Набат - Александр Гера

Судских кивнул, обдумывая ответ.

— Скорее всего их выкрал Мастачный, — ответил он медленно. Лгать Судских всегда приходилось с большим трудом. — А к Мастачному я пока не вхож.

— Не огорчайтесь, — по-своему истолковал задумчивость Судских Гуртовой. — И дискеты найдутся, и Мастачный. Разведка контролирует его передвижения, это я вам сообщаю абсолютно точно, — заверил он. — Разведка выжидает, когда он сделает то, ради чего не сбежал подальше. До встречи, Игорь Петрович.

Так в задумчивости Судских и покинул Гуртового. Дискеты, Мастачный, они мало его волновали. Но почему Гуртовой оетался с ним неискренним? Анализируя ход их беседы, он мог поклясться, что в начале ее Гуртовой был настроен абсолютно иначе.

«Может, моя откровенность настроила его на иной лад?»

Может быть. Судских понял: есть иные силы, способные даже на смертном одре заставить умирающего унести тайну с собой.

«Опять же, он еще там, всего лишь в бреду…»

После ухода Судских Гуртовой полежал в некотором оцепенении, потом, собравшись с силами, принял лекарство и взял телефонную трубку. Патронажная сестра приходила три раза в день, охрана всегда находилась снаружи, Гуртовой так распорядился, и его не оспаривали. У каждого свои причуды. Если это причуды…

Он с паузами набирал цифры нужного номера. Передохнув, поднес трубку к уху.

— Алло. Я это. Версия подтверждается. Дискеты у Мастачного.

1 — 4

Хоронили Гуртового погожим октябрьским днем. Людей собралось довольно много. Эксцессов не случилось, и казаки практически бездействовали, многотысячная процессия повода не дала. И не с чего. Гуртрвой в памяти россиян остался незлобивым, невороватым, успевшим сделать для них нечто конкретное, и прощались с ним с тихой печалью, тихо переговаривались в тихий день осени.

Процессию до самого кладбища возглавляли Воливач и Гречаный. Шли неторопливо, словно обдумывая прошедшее и будущее.

— Хреновато будет без Гуртового, — сказал Гречаный Воливачу, когда процессия расползлась по аллеям Кунцевского кладбища и охрана пропустила к месту погребения только ближайших соратников.

— Справимся, — ответил Воливач, думая о вещах существующих.

На лице его не отразилось ничего, кроме покорности судьбе — обычная кладбищенская мина, а внутренне он благодушествовал: ушел из жизни претендент номер один на президентское кресло.

Гречаный и тем более Воливач проигрывали в популярности Гуртовому. Первый искренне жалел человека, благодаря которому Россия сумела избежать на этот раз безумных трат перестроечного периода. Он толково распорядился малыми финансами, малым недовольством, хорошо разобравшись в психологии россиян советского образа мышления. Ему не нужны были дворцы и загородные виллы, к чему стремились, мало-мальски оперившись на государственных харчах, бонзы, ему не приходилось выводить в люди кодлу разномастных родственников. Обреченный на смерть, он оставался в большом деле и тем снискал уважение.

Воливач не видел в Гуртовом конкурента. Чутьем опытного гэбиста он распознавал в нем не только качества бессребреника, были и другие, которые оставались в тени от простого люда. Часто в прошлом он ощущал нажим на себя, если речь заходила о Гуртовом: требовалось сказать нет, а из него вытягивали да. Какие силы? Да никакие. Один звонок, другой, третий, и как бы между прочим излагалось мнение, но мнение одного плана: надо бы сказать да. Кто-то стоял могущественный за спиной Гуртового? Да никто не стоял, под лупой не обнаружишь: мнение формировалось из обычного движения в воздухе, от дуновения ветерка. Скажешь нет, можно поднять бурю — мешают хорошему человеку.

Молодым гэбистом в пору начала правления Брежнева довелось Воливачу принимать участие в задержании главаря крупной ростовской банды. Им оказался простой сапожник на рынке. Никакой атрибутики главаря, никаких сберкнижек, а повиновались этому бессребренику и крупные обкомовцы, и заправилы торгов, и милицейские чины, не зная его в лицо. Идейный противник советской власти? Никаких следов. Он исчез бесследно, едва поступил приказ свыше рубить концы. Будучи руководителем" ведомства, вспомнил о нем Воливач, велел разыскать концы закрытого дела. Погибло несколько его опытных работников, а результатов повторное расследование так и не дало. И звонок был сверху: «Вам что, нечем заниматься?» Такие вот дела со скромными и честными бессребрениками. Воливач всегда вспоминал ростовского сапожника, едва речь заходила о Гуртовом. Не любил он его. Помощь принимал и в любой момент ожидал подвоха. С Гречаным он не заводил разговора о нем, не хотел навязывать свои убеждения, еще не хватало ссориться из-за предубеждений.

А назревал такой разговор. Как-то Гречаный обронил фразу, когда речь зашла о Судских: «Отмеченных печатью высоких качеств рано или поздно находит дьявол и не отпускает их никогда». «Кто это сказал?» — заинтересовался Воливач. «Великий магистр ордена тамплиеров Яков де Моле». «Его потом казнил какой-то король, подчистую его сторонников вырезал, — припомнил Воливач. — Толковый мужик был». «Толковый? — усмехнулся Гречаный. — Этот толковый мужик, давший обет бессребреничеству, основал гигантскую финансовую империю. Масон! Его преподнесли нам как мученика, а на его руках крови побольше, чем на руках Филиппа Красивого, казнившего де Моле. Это на масонские денежки вскормили Маркса и Ульянова, а этот толковый мужик еще тогда повелел выделять умных и талантливых, всеми средствами привлекать их в масоны, в слуги, понимай, дьявола».

Обоим судьба Судских была не безразлична, каждый по-своему они пеклись о нем, выражали симпатии.

Пока Воливач и Гречаный ладили.

— Недостает нам Игоря, — завершил неожиданно свои долгие размышления Воливач. Будто смерть Гуртового связана с жизнью Судских. Будто завещание Великого магистра ордена тамплиеров несет смерть и хаос.

— Скопытился педик несчастный! — по-своему реагировал на смерть Гуртового Мастачный. Будто теперь для него открывалась верная дорога к намеченной цели.

Ему лично от этого ни холодно, ни жарко. Сработал магистральный клапан души людей подобного сорта: мелочь, а приятно. Из класса лимитчиков. Мастачный через всю жизнь пронес духовную лимиту. Была бы жрачка. Лично ему Гуртовой нигде дорожку не перебегал, зато его кончина внесет коррективы в чью-то игру, и у Мастачного появится возможность побанковать, сорвать банчок.

Свое нынешнее положение он не считал безвыходным. Обосновавшись в приграничном украинском сельце, он и жил пограничной жизнью, готовый в любой момент перейти границу в ту или другую сторону, с ружьецом или торбой, как масть пойдет. Почти все было готово для новой жизни: семья давно перебралась в Канаду, лишь он довершал кое-какие делишки. Дельце первое: любимая дочь вот-вот закончит ковыряться в своих компьютерах. Дельце второе: еще не все денежки собраны для жизни, какую он наметил для себя и похвастался Судских перед его смертью. Дельце третье: отвязаться от старых долгов.

Казацкие разъезды почти ежедневно наведывались в сельцо, в рань и темень стучались к Мастачному, вынюхивали углы, искали что-то, да Мастачный не промах. Бумаги на этот случай выправил давно, еще когда сияла его генеральская звездочка. И на этот случай, и на другой, и на всякий разный. Именно для этого случая хату заранее купил, усы отрастил — сам вылитый казак, только переселенец из Казахстана. И заспивать с гарними хлопцами, и чарку выпить может, да вот беда с денежками, на стол выставить нечего, чем Бог послал, гости дорогие, снидайте, не взыщите…

Уходил Мастачный из Москвы простенько. Сто первая воздушно-десантная входила в столицу с севера, а он «ижачок» с коляской оседлал — и на юг в неприметных одежках, с документами на имя Петра Ивановича Бядули, который больше года обивал пороги на предмет получения гражданского статуса. Дочу старшую любимую оставил в Москве под чужой фамилией, в чужой квартире, где компьютеры втыкать в сеть сподручнее. Кичился, конечно, он перед Судских, что всего припасено у него на будущее, тип-топ, однако на поверку выявилось: берут на лапу всюду и знатно берут, не хуже Мастачного, и канадское гражданство тоже выходить надо. Одним словом, новая родина обошлась дорого, и, если не поднатужиться, грыжи не наживешь, но жить неинтересно. Когда это выяснилось, кормушки уже закрылись для генерала Мастачного. И паленым ощутимо пахло. Вот тогда он и поставил на кон свой вывернутый карман: востребовал к себе Портного из «Русича», а ему — кровь из носу найти Гришу Лаптева. Работа штучная, оплата наличной зеленью. Портно-ву, после прокола с Сонечкой Матвийчуком, пришлось за работу браться, как ни дурно она пахла. Разыскал он Григория Лаптева в госпитале и сдал Мастачному.

— Мне туда, Василий Гаврилович, соваться не с руки, а вашим архаровцам можно спокойно.