То было давно… - Константин Алексеевич Коровин

– Все обязаны знать. Ну как ее… О злоупотреблении доверием.

– Да, да, – загорячился Брюханов. – Верно. Пиши: свистнул сто рублей! Беф-буйи!.. Пиши: никогда не предполагал даже, чтобы он мог поступить так… и с кем же?.. Со мной, кто всегда его угощал, выручал!.. Он заставляет нас с тобой пить уже по пятой без закуски! Он же с ума сошел! Поставить нас в такое положение… А! Подумай… Невозможно.

– Тюрьма, тюрьма! – кричит вице-губернатор, выпивает рюмку водки и снова строчит…

А друг Брюханова чиновник Коля между тем добросовестно нашел повара. Повар солидный, седой старик.

– Беф-буйи? Нет беф-буйи. Я вам-с расстегайчики готовые и форели. Попробуйте. Присядьте. И у меня коньячок для вашего превосходительства, царский, 1811 года… Скушайте!

– Вчера, – морщится Коля, – я выпил. Теперь чувствую себя как-то…

– А чем изволили ошибиться? – спрашивает повар.

– Есть не хочется что-то, аппетиту нет…

– А всё же, разрешите узнать, на коротких напитках или на вине?..

– Всего было…

– Что ж, дело поправимое, – говорит повар и ставит на стол капусту, подает водку. – Холодная-с, капуста с хрустом, хлеб-с черный… А потом поросеночек холодный-с, прямо улыбается… Ну чего же беф-буйи?.. Не стоит-с…

Приятель Коля сидит за столиком у окошка, за окном сад. Хорошо…

– Да, – говорит он. – Послал меня за беф-буйи. «Поди, – говорит, – друг. Ты, – говорит, – помоложе…» Да что, я разве мальчик ему? Я не моложе их, я положение занимал действительного… Понимаешь! Да-с, сходить… Ну что же, схожу… А беф-буйи – подождете…

Коля выпивает шестую и закусывает холодным «улыбающимся» поросенком…

– За это, – кричит вице-губернатор, – Сибирь!

– Знаешь, – говорит Брюханов, – вот я… не одет. Ты помоложе… Сходи туда, на углу, вот там, налево – повар, в сером доме. Может быть, что случилось с ним… Это же невероятно… сто рублей!..

– Ну, положим, я не моложе… но изволь, пойду… – И вице-губернатор уходит.

– Ваше высокопревосходительство! Дорогой!.. – обрадованно встречает Коля губернатора. – Наконец-то, как я рад! Повар, вот он. Ну, знаете, беф-буйи – вздор… Холодная водка, кочанная капуста, расстегаи, форели… Идите, садитесь, приветствую… Как рад!..

– Но позвольте… а как же все-таки этот… беф-буйи?.. – колеблется вице-губернатор.

– Ваше высокопревосходительство… дозвольте… – говорит повар, – его превосходительство изволили пожаловать – прямо чтоб вот сказать правду – в сером виде… А сейчас, вот поглядите; в лице краска играет… жизнь! Беф-буйи это чего? Разве можно для гостя такого?.. Откушайте для начала – сиг вот. Утром поймали… Просится – скушайте, ваше высокопревосходительство. Прямо как ждал вас…

Вице-губернатор выпивает рюмку и оживленно говорит:

– Да, сиг… Это понять надо! Свежесть какая!..

…Они уже выпивали по восьмой, а их еще ждал коньяк 1811 года.

Брюханов мрачнее тучи ходил в рубашке и в кальсонах по комнате. Останавливался, смотрел на фотографии, висящие на стене, говорил:

– Вы понимаете! Это же ведь черт знает что такое! Это ведь криминал, явный криминал… Всем расскажу, всем… Их обоих туда. Не угодно ли, с какой стати, пью без них натощак? Что я, извозчик, что ли? Пойду к повару, узнаю – тогда…

И Брюханов стал раздраженно одеваться. Достал из шкафа белые брюки, прошлогодние, надел. Застегнуть нельзя. Что такое? Потолстел… Снял опять штаны, сердился. «Уж пять часов!» Неприятно – водка натощак… Надел другие штаны – городские, черные. Как-то всё не ладится. «Возмутительно, непонятно…»

Наконец оделся, взял шляпу, трость и вышел. На мосту через речку остановился. Тихий вечер. По реке плывет лодка. Какой-то молодой человек гребет, а на руле сидит молодая девушка. Они чему-то смеются.

«Вот, – подумал Брюханов, – смеются. А я…»

Он долго смотрел вслед удалявшейся лодке и, когда она скрылась за поворотом реки, он почувствовал себя глубоко несчастным.

– Я не мальчик! Посылать меня за беф-буйи! – говорил Коля вице-губернатору, поднимая бокал коньяку 1811 года.

– А я? – возмущался вице-губернатор. – С какой стати! Кто я? Я не моложе его… – И, посмотрев на часы, вдруг сказал: – Опоздал. Еду. Необходимо…

– И я с вами, – поднялся и Коля. – И мне нужно в Петербург. – И он, расплатившись, вышел с вице-губернатором.

Когда Брюханов пришел к повару, он увидел остатки поросенка, сига и недопитые рюмки.

– Мне не это страшно, – сказал Брюханов повару. – Не беф-буйи, не поросенок, не коньяк. Другое страшно. Я не верю отныне более в дружбу… Не верю!..

И Брюханов потребовал себе коньяку.

Овражки

Вспомнил я Саратовскую губернию. Поля! Поля… Среди них проселки, пустынные дали. Едешь по пыльной дороге, спускаешься к оврагу – там кучки деревьев, ивняк. Остановился ямщик, несет ведра свежей воды поить лошадей, а потом снова едем, опять поля… Подсолнухи высокие опустили тяжелые головы. Зеленою полосой сочных листьев лежат арбузы. Травы. Цветами засыпаны поля, пахнет пшеницей и коноплей. Высоко в ровном небе парят ястреба. Жара…

Виден большой ровный густой сад. Едем к нему, за ним крыша дома. Огромные стога соломы, каменная изгородь, ворота…

Въехали во двор. Скучные длинные конюшни. Лает собака, привязанная на цепи, и – никого. Крыльцо с колонками. В окнах крыльца цветные стекла – голубые, красные. Вхожу. Жужжит муха. Появляется босой человек и говорит:

– Пожалте сюда, в горницу.

Снимает чемоданы – все в пыли. Хочется пить.

Я спрашиваю:

– А где Михал Николаич?

Вижу, на столе молоко, покрыто салфеткой. Наливаю стакан и пью. Какое дивное молоко.

– Они на реке, – говорит человек. – Катамаран ставят.

«Что такое, – думаю, – катамаран?» Ух, как жарко!

Как-то вечером на конюшне оседлали мне лошадь. Я выехал из ворот по ровному полю, по заросшей, брошенной дороге, не зная куда. Просто прокатиться верхом.

Погасала заря. Солнце спустилось за длинные синие тучи. Кончался жаркий день. От земли поднимался запах трав, пшеницы, клевера. Было что-то отрадное, зачарованное в вечере лугов. И конь будто заодно со мной радовался воле простора, запаху трав и дуновению приближающейся ночи.

Всё хорошо на земле – и лес и степь. Всё прекрасно и совершенно. Еду, еду и вижу кучи серого ивняка. Мелкие листики его серебрятся в вечере. Овраг. Маленький ручей журчит среди плакучих ив. На той стороне внизу овражка небольшая изба, крытая соломой, в одно оконце. У избы на завалинке сидит старик, в синей самотканой рубахе, в лаптях. Около – колья, на них опрокинутый кувшин, висят лапти, крылечко, за частоколом малина, а среди малины пчельник – деревянные ульи, старые. И всё так бедно в овражке.

Я слез с лошади и провел ее вниз. Дед молча смотрел на меня. На нем высокая шляпа, коричневая, деревенской работы. Я расседлал лошадь и