Иди через темный лес. Вслед за змеями - Джезебел Морган

24

Шаг в пропасть

– Это дурацкая шутка, Финист.

– Это не шутка. Это, – он встал рядом со мной, у самого края, и широким, театральным жестом указал под ноги, – вход в подземное царство. Или – его пасть, тут с какой стороны посмотреть.

Марья подошла ко мне и, вцепившись в плечо, осторожно заглянула вниз. Я ощутила, как она вздрогнула всем телом.

– Не знаю, что вы там решили, но я не самоубийца, чтобы туда прыгать!

– Ты вполне можешь остаться на этом, без сомнения, уютном обрыве, моя дорогая Марья! Но тогда, боюсь, и твоя упрямая сестрица с места не сдвинется, а мне – вот незадача! – нужно, чтобы она вывела нас в мир живых! Так что, – он нагнулся к лицу Марьи и понизил голос, – ты шагнешь туда, моя милая. И пройдешь весь путь до конца.

Сестра спокойно его выслушала, а потом с силой ущипнула себя за правое предплечье. Финист скривился и прижал ладонь к не до конца зажившей ране.

– Умная девочка. – Через силу он улыбнулся и как ни в чем не бывало продолжил: – Впрочем, я не предлагаю вам шагать в неизвестность сразу, без подготовки. Возможно, кому-то нужно победить страх высоты, а кому-то помолиться перед смертью – если сгинете под землей, точно попрощаться с жизнью не успеете!

На этих словах он так пристально и красноречиво смотрел на шамана, что у меня руки зачесались разбить ему лицо. Но я не стала поддаваться на такую топорную провокацию.

– Идемте. – Я потянула за собой Марью и шамана. – Хотя бы отдохнем перед финишной прямой.

В тени холма мы развели костер, разделили последние горбушки зачерствевшего хлеба. Финист остался у края пропасти, не докучая нам своим обществом. Вскоре в сторону отошел и шаман, оставляя меня наедине с сестрой. Наконец я нормально смогла поговорить с Марьей – впервые после ее спасения.

Сестра старалась держаться поближе к огню, сидела так близко, что при неосторожном повороте головы могла бы опалить волосы. Хлеб над языками пламени она держала до тех пор, пока он не начал дымиться и обугливаться.

– После моего… сна, – тихонько сказала она, не поднимая глаз от мерцающих угольков, – я все время мерзну. Кажется, что вот-вот снова начну инеем покрываться!

– Ты все время спала?

– Ну… почти. Я все равно слышала, что этот… – Она замялась, покосилась в мою сторону, но все-таки с ожесточением продолжила: – Этот мудак рассказывал! Он приходил иногда, уже после того раза, как кровь взял, ну и болтал. Говорил, это его долг, типа, свою спасительницу развлекать! Ага, как же, глумился он просто. Рассказывал, что ты меня ищешь, что в лесу заблудилась, что к какой-то царице попала… Не помню точно.

Она нахмурилась, подобрала мелкий камень и кинула в угли. Сноп ярких искорок брызнул вверх.

– Я не хотела, чтобы ты приходила, – с неохотой продолжила Марья. – Урод этот слепой постоянно твердил, что за мной-то ты точно придешь, прямо к нему в руки. Я сама виновата, что попалась на его дурацкую уловку, я… я не хотела и тебя подставить.

Хотелось сказать, что раньше по ее поведению незаметно было, что она вообще обо мне думает, но я сдержалась. Не стоит припоминать старые обиды – на их костях не построить будущего.

С грустной улыбкой я взъерошила ее волосы:

– Я не могла не прийти за тобой. Ты же моя сестра.

Она вздрогнула, глянула исподлобья зло и диковато, огрызнулась не раздумывая:

– Ну еще бы! Это еще и потому, что ты тоже виновата! Виновата, что я вообще схватилась за эти перья!

– Да, я тоже виновата.

Я лгала, и мы знали это, как знали и то, что нам обеим нужна эта ложь. Марье – чтоб не похоронить себя под неподъемным грузом вины. Мне – чтоб верить, что от меня хоть что-то зависело, что я могла что-то изменить.

Ее глупая злость тихо и быстро исчезла. Марья понурилась, устыдившись своей вспышки, срывающимся голосом пробормотала:

– Когда он оставлял меня одну, я спала… или бредила. Было очень-очень холодно и стыдно. Как будто все эмоции заморозили, и я со стороны на себя смотрела. Я б себя убила на твоем месте, вот правда! Или стукнула… Я знаю, тебе было бы лучше без меня! От меня вечно одни проблемы, ты сама говорила!

Нет судьи более сурового, чем ты сам. Когда Марья не могла оправдать себя, она переходила к исступленным обвинениям, надеясь, что слова утешения для нее найдутся у других. Со вздохом я прижала ее к себе.

– Я все равно тебя люблю. Правильную, неправильную – неважно. Любую. Ты моя семья.

Она всхлипнула и прижалась ко мне плотнее. Так мы и сидели, пока не начали сгущаться сумерки. Когда тень от холма удлинилась и накрыла нас с головой, а угли полностью остыли, к нам подошел Финист.

– Пора, – он был на удивление спокоен и сосредоточен, на время оставив паясничество. – Вам лучше не знать, какие твари сюда сползутся, когда окончательно стемнеет.

Идея шагнуть в пропасть мне все еще не нравилась.

– Что мне нужно делать? – Я напомнила себе, что впереди меня ждет возвращение в мир живых, и это помогло смириться с неизбежным.

Финист пожал плечами.

– Вряд ли мой опыт тебе чем-то поможет – учитывая, как все для меня закончилось. Могу только предположить: идти куда глаза глядят или ноги несут – только ты сможешь найти правильный путь… или сотворить его. Нельзя останавливаться. Нельзя сворачивать с пути. И трогать тоже лучше ничего не надо.

– Дай угадаю – оглядываться тоже нельзя?

Финист снова театрально развел руками:

– Видишь, моя дорогая, ты лучше меня знаешь законы подземного царства! Так веди нас навстречу свету!

Я только устало закатила глаза, а Марья скривилась и снова ущипнула себя за руку. Финист на этот раз только вздрогнул и недовольно заметил:

– Знаешь, маленькая сестричка, повторенная шутка вместе с новизной теряет всю свою прелесть.

Марья снова себя ущипнула и огрызнулась:

– А ты побольше молчи и не заставишь меня снова ее повторять!

Финист раздраженно отмахнулся и размашисто зашагал к пропасти.

Я с трудом встала, разминая затекшие ноги. Снова холодало, в сумерках белесый пар, вырывающийся изо рта, был виден особенно отчетливо.

– Ну что, Эвридика, ты готова?

Марья кисло улыбнулась, но встала рядом со мной. Если ей и захотелось снова съязвить, она сдержалась. Шаман словно тень возник у меня за спиной. Хотя шаги его были почти беззвучны, я