизонта, стал стремиться к состоянию абсолютного самадхи с овладением коана му.

Кроме бубу, сандалий, полосатой шапочки и кейса у Околеле не было ничего с собою — и это, пожалуй, было верное решение: опасно путешествие по смутной земле для чужестранцев, отягощенных багажом! Налегке, минуя багажную сутолоку, он вышел из здания аэропорта, и был атакован свирепыми, алчными, настырными вокзальными таксистами. Они облепили его, словно пчелы матку, — и жужжали, хрипели, сипели, дышали в лицо вареным мясом и табаком, матерились, хватали за одежду. «Везде, везде одно и то же, — думал он. — Куда бы не прилетел, во всем мире — одни нравы, одни люди, одно поведение».

— Сколко? Сколко? — спросил он, потирая подушечки большого и указательного пальцев.

— А-а-а!!..

— Двести писят!

— Двести баксов!

— Сто писят!

— А вот сто двадцать, сто двадцать!

— Куда лезешь, сука! Отзынь, кому базарю!

Шмяк, бряк!..

— А-а-а!

— Сто, сто давай, господин негр! Куда тебе?

Он достал из кармана бубу бумагу с адресом: «4-я Торфобрикетная, 16, кв. 86». Таксисты немного приутихли: видно, это было где-то далековато, или лежало в стороне от их основных путей. Лишь самые настырные продолжали шустрить — но уже никто не соглашался меньше, чем за сто двадцать. Крепко зажав в руке бумажник: еще выхватят в суматохе! — Мбумбу сказал:

— Нэт доллар. Сто тисяча. Рубл. Я нэт богат. Я имет здес болшой друг. Мистер Афигнатофф. Джамбо, сана. Я принес вам привет от свой народ. Да драстует. Слава. Ура!

Мигом пространство вокруг расчистилось, и он остался один. Шоферы спешили к машинам, жалея о потерянных силах и времени. Мбумбу двинулся на остановку, к красному ветхому автобусу неясной марки. Полосатое бубу, полосатая шапочка на голове, — хоть они и были цветными, и выглядели нарядно по африканским меркам — но здесь смотрелись непривычно, и придавали владельцу зловещий вид международного злодея, сбежавшего из островной тюрьмы очень далекого зарубежья, — и, не успев сменить одежду, перекинутого гангстерским кланом в пучины вековых пространств, откуда его сам черт не сможет достать и выковырять. Подол бился о голые, худые черные ноги.

Войдя в автобус, он глубоко поклонился и произнес:

— Джамбо, сана. Драстуте. Я из страна Набебе, привет от мой народ. Имет здес друг. Ура.

Люди молчали, обнимая сумки, — хоть, в-общем, не проявляли неприязни. Один пьяный дядя даже оттиснул на заднем, широком сиденье других пассажиров, и кивнул Околеле: садись, мо! Тот вежливо кивнул и аккуратно внедрился маленьким, клинышком, задом. Здесь было высоко: поверх голов проглядывались все шири и дали, лежащие за окнами автобуса.

Он никогда не бывал раньше в русской глубинке: знание этой страны ограничивалось Москвой, унылыми фильмами, фотопейзажами с обязательными березками, — ни одной из них он так и не мог узреть в открывшейся ему перспективе. Но что-то и отпустило, позволило вздохнуть глубоко и свободно. Было неуловимое, роднящее местность с саванной, при всей абсолютной непохожести: мощь в просторе, в угрюмой статичности дальних лесов, — да и деревянные дома вдоль дороги были не столь убоги и мертвы, как обсказывали африканцу некоторые знатоки русских земель, в том числе и из их жителей. Между домами ходили люди, ездили машины, женщины носили воду на изогнутых палках, перекинутых через плечо. Дорога тоже оказалась вполне приличной: ни ям, ни ухабов, ни горящих машин с трупами на обочинах. Только кондукторша заставила волноваться, вселила тревогу:

— Эй, господин! Товарищ негритян, я вам говорю!

— Сколко? — Мбумбу вытащил стотысячную купюру — весь свой капитал.

— С иностранцев в трехкратном размере. Притом у вас багаж, — она показала на кейс, — значит, в шестерном. Платите сорок тыщ.

С остальных она, однако, брала только по три. Он протянул было деньги, но сидящий рядом пьяный толкнул его руку, и сказал внятно:

— Свали, овца гребаная. Ты че лепишь? Человек в гости едет. Я тебе за него чичи[19] выну.

— Молчи, пидар гнойный, — отвечала она. — Заманал.

Однако деньги требовать перестала, не заикаясь даже об обычном билете.

Мужик мощной рукою обнял плечи черного скитальца.

— Эх, друг! Хинди, руси — бхай, бхай![20] Фидель Кастро Рус! Тебе куда надо? По культурному обмену? — выхватил из рук листочек с адресом: — Тор-фобрикетная. Четвертая. Эй, братва! Кто знает, где такая улица? Как туда проехать товарищу?

— Как не знать! За городом, у прудов.

— Не ври. Совсем в другой стороне, где шестая ТЭЦ.

— Да… толкуй! Это у весоремонтного завода, бывшего патефонного.

— Совсем, совсем не так! Сорок девятый автобус, остановка Заготскот.

— Ну, ебенамать, заболтали… Я точно знаю: на электричке до Промзоны, и в гору. У меня там шурин живет.

— Не слушайте их, черный мистер. Это в самом центре почти, за тюрьмой. Стройтрестовскую общагу минуешь — и сразу направо.

— Ты не горюй! — воскликнул сосед, хлопая Мбумбу большой ладонью. — У нас не пропадешь. Мы, брат, такой народ… Давай споем, кучерявый…

— Вечер тихой пе-еснеюНа-ад рекой плыве-от…Дальними зарни-цамиСве-етится заво-од!..?

подтянул ему чистый, звонкий женский голос.

— Где-то поезд ка-атитсяТо-очками огня-а!..

— дружно хватили остальные пассажиры.

— Где-то под ряби-инушкойПарни ждут меня-а!..?

расквасив рот, выводила кондуктор-взяточница. Слезы катились по ее пористому лицу. В зеркале видна была мощная пасть старательно поющего шофера.

«Русский народ, — думал Околеле. — Русский народ».

На автостанции пассажиры сердечно простились с экзотическим попутчиком, приглашали в гости — однако адреса никто почему-то не оставил. Приземистая станция полна была вони, сквозняков, подозрительного народа: заглянув туда в надежде перекусить, африканец мигом вылетел на свежий воздух. Тут уже чувствовался город: летели, звеня, трамваи, валко тащились троллейбусы, сновали машины. Околеле расстегнул кейс, и вынул из него тяжелое красное полотнище. Поднял, растянул руками над головою, и крикнул:

— Джамбо, сана! Драстуте! Ура! Привет от народ Набебе!

Именно так, по замыслу, должен был выглядеть его первый шаг в городе, где предстояло жить. Предельная демонстрация дружественных чувств и намерений. Пусть люди оценят, что он пришел к ним с добром, и только добром. И добрым будет свет Учения, которое он понесет со своим другом этому народу.