Рок-н-ролл под Кремлем - Данил Корецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, нигде… Очень красивые…
Погруженные в себя восковые фигуры оживали, превращаясь в обычных людей.
Закрепляя успех, Юра шагнул к столу, положил торт и выставил солидную коробку с коньяком, выведя из состояния монументальности папу-не папу.
– «Хеннесси»! Никто не поверит! – Петр Петрович вскочил и протянул гостю руку – Я вижу, парень разбогател! Как я и предсказывал! Ведь я всегда оказываюсь прав! Шура, заваривай чай! Присаживайся, Юрик! У меня тут большая победа!
Шурочка убежала в кухню, а Юра присел к столу.
– Что-нибудь с диссертацией?
Петр Петрович небрежно отмахнулся:
– Бери повыше!
Он победоносно оглядел домочадцев.
– Пусть Лиза расскажет, – посоветовала Анна Матвеевна. – У нее хорошо получается…
– У меня не хуже выйдет, – гордо заявил Петр Петрович. И перевел взгляд на гостя. – Короче, слушай: сегодня утром приходит сантехник, чинит бачок, меняет прокладки в кранах, устраняет течь под раковиной. Заметь, денег не просит! И все вежливо-культурно! Я говорю: «Мы же вроде не вызывали?» А он отвечает: «Не знаю, мне начальство приказало!»
Юра довольно разулыбался и уже открыл было рот, но Петр Петрович не остановился:
– Сколько лет течет, никто не шевелился, а тут сам пришел по приказу начальства! С чего бы это? А?
Юра вновь хотел прояснить вопрос, но Беатриса Карловна покачала головой: «Перебивать хозяина некрасиво! Дождись паузы, тогда и говори…»
– Да с того, что наверху прочли мое эссе!
«Господи, так вот из-за чего весь этот сыр-бор! – изумился Юра. – Из-за сортирного бачка!»
Разубеждать Петра Петровича не имело смысла, ибо этим подрывался авторитет хозяина дома и принижались его достоинства. Поэтому Юра перестал улыбаться и сидел молча, слушая про то, как какие-то «они» заигрывают с потенциальным лидером нации папой-не папой, дабы не вызвать международного скандала. Про свой вклад в международное дело починки сортирного бачка он решил не говорить. Беатриса Карловна одобрительно кивнула.
В комнату влетела Шурочка со стопкой тарелок в руках.
– Что это Юра такой грустный? Папа, ты его совсем замучил!
– Действительно, Петенька, прекращай, – вмешалась Анна Матвеевна. – Может, Юра хочет что-то сказать…
Ираида саркастически улыбнулась, обнажив свои замечательные зубы.
– Он же в прошлый раз книжки взял, вот пусть и расскажет – что прочитал, что понял… С «Хеннесси», мы видим, у него хорошо. А вот как с Кафкой?
– Ну что ты вяжешься к мальчику, Ираида? – заступилась Анна Матвеевна. – Молодой мальчик, работает в архиве… Он же не из Литературного института!
– С Кафкой у меня неважно, – самокритично произнес Юра. – Да это в жизни и не самое главное…
– А что главнее? – Ираида артистично выгнула бровь. Но это ее не украсило.
– Главнее то, что я предлагаю Шурочке выйти за меня замуж. На самом деле я не работник архива, я офицер ФСБ. За особые заслуги мне присвоено внеочередное звание капитан…
Итак, рубище было сброшено, и позолоченные латы сверкнули в косых лучах уличного солнца. Но их никто не видел. Наступила ужасная тишина, все замерли. Впечатление было такое, что Юра громко испортил воздух либо цинично выставил на всеобщее обозрение свой половой орган.
– ФСБ, говоришь?! Ну… Ты даешь! – хрипло сказал Петр Петрович. – Значит, по мою душу?
– ФСБ… – страшно меняясь в лице, спросила бабушка. – Это – КГБ?!
– Это КГБ, МГБ, это ЧеКа, – подтвердила Елизавета Михайловна и плотно стиснула губы.
Ираида вытянула палец с облупившимся маникюром, совершенно неприлично указывая на побледневшего Юру Евсеева:
– Он – гэбист! Ты привела в дом гэбиста!
– Нет, – вскрикнула Шура. Тарелки поехали из рук, но девушка успела их подхватить и прижать к груди. – Шутка? – спросила она у Юры. – Ты так пошутил?
– Какая шутка?! – нервно комкала скатерть Елизавета Михайловна. – Он делает тебе предложение! Какие тут могут быть шутки! Отвечай ему! Хочешь быть… обеспеченной дамой! Вся – в награбленных бриллиантах и собольих накидках!
– Что вы такое говорите?! – искренне возмутился Юра.
– Она правду говорит, – мертвым голосом произнесла Анна Матвеевна. – Мне было пять лет. Я все видела. Приехали на черной машине. Забрали моего папу. Все перевернули вверх дном. А когда уходили, у одного из рукава выпала серебряная ложка. Он подобрал и спрятал обратно в рукав. Потом уехали. А потом… приехали на грузовике. И вытащили… Все. Я помню – мой любимый черный такой буфет, очень старинный, внизу можно было спрятаться, я часто пряталась… И комод. Мама кричала, плакала. А они носили. Мы хорошо жили. Профессорская семья. Шубы унесли. Посуду. И бриллианты тоже, господин капитан. Мамины. Ей от ее матери достались. Фамильные, как говорится. У мамы на руках были колечки, так она засунула руки под мышки… Потом стали требовать паспорт, она стала вроде искать и будто не нашла. Она кричала, что это я куда-то спрятала, трясла меня: где, где, вечно ты играешь с документами… Я испугалась, стала плакать. Этот… Гэбэшник… На маму орал: давай паспорт! Я вспомнила, как мама прятала деньги, завернутые в газетку, за трубы в туалете. И сказала: в туалете! Мама стала кричать, что я утопила паспорт в туалете, и как она теперь будет без документов… И тот плюнул. Я побежала за машиной. Мой буфет покачивался, я смотрела на любимые черные розы, а мама подбежала ко мне, стала целовать и говорить, что я умница, что сказала про туалет… А потом, господин капитан… Нас везли очень долго в ссылку. Вши. Голод. С какой-то станции повезли в грузовиках. Сбросили в лесу. Рассказать вам, как мы шли пешком хоть до какого-нибудь жилья? Во что могли превратиться ножки пятилетней девочки? В месиво.
Все молчали.
– Тогда было страшное время, – вымолвил наконец Юра Евсеев. – То время… осуждено. Это совсем другое…
– Шуру, моего мужа, отца Шурочки, посадили в восемьдесят втором, – сказала Елизавета Михайловна. – За то, что переводил Генри Миллера, перепечатывал и давал читать друзьям. Он сгинул, как и мой папа. А Генри Миллер свободно продается в магазинах.
– Часы! – вдруг ожила Анна Матвеевна. – Вам понравились старинные часы!
Юра обернулся к ней.
– Они были в ремонте! Мама отдала квитанцию Степаниде Ивановне, дворничихе! Она их получила! И сохранила! Она и квартиру нам сохранила! Написала заявление, что просит жилплощадь врагов народа отдать ей, многодетной… У нее все дети повырастали и переженились, пока мы вернулись! Мы – боялись! Мы только в пятьдесят пятом, когда уже точно знали, что…
Она заплакала.
– Уходите, – глядя в сторону, приказала Елизавета Михайловна.
– Шурочка! Скажи что-нибудь! – Юра повернулся к ней.
Лицо девушки было мертвенно-белым. Она прислонилась к стеллажу с книгами, вцепившись пальцами в полку.
– Это… Это ужасно! Как ты мог?! Ты меня обманул! Ты допрашиваешь людей, да?..
– Конечно, – ответил Юра Евсеев. – На трех языках. Если это необходимо. В присутствии адвоката и переводчика. Цивилизованно. Я никого не бью. Не истязаю. Сейчас – другое время.
– А за что тебе досрочно дали капитана? Ты кого-то арестовал?
Юра кивнул.
– Шпиона.
– Знаем мы этих шпионов! – зло процедила Ираида. – А за нас вам какое звание дадут? Полковника? Или генерала?
– Что за ерунда!
– Молодой человек, я попрошу вас покинуть наш дом! – строго сказала Анна Матвеевна.
– И заберите ваши подачки! – добавила Елизавета Михайловна. – Мы к ним не притронемся!
– Забудьте сюда дорогу! – по-прежнему зло сказала Ираида.
– И передайте своим начальникам, что, если меня арестуют, поднимется международный скандал! – пригрозил папа-не папа. – За моей судьбой наблюдают друзья из Парижа…
Юра встал и внимательно оглядел всех. Беатриса Карловна куда-то испарилась, и он был предоставлен сам себе.
– Я передумал. Я, пожалуй, внимательно прочту Кафку. Мне стало интересно, как может человек, сто лет назад переживший страшное горе…
– Шестьдесят пять, – поправила Анна Матвеевна.
– Хорошо. – Юра просто взвился от негодования: – Шестьдесят пять! Человек пережил что-то невообразимое, залез в щель, как таракан, там, в щели, он живет только тем, что пережил, и ему – нравится это! Может быть, Кафка прав? Притерпелость к злу влечет вечное ожидание зла?
– Не надо, – покачала головой Елизавета Михайловна. – Интеллектуальные размышления у вас плохо получаются. Уходите, наконец! Вы нам неприятны!
Шурочка, как сомнамбула, вышла за ним в прихожую. Юра обнял ее за плечи:
– Собирайся, пойдем ко мне. Завтра мы подадим заявление…
Она качнула головой, резко отстранилась.
– Ты другой. Ты обманывал меня. Ты попрекал меня тем, что я не девушка…
– Я и не думал… Я хочу на тебе жениться!
