Катастрофа отменяется - Николай Асанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Разведчица здорова, только сильно ослабла. Ее отправили в штаб армии. — И совсем другим тоном воскликнул: — Но какой человек! Выйти из воды и огня и, даже не отдохнув, потребовать, чтобы ее немедленно доставили в штаб армии. А ведь она три дня и три ночи пробиралась через линию фронта! На это не всякий мужчина способен!
Сибирцев выбежал из блиндажа.
Масленникова в штабе он не застал. Очевидно, сведения, доставленные Мариной, требовали немедленной передачи выше по начальству. Сотрудники сказали Сибирцеву, что лейтенанта Стрельцову отправили на отдых в хозяйство Хмурова. Но туда Сибирцев без разрешения ехать не мог. Однако подполковник не забыл о своем подчиненном, сам позвонил из штаба фронта и разрешил Сибирцеву быть свободным до десяти часов утра.
На этот раз в хозяйстве Хмурова Сибирцева встретили с искренней радостью. Сам капитан вышел навстречу Сибирцеву и еще издали закричал:
— Здесь, здесь ваша супруга, товарищ майор! Мы устроили ее вон в том домике…
Он проводил Сибирцева к маленькому домику в глубине сада и, простившись, медленно зашагал к себе. Может быть, он думал в эту минуту о том, когда и где ему самому приведется увидеться с женой, и случится ли это вообще… Чужое счастье, как бы мало оно ни было, всегда вызывает некоторую зависть…
Сибирцев, проводив капитана глазами, пока тот не скрылся за деревьями, не стучась открыл дверь.
В комнате было полутемно. Марина сидела, слегка опустив голову, в кресле, против открытой дверцы жарко растопленной печки. Она, как видно, едва присев, заснула. Георгию даже послышалось, что она чуть слышно всхлипывает во сне, как обиженный и испуганный ребенок, и не может проснуться, чтобы сбросить тяжелое оцепенение. Она, должно быть, едва смогла переодеться — груда грязной, мокрой одежды лежала тут же, и над ней клубился пар.
Он стоял у порога, и смотрел, и жалел ее до той боли в сердце, когда нечем становится дышать. Потом тихо позвал:
— Марина!
Она вдруг вскрикнула, вскочила с кресла, бросилась к нему, припала к груди. Жалость все шире захлестывала Георгия, и он, еще не видя ее лица, гладил ее волосы, усталые, согнувшиеся плечи, целовал ее, ощущая соленые слезы, обильно бежавшие по исхудавшим огрубелым щекам и подбородку.
— Ну что ты, Марина, не надо плакать, не надо… — бормотал он, пытаясь приподнять и разглядеть ее лицо, но она только крепче прижималась к нему, словно все еще не верила, что это он.
— Когда Масленников сказал, что ты здесь… — начала она, но голос ее затрепетал и сорвался.
— Значит, он сказал все-таки…
— Я не могла дождаться, все думала, что с тобой что-нибудь случится…
— Да что со мной может случиться!
— А потом еще Хмуров сказал, что ты искал меня и звонил каждый день…
— А о том не сказал, что встретил меня, как диверсанта?
Сибирцев все старался говорить так, чтобы слова звучали шутливо, но она не могла принять этого тона. Когда же она нашла силы, чтобы оторваться от него и подняла лицо, он со страхом увидел, как она изменилась! Осунулась. Почернела. Глаза стали шире, в них все время мерцал какой-то мрачный огонь.
— Но как же у них страшно, как страшно! — вдруг произнесла она.
У Георгия по спине пробежали мурашки. Но она уже словно бы успокоилась или не захотела больше терзать его своими воспоминаниями, заговорила о простом, обычном:
— Сейчас мы поужинаем, потом ты расскажешь о Москве, о том, что было в газетах, ведь я ничего, совсем ничего не знаю.
— Тебе нужно отдохнуть.
— Ну что ты, я днем немного спала.
— Знаю я, как ты спала. Я был как раз там, на передовой, когда ты переходила.
Лицо у него нахмурилось, брови сошлись над переносьем. Она торопливо погладила эти широкие брови, успокаивая:
— Нет, честное слово. Там, правда, болото, но я нашла хорошую кочку, совсем почти сухую. Только они долго не давали мне переползти через это болото. Ты не думай, это совсем не трудно!..
— Да уж действительно легко!
— Нет, в самом деле! И представь, там, на командном пункте, оказался такой романтический офицер, что прямо в героини меня произвел. «Вы — необыкновенная женщина! — говорит. — Вы совершили подвиг, который не по плечу иному мужчине…» И все это с пафосом.
— Я его видел. Зато меня он принял за труса — слишком уж поспешно я покинул этот командный пункт…
— Если бы я знала, что ты там!
Но, как видно, еще не настала пора говорить спокойно. Опять она вздрогнула, тихо сказала:
— Жаль ребят! Они еще там… Нас ведь было много! А в последние дни стало совсем трудно. Фашисты словно взбесились от страха. Облавы, расстрелы. В лесу, где мы базировались, чуть ли не за каждым деревом дезертиры прячутся, а полицейские охотятся за ними. Наткнутся нечаянно, и не уйти…
В дверь постучали. Ординарец Хмурова принес ужин и бутылку вина. Марина улыбнулась:
— Это они ради тебя. Обычно у нас полагается по возвращении общий ужин…
Марина зажгла лампу над столом, засуетилась. Ей хотелось, чтобы этот ужин вдвоем стал настоящим праздником. А Георгий все смотрел и смотрел на нее.
В форменном платье она казалась очень высокой, худощавой. Теперь, когда воспоминания ненадолго покинули ее, она выглядела даже веселой. Но он-то понимал, как непрочна эта веселость!
Долго сидели за столом. Когда все было съедено и выпито, он осторожно спросил:
— Какие же у тебя планы?
— Как начальство прикажет! — небрежно ответила она. Но, видно, прочла что-то в его глазах, потому что вдруг заговорила торопливо, с особым упорством: — У меня осталась еще одна операция. Но ты не должен бояться за меня, Георгий. А передать ее кому-нибудь другому я не могу.
Он опустил голову.
Что дал бы его протест? Ничего! Он даже представлял себе, какая это операция, но молчал.
Утром Марина проводила его до шоссе. Машина шла впереди.
Они медленно двигались по лесной дорожке, усыпанной листьями. Марина остановилась под дубом, держа Георгия за руки.
— Знаешь, когда кончится война, никогда не будем говорить о ней. Она ведь скоро кончится, правда?
— Конечно, — улыбнулся Георгий.
— Вот и хорошо. Немного еще повоюем — и по домам. Я поняла, что война — это не женское дело…
— Может быть, тебе попросить отпуск? — осторожно предложил Георгий.
— Ну нет. Теперь не до отпуска. Теперь мы у их ворот.
Шофер как бы нечаянно нажал сигнал. На шоссе стремительно выходила огромная колонна моторизованной артиллерии. Шоферу хотелось обогнать колонну, чтобы не путаться между орудиями. Марина торопливо поцеловала Георгия.
— Да, я совсем забыла спросить, ты доволен своей работой?
— Да.
— Это очень хорошо. Только береги себя. — Затем, помолчав немного, заглянула в его глаза, робко спросила: — Когда мы увидимся?
— Может быть, завтра…
— Ну, до свиданья!
С поворота, из-за моста, он еще раз увидел ее. Марина стояла возле дуба и смотрела вслед ему. Затем ее скрыла колонна пушек, тяжелая пелена пыли.
7
Четвертого октября 1944 года войска генерала Баграмяна нанесли возле города Шауляя фашистам, занимавшим Прибалтику, страшный, по своей силе и последствиям удар, отрезав всю их Прибалтийскую группу армий. Удар этот был подготовлен и нанесен столь внезапно, что в первые дни боя гитлеровцы даже и понять не могли, к каким последствиям может привести этот прорыв фронта. Но уже одиннадцатого октября войска генерала Баграмяна увидели Балтийское море, невдалеке от Либавы, и этот день был днем крушения всей фашистской обороны в Прибалтике. Тринадцатого октября под ударами с севера и востока пала Рига. Немецкая группировка северных армий под командованием генерал-полковника Шернера стягивалась в Приморской низменности, на берегу Балтийского моря, опираясь на два последних порта, оставшихся в ее распоряжении. Но как змея до последнего мгновения своей жизни старается ужалить преследователя, так и обреченная на гибель немецкая группировка в Прибалтике продолжала оказывать сопротивление, надеясь этим задержать наше наступление на других участках фронта.
Приказы генералов были наполнены истерическими криками уже не о том, что «фюрер требует победы», а о том, что «мы должны ценой своей гибели спасти Германию». Шернер утешал прижатых к морю солдат, для которых уже не могло быть иного спасения, как капитуляция и плен, тем, что они еще могут стать самоубийцами!
Однако он и сам не верил, что солдаты еще могут что-нибудь сделать. Слишком хорошо знали они и их командиры, что такое «котел». Слово «окружение», ставшее синонимом гибели, не сходило с солдатского языка, так что генерал-полковнику пришлось издать специальный приказ о запрещении разговоров на эту опасную тему. Но что могли означать эти приказы, если даже командиры стремились только к одному — любой ценой вырваться в Германию! У портовых причалов и на аэродромах вылавливали уже не солдат-дезертиров, а полковников и генералов, бежавших с фронта с фальшивыми документами; специальные команды СС расстреливали за дезертирство не одних солдат, но и офицеров. И все-таки Шернер еще надеялся, что сопротивление его армий в какой-то мере облегчит положение Германии.
