То было давно… - Константин Алексеевич Коровин

– Пустяки. Пульс отличный… – Он опять сел за стол, налил настойки, выпил и сказал: – А хорош гусь, надо сказать охотнику спасибо.

– Верно.

И все выпили, поздравляя Василия Сергеевича с полем.

– Лапы-то желтые и у диких, конечно, бывают… – вставил опять Ленька.

– Вот слышите: он опять!.. До чего обнаглел!

Василий Сергеевич вытер лицо салфеткой. Что за притча? Салфетка позеленела… Он побледнел и, показывая салфетку, растерянно сказал доктору:

– Что ж это, Ваня? Что ж это такое, погляди?..

Доктор в изумлении посмотрел на салфетку, потом на Кузнецова, подвел его к окну, поглядел ему в лицо, пощупал пульс и посоветовал выпить стакан анисовой водки.

– Это оттого, что ты серчаешь, Василь Сергеич, – утешал Феоктист. – Пущай ежели и домашний гусь. Ишь, всего съели! И слава Богу, и на здоровье. Чего серчать?..

– Дался им этот гусь! «Домашний»! «Домашний»! Вот этак в Москву приедешь, в кружок придешь, каждый будет спрашивать: «Расскажи, как домашнего гуся убил…» Нет уж, извините, это не пройдет… – И он опять вытер салфеткой лицо.

– Что такое? – удивлялись все.

– Вот до чего вы доводите меня! – сказал Кузнецов.

– Да ведь это ничего, это картуз линяет… – равнодушно проговорил Ленька. Принесли мокрый картуз; действительно – с картуза капали зеленые капли.

Наутро погода разгулялась. Из-за утренних туч светило солнце. Барометр верно показывал на «ясно».

В осеннем утре есть своеобразная бодрость. Хороши эти смены природы. Всё так и надо: и ненастье с дождем, скукой, грязными дорогами, верстовыми столбами, и после стужи, дождя – теплый дом. И как-то сильней дружба, рад человеку… Хороши смены природы русской.

– Барыня приехала из Гарусова, – войдя в комнату, сказал Ленька.

Вася поспешно схватился за свою охотничью куртку, доктор торопливо стал напяливать сюртук. Я пошел в переднюю встретить приезжую.

Барыня из Гарусова была небольшого роста светлая блондинка, полная, с добродушным лицом. Она ласково сказала:

– Вот… простите… заехала к вам… думаю, заеду, хотя и не знакома – дальние мы соседи. Мы-то зимой в Ярославле живем, а по летам сюда приезжаем.

На руках у ней были кружевные митенки. Ручки пухлые, в кольцах.

– Вот слышала я, – продолжала она, садясь за стол, – что вы охотники хорошие, живете здесь. Я к вам насчет гусей своих.

Василий Сергеевич насторожился.

– Гуси у меня ушли по реке кверху по болоту… Там всё чередой поросло, заросли… Их назад не пригонишь. Там и не пройти никому. «Как быть? – думаю. – Поеду, – думаю, – попрошу охотников, может, они их застрелют, так уж пополам поделим… половину мне и половину охотникам». Их десятка три есть. Гуси хорошие… До заморозков их и не найти. А тогда мужики поймают, перебьют…

– Позвольте, сударыня, – обиженно сказал Василий Сергеевич. – Бить домашних гусей я лично на себя взять не могу! Никак! Да-с. Они – это уж их дело. Как хотят, а я стреляю только диких…

– Вот как… я не подумала… я не хотела вас обидеть…

– Ну хорошо, – смягчился Василий Сергеевич, – только для вас. Но дайте расписку: «Я, нижеподписавшаяся, поручаю застрелить своих гусей, и прочее и прочее».

– Домашних-то?.. – опять некстати сказал Ленька, – их просто… Их позвать «Тега-тега-тега…» – ну и стреляй!..

– Да уходи отсюда! – сердито заревел Василий Сергеевич. – Черт!

Долго писали расписку. Василий Сергеевич диктовал в соседней комнате. Слышно было: «Я, нижеподписавшаяся, вдова действительного статского…» Потом: «Загонщик, клинический врач, доктор медицины Московского университета…»

Наутро Василий Сергеевич приказал Феоктисту запрячь тарантас. Серьезно смотрел в большой бинокль.

– Диких бы не убить, – говорил доктор, – она не возьмет…

– Да, верно… – задумался Кузнецов.

Наконец собрались с доктором и поехали, а к вечеру вернулись мрачнее тучи. Нет гусей нигде…

Позвали охотника-крестьянина Герасима Дементьевича, тот говорит:

– Много гусей летит, выводки, должно быть, большие были. Только где их найдешь? Трудно ведь взять-то, они сторожкие, дикие, не подойдешь.

– А я дикого убил… – упрямо сказал Кузнецов.

Вечером прибежал Ленька, задыхаясь.

– Скорей, идите! Гуси, и-их много! Все у сарая, здесь недалеко сидят…

Наскоро собрались охотники, схватив ружья.

– В ответе бы не быть… – сказал Герасим.

– Что ты, вот расписка! – кричит Кузнецов. – Без дураков.

Чудно́… – смеется Герасим. – Никогда домашних бить-то не приходилось…

Из-за старого сарая, ползком по траве, охотники пробирались кустами на берегу реки. Раздались залпы выстрелов. Восемь гусей остались на месте, и у всех лапы желтые. А через часок приехал верхом из Гарусова молодой человек, студент, племянник блондинки. Привез в подарок гуся и передал письмо:

– От тети.

Тетя писала, чтоб мы не беспокоились, так как гуси все, за исключением одного, вернулись домой.

– Теперь кто прав?! – торжествующе спросил Василий Сергеевич, прищурив один глаз. – Кто? Гуси-то дикие! А вы говорите – желтые лапы.

– Я это гляжу, – не ко времени вдруг прорвало опять Леньку, – вижу, они на реке-то далеко. Я их из-за сарая: «Тега-тега, тега-тега», – а они и подплыли…

– Слышите, что говорит? А? И откуда вы достали такого остолопа? Хорош слуга! – сердито вскричал Василий Сергеевич. – Всю охоту, всю радость жизни портит! Куда деваться от этого сукина сына?!

Герасим лукаво покосился на него и как бы про себя сказал:

– Чьих же это мы ухлопали?..

Осенней порой

Рано разбудили меня приехавшие приятели. Как-то весь дом мой деревенский сразу оживился. А сегодня праздник Покров. Солнце, такое веселое утро. По стенам комнаты блистают золотые его лучи.

– Вставай! – кричат приятели. – Какой день, красота, тепло!

Сторож Дедушка тащит мне высокие охотничьи сапоги, вымазанные салом. Собака в радости прыгнула ко мне на постель и урчит носом.

– Ну и денек ныне, чисто лето, – говорит Дедушка. – Глянь-ка, видать далече. Лес-то голый. Эвона светит Всех Скорбящих Радость.

Я смотрю в окно. За обнаженными лесами далеко светится точка церкви.

Говорю:

– А я там, кажется, и не был.

– Да ведь это далече, у Котрости, – говорит Дедушка. – Летом-то ее не видать. А вот теперь опал лист – и видно. Вона вправо-то – Святой Ключ, а под горкой – Сеча. А вона лес высокий – это Могилки.

– На Могилках-то я был, – говорю.

– Какие еще могилки? Вставай, скорей, – говорил Павел Александрович, входя ко мне в комнату. – Знаешь, до чего у тебя хорошо. Неизвестно, почему. Но есть что-то – простота, глушь, далекий край. Если бы я был свободен, я бы жил именно так, как ты.

– Чем же ты несвободный человек? – удивляюсь я.

– Ну, брось, довольно, не будем говорить.

Приятели мои, охотники, умываются с дороги. Рожи у всех веселые, красные. По случаю праздника Покрова тетенька Афросинья нарядилась как пава. Новый желтый