Ориенталист - Том Риис

Контакты с миром ислама Лев налаживал и за пределами академических кругов. В 1923 году имя Эсад-бей встречается в списке основателей берлинского Исламского общества, а в 1924 году он помогает созданию его молодежного филиала — студенческой организации под названием «Исламия». Его рассказы об этом времени отражают главным образом царившие там мелочные дрязги и политические склоки.

В автобиографической заметке 1931 года он так описывал происходящее: «В полутемной, прокуренной пивной на севере Берлина собираются несколько панисламистов. Ряды наши постепенно растут, и вот в продымленном, чадном помещении уже звучат все языки Востока, но время от времени говорят и по-немецки. Половина присутствующих, наверное, английские или русские шпионы. Руководитель — индийский евнух, который позже, по-видимому, станет работать на англичан. Все мы занимаемся политикой, поскольку война, так или иначе, сбила всех нас с пути истинного. Здесь готовятся заговоры, планируются, но затем так и не исполняются покушения, здесь сочиняются прокламации. Я читаю лекции о халифате и пишу стихи… Практическая политика начинает вызывать у меня отвращение. Панисламизм на практике свелся к сплетням, злословию друг у друга за спиной, и еще — к взаимному недоверию». Прокуренное помещение находилось, по-видимому, на Ганноверштрассе, где и базировалось сообщество, руководимое Абделем Джаббаром Хейри — очевидно, тем самым «индийским евнухом». Вскоре Лев стал принимать активное участие в работе общества, его избрали в представительский совет, и он начал во всеуслышание говорить о тяжелой доле мусульман в колониальном мире.

Здесь впервые после отъезда из Азербайджана он встретился с настоящими мусульманами — обычными людьми Востока, а не сотрудниками учебных заведений, русскими или немцами, изучавшими ислам. Благодаря им он получил реальное, уже не «детское» представление о суровом мире ислама — современного, а не древнего. Многие из них приехали в Германию еще до Первой мировой войны, это были преподаватели, врачи, торговцы; и среди них было немало политических эмигрантов. В 1920-х годах антиколониальное движение было очень серьезным фактором в Берлине, и немцы в целом поддерживали идею независимости мусульман — в тот период сирийцы бунтовали против французского колониального ига, а марокканцы — против испанского.

К разочарованию Льва, исламское сообщество в Берлине было куда более националистическим, чем во многих других городах. В этих прокуренных комнатах, среди «настоящих» уроженцев стран Востока, ему трудно было играть привычную роль «человека с Востока». По приезде в Берлин Лев пережил известный шок, попав в общество русских эмигрантов, а теперь он снова ощущал себя чужим, общаясь с такими же, как он сам, эмигрантами из мусульманских стран: ведь многие из них попали сюда с территорий, которые прежде принадлежали России, а ныне оказались в составе Советского Союза. Национализм с мусульманским оттенком быстро превращался в способ противостояния советской идеологии. Например, «национальная гордость азербайджанцев» гораздо сильнее проявлялась в Берлине у эмигрантов из Азербайджана, чем у жителей космополитичного Баку в юные годы жизни Льва. А «космополитический османизм», если позволительно так охарактеризовать предпочтения Льва, отнюдь не вызывал сочувствия у эмигрантов-мусульман. Лев вскоре убедится, что подобное мировоззрение ближе либералам-европейцам и евреям-ориенталистам, однако на тот момент среди его знакомых таких не было. Люди подобных взглядов оказались на вторых ролях в пространстве, где тон задавали арабы, турки, иранцы, афганцы и индийцы, не говоря уже об эмигрантах из Советской России. Отношения Льва с этими «соотечественниками» были отнюдь не гладкими. А начавшаяся литературная карьера отнюдь не способствовала их улучшению.

Глава 10. Любимец веймарской прессы

Льву Нусимбауму, писавшему под псевдонимом Эсад-бей, было всего двадцать четыре года, когда вышла в свет его первая книга — «Нефть и кровь на Востоке». Через двадцать два года после ее издания он умер, успев написать как минимум четырнадцать книг, не считая двух романов, подписанных псевдонимом Курбан Саид, то есть в среднем по одной книге в пятнадцать месяцев. Я обнаружил, что полную библиографию его трудов составить нелегко, даже если использовать библиотечные каталоги и Интернет: то и дело обнаруживать какие-то новые названия, будь то биографии Ленина и Сталина, биография Николая II, история мировой нефтяной промышленности или исследование о российской тайной полиции. Лев одновременно писал биографии Магомета и Сталина, причем они вышли в свет, когда автору не исполнилось еще двадцати семи лет. Обе стали международными бестселлерами, и их тепло приняли читатели — за цветистость стиля, за способность автора проникнуть в существо этих двух столь разных исторических фигур. Биография Магомета — единственная из книг Льва, которую постоянно переиздавали на разных языках, и самая первая рецензия, в «Нью-Йорк таймс», сразу после ее выхода в свет, уже подытоживала характерные особенности этого произведения: «Структура этой прекрасной книги — словно персидский ковер. Под ногами вы чувствуете материал. А глазами воспринимаете ее волшебство. Мы прочно ступаем по тому, во что мы не можем не верить, мы взираем на то, что находится вне пределов веры, и остается лишь один вопрос: как возможно, не разрушив замысла книги, всего ее композиционного узора, отделить достойное доверия от того, чему верить все же не следует».

Книги эти прекрасно читаются и спустя восемьдесят лет, в немалой степени потому, что даже самые скучные сведения (например, анализ механизмов ценообразования на нефть) Лев умел подать как кавказскую народную сказку. Его Сталин не похож на Сталина других авторов, а когда менее чем через год, в 1933 году, вышла следующая книга Льва — о Советском Союзе, та же «Нью-Йорк таймс» напечатала заметку об этом в разделе новостей, предварив основной текст такой врезкой: «В этой книге изображена Россия, попавшая в тиски жестокости; Эсад-бей описывает принудительный рай для всех… Автор утверждает: большевики, в своем рвении создать новую религию, сами превратились в рабов, которых гонят на погибель»[106].

Пьянствовать, писать и издавать книги — вот, кажется, и все, чем занимались русские эмигранты в Берлине времен Веймарской республики.

До 1924 года этот город был столицей эмигрантских издательств, поскольку бумага, типографская краска и водка были дешевы и имелось большое количество типографских кириллических шрифтов: они остались от типографий, существовавших здесь до революции, когда изгнанниками были те, кто теперь пришел к власти в России. Позднее инфляция вынудила значительную часть эмигрантов уехать в Париж или Прагу, а оставшиеся в Берлине составили более тесный круг — как правило, это были люди либеральных взглядов, в основном евреи, все те, кто желал обрести собственный голос уже на немецком языке. Лев стал, пожалуй, наиболее успешным представителем этой группы.