Зодчие - Александр Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В сопровождении Демида Жука и Филимона прискакали на пожар Голован, Постник, Барма. Дикими, остекленевшими глазами взглянул Барма на опасность, грозившую великому творению. Но оцепенение продолжалось недолго. Через мгновение Постник принял на себя командование, и его твердые, продуманные приказы начали устанавливать порядок в царившей суматохе. Барму не подпустили близко к опасным местам; Постник приказал Демиду держать старика. Дюжий мужичина исполнял приказ точно, несмотря на мольбы и брань Бармы.
Снова и снова, взвихривая пыль и сажу, падали обрушенные пролеты подмостков на площадь и быстро, четко уносились прочь. Опасность спадала, общее напряжение уменьшилось.
И лишь в это время примчался с Покровки Федор Григорьевич. Страшные мысли одолевали Ордынцева, когда он погонял коня среди ветра, свистевшего в темных улицах, в то время как впереди стоял багряно-дымный столб, упиравшийся в небо. Окольничему предвиделся царский гнев, неминуемая опала, может быть казнь…
– Не усмотрел, не усмотрел! – отчаянно шептал Ордынцев и хлестал плетью коня.
За ним скакали угрюмые, растерянные слуги.
Решетки по улицам были убраны, как всегда во время больших пожаров, и задержки от караулов не было, но дорога казалась боярину бесконечной.
– Еще стоит! – шумно вздохнул Ордынцев, когда вынесся на площадь, забитую народом. – Дорогу, дорогу!
Сквозь плотную толпу проехать было невозможно. Окольничий спрыгнул с лошади и пешком пробирался к собору.
Когда Ордынцев добрался до Постника, он с облегчением узнал, что опасность для храма не так уж велика.
На берегу пламя утихало, лесные склады догорали. Но рабочие бараки еще пылали вовсю, и вихрь по-прежнему взметывал огненные лапы…
Большая часть лесов была сброшена. Оставался самый неподатливый пролет, где крючья когда-то вбивал сам Василий Дубас. Долго пыхтели парни, подсунув ломы под стояки, прилегавшие к стене, потом крюки вылетели разом, и площадка поплыла в сторону.
– Падаем!.. – прохрипел Петруха Кубарь.
Василий взглянул в побледневшее лицо товарища и вдруг ухватился за карниз стены.
– Беги! – крикнул он, задыхаясь от напряжения.
Перепуганный Петрован медлил.
– Беги! – Ругательство сорвалось с посиневших губ Дубаса. – Убью!
Петрован дико загремел по мосткам. В толпе раздались вопли ужаса. Никто не решился броситься на выручку Дубасу, да и спасти его было невозможно. Едва Кубарь отбежал от стены, как обессилевший Василий выпустил карниз…
Дубаса нашли среди груды бревен с переломленными ребрами; рыжие волосы его слиплись от крови, сочившейся из пробитой головы.
Петруха Кубарь с воем бросился на труп товарища.
Подвиг Дубаса обезвредил последнее угрожаемое место; мостки со стороны, противоположной пожару, не подвергались опасности, их решили не ломать.
Бараки догорали. Работники просились переночевать у добрых людей, живших поблизости. Иные пошли отдохнуть в церквах, двери которых раскрылись для всех желающих. Толпа любопытных расходилась.
К Ордынцеву подвели дрожащего Томилу – единственного известного виновника случившегося бедствия.
– Как это ты, страж недреманный, не сберег порученное тебе? – грозно напустился на него окольничий. – Ты понимаешь ли, безумец, какой из-за тебя урон мог причиниться, да не одним нам, не Ордынцеву, не Барме с Постником, а всей Москве, всему русскому государству?
– Божье попущение…
– Бог-то тута, пожалуй, ни при чем, – раздался насмешливый голос Нечая. – Тута, чутко, лиходеи поработали!
– А ведь не так ли? – поднял всклокоченную, замазанную голову Томила. – Меня не опоили ли, боярин? Сродясь я таково сладко не сыпал…
– Опоили?.. Ты что ж, вор, бездельник, пил вечером?
– Пил, боярин, – признался Томила. – С немцем.
Постник уже знал о самоубийстве Фридмана, и картина того, что случилось, стала ему ясна.
– Собаке собачья смерть! – хмуро пробормотал он.
Скованного Томилу отвели в подвал Разбойного приказа.
* * *Обрушенные подмостки восстановили в три дня; работы по окончанию центральной башни и починка поврежденных меньших глав пошли быстро.
Тем временем в храм явились иконописцы и взялись за роспись стен. В нишах поместились образа святых Иоанна Воина, Георгия Победоносца и других. Над нишами нарисовали московских митрополитов – Петра, Алексея, Иону. Нашлось место по чину и для других святых.
Между алтарем и местом для молящихся поднялся богато украшенный иконостас…
Упали строительные леса, и Покровский собор возник перед Москвой во всем своем сверкающем великолепии. Москвичи и стекавшиеся во множестве жители ближних и дальних городов восторженно любовались храмом.
В конце 1560 года храм-памятник был торжественно освящен.
О первом богослужении в Покровском соборе возвестил малиновый перезвон колоколов, зазвучавший в тот день в первый раз.
Только самые близкие к царю люди получили доступ на торжество. Но среди ближних бояр, среди князей и крещеных татарских царевичей стояли гениальные строители собора Постник и Барма в богатых шубах с царского плеча – знак высшей милости.
Думы одолевали Постника. В душе его были и гордость, и радость, и чувство грусти, которое охватывает художника, навсегда расстающегося со своим творением. Отныне творение начнет жить своей самостоятельной жизнью, переживет своего творца и, быть может, даже и его славу… А ему, создателю, нечего больше тут делать. Любимый труд, занимавший все помыслы, закончен, и на месте его осталась тягостная пустота…
«Уйду из Москвы… – думал Постник. – Земля, земля родная! Пустынные твои дороженьки, дремучие твои леса, бедные твои, затерянные в глуши деревеньки… Увижу вас снова, пройду по тихим тропкам, сладко отдохну у ночного костра…»
Постник жил и работал долго. Но уже не пришлось ему создать второго величавого творения, подобного Покровскому собору.
Заключение
Годы и века прошли своим чередом. Храм Бармы и Постника в борьбе со всесокрушающей силой времени стоял неколебимо. Но вошел он в историю не с тем именем, какое присвоили ему строители.
В конце XVI века к собору с северо-восточной стороны прилепилась маленькая церквушка, главка которой, отделанная в стиле остальных, значительно ниже глав малой четверицы. Церквушку эту воздвигли в честь Василия Блаженного, современника Грозного.
Так много ходило в народе толков про юродивого Василия, так люб и дорог был народу образ бессребреника, не боявшегося говорить горькую правду в глаза боярам и самому царю, что название крохотной церквушки перешло на весь величественный собор. Его стали называть храмом Василия Блаженного или попросту Василий Блаженный.
Тело бессребреника Василия перенесли в храм его имени, соорудили для него роскошную гробницу. Останки нищего, который в долгие морозные ночи трясся на папертях московских, церквей, прикрыли драгоценным покрывалом, усеянным изумрудами и яхонтами в золотых оправах…
Много бурь и гроз пронеслось над причудливыми главами Василия Блаженного. Видел он польское нашествие в 1612 году, видел полчища Наполеона в 1812 году. Но все нашествия и все беды пережил он в стойком терпении, как пережила их в борьбе могучая Русь.
Неповторимым памятником родной русской старины стоит Василий Блаженный на Красной площади Москвы, рядом с чудесным Кремлем. Красуется, цветет, как прекрасный цветок, как песня, запечатленная в камне. Напоминает он о ратной славе предков, о безмерных жертвах и трудах их.
Примечания
1
Уставная грамота определяла повинности монастырских крестьян.
2
Тиун – приказчик, управляющий.
3
Поминки – взятки.
4
Игумен, или настоятель, – глава монастыря.
5
Гости – богатые купцы, пользовавшиеся особыми правами.
6
Эти слова провозглашались в тех городах, которые провинились против Москвы и попадали под власть московского великого князя.
7
Сретенка – улица в Москве.
8
Петров день – 29 июня (ст. ст.).
9
Порядное – налог, взимавшийся с покупателя в зависимости от земли и угодий; похоромное – налог с продавца.
10
Деревней в старину называли и пашню («деревня» происходит от слова «дерево»; чтобы поставить деревню, надо было вырубить деревья).
11
Келарь – помощник игумена, ведавший хозяйством монастыря.
12
Псалтырь – церковная книга, по которой в старину учили грамоте вместо азбуки.
13
Сажень – старинная мера длины, немного больше двух метров.
14
Аршин – старинная мера длины, равен 71 сантиметру.
15
