Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом - Андрей Жуков

Целый ряд современных исследователей, например воронежский историк Станислав Хатунцев, называют план Унгерна «панмонголистским». Насколько подобное утверждение соответствует действительности? Нам представляется, что планы создания Великой Монголии или Срединного государства никогда не являлись целью барона Унгерна. Любое государственное образование (как бы оно ни называлось), созданное на просторах Внутренней Азии, являлось для Унгерна лишь средством — оно обеспечивало более или менее надежный тыл для антибольшевицких формирований, опираясь на него, можно было приступать к решению задачи, которую Унгерн действительно считал самой главной, — освобождению России от коммунистического рабства и восстановлению в ней самодержавной власти. О том, что планы Унгерна носили именно такой характер, свидетельствует и В. И. Шайдицкий: «… Барон выступил на столицу Монголии Ургу с целью взять ее у китайцев с боем, для устройства в ней своей постоянной базы в действиях в Монголии и вылазках на русскую землю».

Насколько реализуемыми были подобные замыслы в действительности? Позволим себе еще раз обратить внимание на слова историка С. Хатунцева: «Следует заметить, что эти прожекты, кажущиеся сейчас несбыточными, в первой половине XX века абсолютно фантастическими не являлись: обстановка, сложившаяся во Внутренней Азии после крушения Китайской и Российской империй, благоприятствовала осуществлению самых невероятных геополитических комбинаций…» Напомним только, что десятилетие спустя, 1 марта 1932 года, как результат осуществления подобных «геополитических комбинаций» на территории Северо-Восточного Китая, где до этого безгранично хозяйничали красные, возникает монархическое государство Маньчжоу-Го во главе с Пу И — последним императором Китая из маньчжурской династии Цинь, восстановить власть которой стремился барон Унгерн (находившееся, правда, под протекторатом Японии), насчитывающее более 30 миллионов подданных и просуществовавшее до августа 1945 года. По замыслу японских кураторов «проекта Маньчжоу-Го», это государственное образование должно было осуществлять те самые задачи, о которых мы говорили выше, — быть форпостом борьбы с коммунистической угрозой с севера, а также тыловой базой для антикоммунистических организаций России и Китая.

Насколько сам барон Унгерн верил в осуществимость подобных геополитических планов? Представляется совершенно справедливым утверждение А. С. Кручинина, что, покидая в начале августа 1920 года Даурию, дивизия барона должна была решать конкретные оперативные задачи: борьба с красными партизанами, угрожавшими с запада и самому Унгерну, и основной семеновской группировке, а далее выйти во фланг красным частям, предпринявшим наступление на Читу. Будучи приверженцем партизанских методов ведения боевых действий, многие свои решения Роман Федорович принимал «по обстановке». Обстановка же, сложившаяся в результате осенне-зимней кампании 1920/21 годов, казалась барону весьма подходящей для открытия широкого антибольшевицкого фронта.

… В самом конце зимы 1919 года барон Унгерн оставил свою дивизию и отбыл в служебную командировку. Из командировки он вернулся и вновь вступил в командование дивизией лишь 29 сентября. Сведения о том, где находился в это время Унгерн, достаточно скудны. Однако известно, что летом 1919 года он прибыл в Пекин для ознакомления с деятельностью китайских монархических группировок. По отзывам современников, пребывание Унгерна в Пекине ознаменовалось двумя событиями: во-первых, грандиозным скандалом, учиненным им в старом русском посольстве и, во-вторых, женитьбой на китайской принцессе Цзи из рода Чжанкуй.

Что касается «грандиозного скандала» в старом российском посольстве, то об обстоятельствах и причинах оного практически ничего неизвестно. Однако вполне возможно предположить, что вызвало возмущение Унгерна. К сожалению, большинство работников русского дипломатического ведомства оказались совершенно чуждыми национальным интересам России. За несколько месяцев до прибытия Унгерна в Пекин Китай начал вводить свои войска на территорию Внешней Монголии, а вскоре уже вся страна была покрыта китайскими гарнизонами. В соответствии с Кяхтинским соглашением русское правительство являлось гарантом автономии Внешней Монголии. Но русский посланник в Пекине князь Н. В. Кудашев даже не выразил китайскому правительству никакого (хотя бы и формального) протеста, ценя более всего свои благополучие и безопасность[28]. Весной 1918 года в аналогичном учреждении — русском посольстве в Японии — довелось побывать барону А. П. Будбергу, человеку гораздо более спокойному и уравновешенному, нежели Унгерн, по его собственному признанию, всегда стремившемуся к «правовому фарватеру линии поведения». Однако даже у такого человека, как барон Будберг, поведение русских посольских чиновников вызывало недоумение и возмущение. «Такие господа, как местный посол и многие наши представители за границей, знают, что такое революция, только по газетам да по розовым телеграммам Терещенко и К; они ничего не испытали, обеспечены на долгое время прекрасными окладами в золотых рублях и очень горды тем, что могут, сидя в полной безопасности, рядиться в ризы ярых и непримиримых ненавистников большевизма и гордо размахивать руками, — передавал А. П. Будберг свои впечатления от поведения российского посла в Японии Крупенского. — … Сидя по безопасным заграничным и далеким от России местам и кушая многотысячные оклады, брезгливо отворачивается от всего русского и пальцем не шевельнет, чтобы спасти погибающих на Руси. Трудно ожидать чего-либо более порядочного и человеческого от такого типичного представителя нашей дипломатии…» Судя по всему, «старый» российский посол в Пекине князь Кудашев мало чем отличался от Крупенского, и вполне можно представить, какие эмоции он должен был вызвать у такого поборника чистоты белого дела, как Р. Ф. Унгерн-Штернберг.

Гораздо больший интерес представляет для нас женитьба барона Унгерна. Тот же В. И. Шайдицкий охарактеризовал жену барона следующим образом: «Женат был (Унгерн. — А. Ж.) на китайской принцессе, европейски образованной (оба владели английским языком), из рода Чжанкуй, родственник которой — генерал — был командиром китайских войск западного участка Китайско-Восточной железной дороги от Забайкалья до Хингана, в силу чего дивизия всегда базировалась на Маньчжурию». Венчание прошло в православной церкви, «по греческому восточнохристианскому обряду». Новобрачная принцесса в крещении была наречена Еленой Павловной. Новоявленная баронесса Елена Павловна проживала на станции Маньчжурия, в то время как ее супруг, когда не был в походах против большевиков, постоянно находился на станции Даурия. Лишь изредка Унгерн навещал молодую жену. Летом 1920 года, перед своим выступлением из Даурии, барон снабдил Елену Павловну приличными денежными средствами (оформил на ее имя солидный банковский вклад) и отправил в Пекин, в «отчий дом». Говорят, что судьбой своей жены Унгерн в дальнейшем совершенно не интересовался[29].