Уиронда. Другая темнота - Луиджи Музолино
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Летом девяносто шестого (Джако считал тот год самым настоящим началом конца Розеллы) Валентино Арнальди, шестилетний мальчик с Виа дей Рочи, среди бела дня пропал с детской площадки, где была куча людей. А на следующий день дон Валерио не пришел на утреннюю мессу.
Мальчишку нашли довольно быстро – оказалось, его заперли в подземной часовне церкви Святого Духа, и он лежал там в уголке, совершенно голый, но целый и невредимый – по крайней мере, физически.
Вот только он больше не говорил, и взгляд его остекленевших глаз терялся в пустоте. Поговаривали о педофилии и сатанинских обрядах, хотя медицинские осмотры исключили сексуальное насилие. Но что-то в голове маленького Валентино сломалось – так, что починить это не было никакой возможности. Пока врачи пытались вытащить чертика из его черепной коробки, он без конца твердил два слова: «Боже. Старик. Божеее. Старииик».
Дона Валерио так и не нашли. То ли он сбежал в Таиланд, то ли покончил с собой, то ли его спрятала Церковь, пытаясь избежать скандала. Как бы то ни было, больше священников сюда не присылали, учитывая, что район постепенно пустел. Немногочисленным оставшимся прихожанам пришлось посещать мессу в храме соседнего прихода. Церковь стали считать оскверненной, несколько лет городская администрация использовала ее как склад, а в начале двухтысячных сооружение и вовсе забросили.
Поэтому возвышавшееся перед Джако здание было бесхозным. Ему вспомнилась чепуха, которую несла Грация де Микелис
в докельтские времена тут стоял небольшой храм, воздвигнутый в честь богов, думающих думы под землей,
и он, сам не зная почему, вздрогнул. Трещина бежала прямо к церкви и забиралась по ее ветхим ступеням. Просачиваясь сквозь тучи, лучи солнца обливали все вокруг странным соломенным светом. Неожиданно для себя Джако оказался у входа. Так бывает во сне, когда не замечаешь, как переносишься из одного места в другое.
Трещина ныряла под массивную двустворчатую дверь. Ручки были связаны тяжелой цепью, на которой висел замок, – видимо, чтобы внутрь не забрались наркоманы или бомжи. На окне распылителем кто-то написал:
БОГ УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ БОГ
– И как мне попасть внутрь? – прошептал Джако себе под нос. В ответ он услышал, как за спиной заскулила собака, словно ее пнули в бок. И краем глаза заметил приближающийся силуэт. Старик резко обернулся.
Это была Барби,
… я все еще слышу, как она лает под землей…
Пудель Колдуньи. Джако узнал собаку только по красно-синему бантику, который хозяйка каждое утро завязывала ей на макушке.
Белоснежная шерсть почти везде выпала. Тут и там торчали лишь клочья. Тонкая, полупрозрачная кожа обтягивала торчащие ребра, похожие на прутья крошечной тюремной клетки. Всю морду, проходя прямо по носу, раскалывала трещина с текущей из нее густой черной сывороткой. Когда собака шла по ступенькам, ее вывернутая передняя лапа скрипела, как несмазанная дверь.
Барби будто иссушили, а потом засунули в центрифугу. Под белой пеленой, затянувшей ее глаза, которые всегда казались Джако глупыми, в водоворотах жидкой тьмы сиял упрямый безжалостный разум.
– Ба… Барби, что с тобой стало? – вырвалось у Джако, и он понял, что стоит у церкви, прислонившись спиной к дверям.
Барби завиляла хвостом, и из ее задницы потекла черная сыворотка, перемешанная с фекалиями и кровью. Чтобы сдержать рвоту, Боджетти приложил ко рту носовой платок. Собака залаяла – казалось, ее легкие заполнены водой. Нюхая воздух раздвоенной мордой, Барби добежала до половины лестницы, а потом бросилась вниз, подняв грязный хвост трубой.
Она хочет, чтобы я шел следом.
Ни минуты не сомневаясь, Джако поспешил за обезумевшим пуделем, обогнул церковь Святого Духа и остановился перед маленькой задней дверью. Барби снова пролаяла, на этот раз жалобно, почти по-человечески, встала на задние лапы, а передними толкнула дверь.
Та немного приоткрылась. Джако увидел щелку темноты.
Трясясь от страха, он зашел внутрь. И оказался в маленькой ризнице, украшенной иконой, на которой Святой Дух был изображен в виде белого пара и тряпок. Джако последовал за собакой к алтарю. За его спиной возвышался Иисус Христос пыли, паутины и отсутствия.
Чем занимаются заброшенные здания в долгие годы одиночества? – вдруг подумалось Джако. Что они видят, как стареют, сильно ли страдают?
Он не мог ответить на эти вопросы, потому что они рождались не в его голове, а шли откуда-то извне. И тут Джако увидел место, где начиналась трещина, которая привела его в церковь из привычного покоя квартиры. Это была черная пропасть в самой середине центрального нефа, черный колодец диаметром метров пять, не меньше, слепой бездонный глаз в старом сердце района.
Присев на краю пропасти, Барби заскулила, а Джако подумал, что и звери могут молиться – просто по-своему.
Старик подошел к собаке, опустился на колени, сам недоумевая, что делает, и пытаясь вспомнить, как называются его таблетки от деменции. Потом посмотрел вниз. Пол провалился, но непонятно, насколько глубоко. Как минимум, до подземной часовни, которая, если он не ошибается, находится метрах в пяти-шести под землей. В немой темноте не было видно ни одного отблеска. Джако схватил валявшийся рядом кусок штукатурки с потолка и бросил его в пропасть. Но не услышал, как тот ударился о дно – и ударился ли, – потому что из темноты поднялся холодный воздух, и это удовлетворенное хриплое дыхание заглушило любые звуки.
Потом Джако почувствовал, как поток воздуха стал смещаться, будто под землей, под церковью и всем районом, двигалась гигантская масса, пытаясь найти более удобное место.
– Джакооо. Добро пожаловать, – послышался голос. – Добро пожаловать. Помоги. Голод. Есть. Мы не. Умрем.
Голос представлял собой какофонию звуков, но совершенно заворожил Джако – разум старика отключился, и он перенесся в другие места и в другие эпохи, когда района еще не существовало, но какая-то сила знала, что он будет существовать.
Джако увидел людей в шкурах, спасающихся от чужеродных враждебных сил; силуэты в капюшонах, бредущие на ходулях к святому месту через кишащее мотыльками илистое болото, кое-где поросшее чахлыми тополями; мужчин и женщин, которых заживо сжигали на огромных кострах, привязав к кресту; видел, как мир обретал черты современности, как кирпич с бетоном отвоевывали свое место; бросился вниз вместе с рабочим, совершившим самоубийство во время постройки церкви; преклонил колени с взволнованным доном Валерио в подземной часовне, целуя пол и темноту; кричал и умолял о пощаде, пока не порвались его голосовые связки, пока ему не показалось, что из горла течет кровь, умолял Розеллу спасти его от смерти, спасти от пустоты, которая давила на грудь, голову, душу,
