Уникум Потеряева - Владимир Соколовский

— Уот из «дуй»?

Он провел серого, полуобморочного африканца в салон, безжалостно согнал с его места толстую бабу с двумя корзинами, и наказал всем строго, чтобы не смели обижать его товарища, прибывшего в нашу страну для разных хороших дел. «Ты вник, дружок?» — спросил он у шофера, и тот испуганно закивал головой. Пока автобус не тронулся — румяный все стоял возле окна, за которым виднелась физиономия скитальца из страны Набебе, взыскующего Великого Учения в лице mr. Afignаtоff. Стоял и махал рукою, и улыбался.

РАЗБИТА ГРУДЬ, ОТОРВАНА НОГА

Писатель Вадим Ильич Кошкодоев открыл глаза, повернул к окну лицо; зажмурился от яркого света. Первая ночь в обычной, не реанимационной палате. А там ужасно. Ужасны не трубочки, крантики, пузырьки — их-то как раз вынести можно, — а вот то, что ты, непривычный к таким делам, оказываешься вдруг совершенно беспомощен — это уж ни в какие ворота, это может довести ло того, что готов сорвать с себя все медицинские причиндалы, и покинуть бренный мир. Как говорят чукчи: «Уйти к верхний людя». Одна «утка» чего стоит. И как вот, скажите, чувствует себя молоденькая медсестра, когда тащит, превозмогая вонь, этот сосуд из-под больного, а больной еще и пытается в ходе сей процедуры заглянуть в вырез халатика?.. Унижение и для той, и для другого. А были девчушки и совсем ничего. Ладно, разберемся со временем.

Снизу, из-под окна, слышались голоса. Это в гости к полудурке из урологии снова приехала ее деревенская подружка.

— И вот сидим мы с Надькой в бане, куликаем тихонько… И заходит Иван. «Девки! — кричит. — Я вот бражки принес!» А сам-от хоро-оший уже… Но, выпили маненько — он и уснул.

— И не оттыркал вас?

— Да ково-о там! Я утром-то глянула — а он лежит в предбаннике, и — обдристался весь…

— Хих-хи-и-ы-ы-а-а!!..

Он перевалился на бок, охая от боли: все же ему удалось встать, и он потащился в уборную. Какое счастье, какое облегчение на душе, что можно решать эти вопросы самостоятельно, не полагаясь на других! Был бы он близок к кругу Сереги Федулина — сколькими тонкостями можно было бы обогатить тему выделений! Однако — поздно уже, поздно менять специализацию, покидать вытоптанные площадки.

Вернувшись, он сел на койку, и оглядел соседей по палате. Пятеро: старик с вырезанной килой, средних лет бомж с резекцией желудка, мужик со сшитым лицом: он делал в огороде сруб на баню, внезапно электропила резко отыграла вверх, бешено крутящимся полотном пластанула по коже; молодой совсем парнишка: проникающие раны грудной и брюшной полостей. И парень-то, по виду, спокойный, не шебутной. Хоть и чувствуется в нем тоска, — но она ведь может идти и от характера.

И он — Кошкодоев, писатель земли русской, лауреат разных премий, автор известного фильма «Час смерти придется уточнить», на просмотре которого рыдал, словно ребенок, сам Генеральный Секретарь!.. Попал в чертову историю, и лежит теперь в Маловицынской райбольнице, едва выживший. Кто мог бы подумать! Как говорится, знал бы прикуп — жил бы в Сочи.

Очнулся — увидал лицо жены: «Тихо, тихо, Вадик, тебе нельзя волноваться…». Потом оказалось — лежал в коме трое суток, и чудом остался жив. Мог бы загнуться еще на дороге, где упал от выстрелов, все шло к тому — если бы не грузовик маловицынских энергетиков, везущий из Емелинска барабан кабеля. Шофер остановился, они с грузчиком-экспедитором распластали свои рубахи, чтобы худо-бедно перевязать его, осторожно положили в кузов, туда же вскарабкался грузчик, чтобы держать его голову, — так и доставили в райбольницу. И успели-таки в последний момент, еще пять минут — и все, не спасти. Как раз в операционной оказался главный хирург, он был крутой коновал, но славился хладнокровием и правильными действиями в крайних ситуациях. И он тоже сыграл свою громадную роль при спасении видного писателя и деятеля сценарного кинофронта.

Но какой возник шум!!..

Правда, запоздалый: в первые двое суток никто даже и не поинтересовался, что же это за человек лежит в реанимационной палате, не приходя в сознание; милиция нехотя записала объяснения шофера и грузчика, причем с уклоном: а не вы ли-де сами, ребятки, подстрелили клиента? Вынесли постановление об экспертизе. И лежать бы ему так, неопознанному, не возникни в больнице паренек из местной газеты, и не поинтересуйся: вот же здесь у вас находится господин, подобранный на дороге с огнестрельными ранениями, надо дать хотя бы информацию, а для этого требуется установить личность. Нашли грязную, окровавленную одежду, извлекли паспорт, права… Журналист с ходу усек суть, и тут же связался с областными газетчиками, те ахнули: сенсация! И уже на другой день в Малое Вмцыно прилетела оперативно-следственная бригада из области, расследовать нападение на знаменитого земляка. От таких бригад много пыли, да мало толку. Что они установили? Ну, калибр пуль, то-се. Так под них еще надо найти, подогнать ствол! Вот тут-то вся и сложность. Много ли оружия на учете? А сколько его вообще ходит по рукам? Усвойте разницу. Дальше. Выявили три легковых машины, проехавших мимо раненого Кошкодоева и не остановившихся. С ними понятно: не заметили, мо, думали, что пьяный, или даже что отдыхает человек… Лишь один сказал, что ему попался навстречу «мерседес»- шестисотка. Люди с грузовика тоже видели его, минут за двадцать до того, как подъехали к месту преступления. Значит, несколько свидетелей все-таки есть. И — что же с того? Хоть ты что с ними делай, хоть какие применяй методики и тактики допросов, главного — кто сидел в машине? — они все равно не скажут. Просто не видели, за затемненными стеклами. И если бы даже они не были затемнены — поди вспомни, кто сидел за рулем машины, промчавшейся навстречу три дня назад! На «мерседес» дали, конечно, ориентировку — но люди-то были уже ученые, и прекрасно знали, что эти «колеса» не всплывут, разве что где-нибудь в ближнем зарубежье, куда русскому сыщику давно запрещен и вход, и въезд. Так что все эти набеги ретивых ребят, осмотры, протоколы, расспросы-допросы, экспертизы — можно было представить лишь как спектакль с заранее прописанным финалом.

И Вадим Ильич, очнувшись, тоже покорно играл в нем свою роль, давая показания, подписывая постановления о признании потерпевшим и гражданским истцом: люди работают, что же их огорчать! Хотя в столице давно уже водил дружбу с работниками различных органов, и на ее основе мог твердо утверждать: здесь полная безнадега. Ну и что же, что видел своих убийц в лицо, и даже перекинулся парой слов? Обыкновенные ребята, свинобыки и свинобыки. Да разве можно теперь и полагаться-то на его показания, после психичской травмы, которую перенес! Лично он совсем не уверен, что смог бы их опознать. У него же нет профессиональной памяти, он воспринимает людей общо, без деталей.

Пропала машина. Хорошо, что вместе с нею не пропала и жизнь.

И внимания, и почтения оказано было преизрядно: звонили из областной администрации, из канцелярии губернатора, из редакций, а уж сколько перебывало местного начальства — несть числа! Его давно бы перевезли на вертолете в Емелинск, — но санавиация сидела без топлива, а отправлять машиной — был еще риск, решили не спешить. Да и он сам не торопился уезжать из этой больницы.

Какой смысл? Еще неизвестно, где лучше лечат. Самое главное — без лекарств он теперь не останется, и районная медицина знает, чем рискует при неблагоприятных вариантах. Тихо, свежо, невысоко, пахнет скудною больничной кухней… Жена уехала. Здорово, конечно, что сумели известить ее: она все поняла хотя бы, удостоверилась, уяснила, все возьмет теперь в свои руки, да так, что можно быть уверенным: сбоев не будет. И должно проконтролирует решение: на то она и есть женщина тонкого и твердого ума. Вот только у сына, по ее словам, не очень удачно идут дела в зоопарке: не все животные положительно реагируют, когда с ними пытаются совершить акт копуляции, некоторые так прямо агрессивны. Что делать, Вадик? Может быть, перекинуть его на другую тематику? Кошкодоев тяжело дышал; пузырьки и колбочки потели, чуть слышно чвякал раствор. Входила сестра, говорила: «Ну хватит, хватит, ступайте, не видите — больной волнуется…».

Песок, сосновый бор за окнами… В детстве он бегал по этому бору, собирал шишки: тогда здесь не было еще никакой больницы, место считалось чуть не дремучим лесом. Он вглядывался в местность, пытаясь угадать давние тропинки; от такого созерцания его отрывал скрип двери, сквознячок от окна: кто-нибудь приходил, надо было снова включаться в общение. А люди быстро узнали, что он лежит в здешней больнице, шли пестрою чередой. Бывшие учительницы, одноклассники, приятели, соседи… Однажды появилась та, кого он любил в двух последних классах. И он снова испытал влюбленность, хоть и гляделась она совершенной старушкою, и в подметки не годилась нынешним избранницам его сердца и плоти. Но не отмерли, оказывается, и прежние чувства. Что ж, сама виновата: не смогла пересилить среду, запурхалась в уездных кущах и тенетах. Хотя… хотя женщине не в пример, конечно, труднее, ее многое держит, они обставляют себя многими условностями, затрудняющими жизнь. А когда-то он считал за великую удачу увидеть ее на перемене, если же удавалось переброситься с нею хоть парой слов — был счастливейшим из людей. Заходили еще земляки — с ними когда-то пил водку, топтался на маленькой танцплощадке, натягивал в кустах у пруда знаменитую Пудовку; они хвалились детьми, достатком, другими достойными похвалы вещами, а он думал: Господи, как убого! Ведь все уже позади, активная часть жизни пройдена, осталось одно: угасание, угасание, угасание… Грубые лица, грубая работа, грубые мысли, следы давних или настоящих пороков читаются явно, без всяких усилий. Но чего ты хочешь? Разве нет таких людей в той же столице? Просто там они для тебя — чужой народ, совсем не входящий в круг твоего общения.