Сен-Жермен - Михаил Ишков

– Я не совсем понимаю вас, граф, – сказала маркиза де Помпадур.

– Наследником российского престола является Петр III, окончательно свихнувшийся на обожании Фридриха. Он только что не молится на него. Но это полбеды. Гораздо хуже, что Петр III позволяет себе открыто заявлять об этом. Подобная простота хуже воровства, так говорят русские. Он по недомыслию способен взорвать всю систему взаимного сдерживания в Европе. Но что самое страшное, он позволит Фридриху сберечь иллюзию, что можно победить, воюя на два фронта, а этого я уж никак не могу допустить. Германии и так придется кровью опробовать этот бредовый стратегический план. Позже. Много позже. Как только Петр III придет к власти, политика России круто изменится. А уж к чему приведет союз Пруссии и этими необъятными северными территориями – один Бог ведает!"

Джонатан Уиздом совсем перестал дышать. Глаза его округлились. Он не мигая смотрел на меня. Я присыпал песком оба листа и протянул ему.

– Проверьте, текст идентичен.

Он покорно взял бумаги, прочитал написанное и неожиданно густо покраснел.

– Этого не может быть! – твердо заявил он. – Это фокус какой-то!..

– Пусть будет фокус, – кивнул я. – Можно повторить. Если даже вы будете держать мои руки под неусыпным контролем, все равно не сможете понять, в чем здесь секрет. Я тоже. Просто я обладаю способностью писать сразу на двух языках. Если бы у меня было три руки – то на трех. Я понимаю, вам, поклоннику энциклопедистов трудно согласиться с этим. Вашему разуму позарез необходимо простое и ясное объяснение. Но здесь его в принципе не может быть. То есть, когда-то и кто-то сможет наконец установить, что творится в моей голове и как она управляет руками, но нынче ответа не существует. С этим надо смириться. Признать, что существует некий авантюрист, который каким-то ловким манером способен записывать свои мысли на двух языках одновременно. Я уже давным-давно смирился с этим, как, впрочем, и с загадкой долголетия. Я принимаю её как данность, вовсю пользуюсь подобным даром. Даже, случается, призываю других последовать моему примеру, однако утверждать, что именно мой чай, мой режим питания, моя система владения собственными гипнотическими флюидами и есть секрет долголетия, не стану. Я просто не знаю!

Джонатан по-прежнему сурово, не мигая смотрел на меня. Я испытал некоторую робость – мало ли что можно ждать от него? Вдруг он из этих английских фанатиков, которые только тем и занимаются, что повсеместно изгоняют дьявола. Ну, и черт с ним! Его поразил фокус, и при этом он упустил из вида суть написанного. Я точно знал, что в течение двух веков Германия ещё не раз будет испытывать судьбу, сражаясь на два фронта. Сколько неисчислимых бедствий принесет эта безумная идея! Вот что составляло загадку, неразрешимую даже для меня самого. Судьба Германии мало волновала Джонатана. Это самое удручающее человеческое свойство. Иной раз мне не давал покоя вопрос – стоило ли вообще заниматься этими записками? К сожалению, выбор сделан. Я привязался душой к этим страницам, на которых излагались большинство прожитых мной биографий.

– Понимаете, Джонатан, способности к изучению языков, к отысканию истинного смысла донимающих меня сновидений, умение писать обеими руками на разных языках, музыкальный дар, долголетие, наконец, – продолжил я, далеко не самое главное. Знание, незнание – всего лишь декорации. Навыки, умения тоже. В этом нет ничего таинственного. По крайней мере, пока подобное сочетание возможностей представляет из себя загадку. Секрет в другом… Каким образом вы, очарованный ловкостью рук, даже не обратили внимания на смысл написанного? Вот в чем тайна из тайн! Почему люди постоянно упускают самое существенное, не стремятся к нему, клюют на фокусы шарлатанов? Продление жизни и ваше личное отношение к этому, умение писать двумя руками одновременно не более, чем размалеванные картоны и вырезанные из дерева каркасы домов, которыми обставлена сцена, где происходит великое таинство жизни. Всего лишь антураж. Что-то вроде смены дня и ночи, лета и зимы. Мой друг Давасандюп, тибетский монах в Гималаях, последователь чуждой вам религии, утверждающей, что души способны перерождаться, вот кто разбирался в сути этой мистерии.

– Никогда не слыхал о таком, – выговорил Джонатан. – Вам приходилось много путешествовать?

– В молодости мне посчастливилось объездить весь мир. Правда, не всегда по своей воле, мне было опасно подолгу оставаться на одном месте. Слишком много любопытных глаз следило за мной. Особенно досаждали доброжелатели в черных сутанах, не поленившиеся сжечь сотни наших с вами единомышленников на кострах. Это случилось в Испании. Не думаю, что иезуитов занимали мои фокусы. Их интересовали завещанные мне деньги. Ладно, – заключил я, – на сегодня хватит. Завтра тебе вместе с Карлом придется посетить сиротский дом, а также госпиталь для бедных. Ступай прямо к попечителям, прикажешь принести счета. Все досконально проверишь. Только нигде не оставляй своей подписи. Просто начерти на бумагах – "святой брат". Затем внесешь очередную сумму. Что и как, я тебе растолкую с утра. Я гляжу, у тебя длинные ноги, их никак не уместить под столом. Завтра купим конторку. Кстати, она пригодится нам и в имении…

Он кивнул – видно, парень совсем успокоился. Благотворительность, милосердие – это ему было понятно. Неожиданно молодой англичанин спросил.

– Ваша светлость, почему Карл никогда не разговаривает?

– Ему в молодости отрезали язык. Он спасал меня и наше дело…

Глава 7

Из Турне они покатили на восток, в сторону Люксембурга. Везли с собой привязанную на крыше конторку. Ножки Карл обмотал тряпками, переложил тюками. Двигались не спеша… Графу Сен-Жермену не терпелось продолжить рассказ о дипломатической миссии, которую ему пришлось выполнять в 1760 году в Гааге, поэтому они беседовали в карете, а вечерами Джонатан заносил рассказ на бумагу. Граф по ночам просматривал записи, делал необходимые исправления. У Джонатана создалось впечатление, что граф Сен-Жермен уже не раз бывал в этих местах. Он всегда знал, к кому обратиться, чтобы устроиться на ночлег, им всегда предоставляли самые удобные квартиры, самые просторные номера. Графу были известны истории большинства замков-усадеб, разбросанных в Арденских горах и в долинах Мозеля и Рейна, имена их прежних владельцев, которые, по его словам, часто оказывались его хорошими знакомыми… Он говорил, что не раз останавливался у них, однако на этот раз Сен-Жермен упорно, к досаде Уиздома, объезжал поместья стороной. При этом повторял одну и ту же фразу: "Теперь меня там не ждут…" В квартирах, в которых останавливались путешественники, он непременно устраивался отдельно. Джонатан не находил ничего зазорного в том, чтобы ночевать вместе с Карлом. По крайней мере, камердинер вел себя тихо, во сне замирал, как мышь, не в пример хозяину, который почти все ночи разгуливал по комнатам. Сен-Жермен предпочитал апартаменты с балконами, с наступлением темноты выбирался на открытый воздух и ночь напролет любовался звездами. Просмотр и окончательная переписка записей набело тоже требовали немало времени, так что порой они задерживались с выездом на день-другой.

Лето в том году стояло в Бельгии удивительное – жаркое, обильное дождями. Почти ежедневно над Арденскими горами грохотали громы, тучи поливали землю. Граф, пробуя свежие овощи, воду из горных речушек, жмурился от удовольствия. Не отказывал себе и в прогулках по окрестностям. Как-то признался Джонатану, что ныне Люксембург представляется ему подобием иностранного государства или, точнее заколдованного замка. Словно попал в сказки господина Перро…

– Ни одного знакомого лица! – восхищался он. – Представляете, Джонатан, все мои друзья-почтмейстеры, содержатели гостиниц, владельцы меблированных комнат, продавцы зелени, аптекари, башмачники, портные словно испарились. В былые времена они почитали за честь встретить меня у порога. Что за поветрие прошло? Или всем, кто когда-либо видел графа Сен-Жермена, запрещено появляться в городах и селах?

Джонатан только закатывал глаза к безоблачному небу.

– Это поветрие называется время, – пытался он втолковать графу.

Тот только посмеивался в ответ.

Случалось, Сен-Жермен посещал городские кладбища, отыскивал знакомые имена и все говорил, говорил. Без конца рассказывал сопровождавшему его в прогулках молодому англичанину удивительные истории о людях, когда-то проживавших в этих краях. Джонатан постоянно испытывал мучения оттого, что был не в состоянии запомнить все эти безумно интересные рассказы. Он разрывался от желания немедленно помчаться в гостиницу и записать очередную повесть и услышать завершение новой, ещё более интригующей истории. Иногда Джонатан буквально умолял Сен-Жермена помедлить или начать все сначала, однако старик отговаривался тем, что все эти "фаблио" – пустяки. Шелуха истории, неписаной и неизвестной. Тогда Уиздом нарочно сбивал графа на воспоминания о поездке в Гаагу в 1760 году и об интриге, затеянной против Сен-Жермена, герцогом Шуазелем.