Солдат удачи. Исторические повести - Лев Вирин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приехавший от воеводы полковник Грибоедов заметил:
— От таких вылазок один вред. Столько потерь, и ради чего?
Гордон печально кивнул:
— Я-то это давно знаю. В гарнизоне уныние, а турок радуется. Напрасно силы тратим. Нужно срочно перестроить здешний ретраншемент в горнверк! Брёвен маловато, прикажу разобрать пустой магазин в верхней крепости. Попросите бояр срочно прислать ещё брёвен и плотников.
Вульф холодно сказал, что ему приказано вернуться в лагерь. Насилу Гордон упросил его подождать до темноты, чтоб турки не видели отхода.
Ночью из города вывезли гроб с телом наместника Ртищева и его имущество.
Дом Гордона в верхней крепости чуть светился в сумерках тёплой желтизной новых брёвен. Денщик ждал хозяина, подал любимую Патриком баранину, тушёную с чесноком.
Кусок не лез в горло. Выпил несколько чарок водки. Легче не стало. И хмель его нынче не брал. В голове звенела страшная мысль: «Завтрашнего штурма мы не выдержим! Турки из траншей уже заглядывают во двор верхней крепости».
Всё, что мог, Патрик уже сделал. Наверх перетащили шланги, зарядили картечью. Ретраншемент посреди крепости срочно перестраивали. Да что толку. Его солдаты потеряли кураж. Слишком много дурацких, бессмысленных вылазок.
А главное, Гордон не мог объяснить бойцам, почему мощная русская армия стоит в трёх милях от города и даже не пытается ударить в тыл визирю. Гордон и сам не знал этого. Солдаты были уверены, что их предали.
«Зачем я поддался на уговоры царя, поехал в Чигирин?! — переживал Гордон. — Ведь знал, что так будет. Догадывался! И вот теперь поражение. Позор!»
Денщик осторожно приоткрыл дверь:
— К вам полковник из армии.
В горницу ввалился совершенно пьяный голландский полковник:
— Комендант! Дай мне полсотни солдат, я вышибу турок с захваченного вала! Тотчас! Честью клянусь.
Ох, как хотелось Патрику въехать в морду этой наглой скотине. От души! Но сдержался и со всей учтивостью посоветовал гостю подождать до рассвета.
Долго уговаривать полковника не пришлось. Он по-хозяйски уселся за стол, сожрал всю баранину, допил водку и рухнул в углу. А за окном занимался рассвет 11 августа, последнего дня обороны Чигирина.
Последний штурм
День начался как обычно. Турки подтянули мортиры и с утра яростно обстреливали ретраншемент во дворе верхней крепости. Из армии прибыл драгунский полк Симона Вестхофа.
Голландский полковник, опохмелившись, прихватил известного сумасброда, капитана фон Шлице, полсотни солдат, и устремился на подвиги.
Перелезая через пустой тур, полковник сорвался и рухнул внутрь. Турки подцепили его крюком и со смехом потащили к себе. К счастью, полковник успел отцепиться. Фон Шлице гренадами отогнал турок и спас дурака.
Штурм начался после полудня. Устроив жаркую канонаду, турки взорвали мощную мину под городским валом — получился пролом, саженей в десять, вполне удобный для атаки. Вторую мину взорвали рядом, чуть погодя.
Необстрелянные казаки из свежего полка бросили позицию и побежали. Турки двинули в пролом три знамени янычар и, увидев, что казаки бегут, толпой ринулись в город и к нижней крепости.
Гордон направил навстречу туркам свой резерв: два стрелецких и два казачьих полка. У базарной площади завязалась схватка. Янычары зажгли город и побежали к пролому. Стрельцы, однако, не спешили их преследовать, а казаки бросились грабить горящие дома. Турки толпами валили в город. Эскадрон полка Вестхофа окружили и изрубили в капусту. Погибли четыре офицера и шестьсот солдат.
Началось самое страшное, что может случиться в бою, — паника!
У моста страшная давка. Все бегут, и первыми черкасы. Казацкие полковники, Давыдов и Криницкий, попытались задержать толпу. Их растоптали в момент, а ведь то были лучшие из лучших!
Гордон понимал, что всё пропало. Другой бросил бы всё и ушёл, пока не поздно, пока не пристрелил пьяный мародёр или не поймал на аркан татарин.
Но он не мог. Уйти — потеря чести. А потом, кто знает? Колесо Фортуны может повернуться. Бывает.
И Гордон упрямо делал всё, что возможно. Оставив в крепости вместо себя полковника фон Бокхофена, он поспешил в город, приказал закрыть Мельничные ворота и именем царя не выпускать никого.
Чигирин горел, и янычары, не спеша, занимали брошенные бастионы и больверки. Турки увлеклись грабежом и не ждали удара. Скоро к ним подошёл свежий полк, и враг бросился в атаку. Тут и Гордон привёл своих стрельцов и драгун. На площади завертелась злая рукопашная. Часа полтора шла резня: то брали верх турки, то наши.
Тем временем, янычары пытались захватить пониженный и главный вал верхней крепости. Их прогнали драгуны фон Бокхофена. Отступая, турки подожгли деревянные стены крепости: навалили хворост в трёх местах, да добавили бочки со смолой. Дубовые брёвна горели с треском, пламя поднималось выше башен — не погасишь.
Из лагеря на помощь шли три полка, но они были слишком далеко. Гордон велел поднять знамёна над воротами и над нашей частью вала. И вовремя. Полки остановились, но, увидев русские знамёна, медленно двинулись вперёд. Тут их атаковала турецкая кавалерия, и армия снова встала. Похоже, в горящий город они не торопились.
Гордон метался по крепости, пытаясь заткнуть дыры. Он уже отправил к воеводе трёх гонцов. Четвёртым послал подполковника Лиму.
— Скажи князю, если срочно прислать пять-шесть тысяч свежего войска с добрыми офицерами, город ещё можно отбить! — просил Гордон.
Ответа не было. В городе, под холмом, турки начали строить ретраншемент напротив старой крепости. Городской вал почти весь сгорел.
Вызвав из нижней крепости тысячу рабочих, Гордон указал спешно возвести ретраншемент в старой крепости. Каменная церковь Петра и Павла удачно вписалась в новое укрепление.
К вечеру пришли, наконец, три стрелецких полка. Офицеры решили отобрать новые укрепления турок у холма. Однако те встретили стрельцов дружным огнём. После нескольких залпов полки повернули.
Как обычно, при отходе самые большие потери. Начинало темнеть. Увидев, что здесь толку не будет, Гордон пошёл в верхнюю крепость. Слуги спешно укладывали на возы лучшие вещи господ полковников!
— Сучьи дети! — взорвался Гордон. От гнева у него даже усы встопорщились. — Иван! Господ полковников ко мне! Всех! Тотчас!
Бекбулатов побежал. Офицеры собрались быстро. Гордон указал на возы с пожитками:
— Позор, господа! Присягали государю живота не щадить, а сами? Пожитки спасаете? Думаете, солдат — дурак, не видит? Как же после этого вы их в бой пошлёте! Чигирин в мыслях уже туркам отдали. Торопиться изволите.
Полковники молчали. Красный, как свёкла, Корсаков глядел в землю, упёрши лопату бороды в грудь. Кашлянув, полковник Вестхоф, сделал шаг вперёд:
—Господин комендант! Игра проиграна. Неужто вы не видите? У турок такое превосходство сил, что в лучшем случае, ценой собственных жизней, мы задержим капитуляцию на день, на два.
Гордон криво усмехнулся:
— Вижу. Не слепой. Но Кара-Мустафа уже бросил против нас все свои резервы. Ежели князь Ромодановский завтра ударит ему в тыл, турки побегут! Ни один из вас без приказа отсюда не уйдёт. Паника кончилась. Трусы уже сбежали. Остальные будут драться! Барахло разгрузить. Все по местам! И навести железный порядок! Ступайте.
К ужину полковник Гордон велел выставить на стол свой серебряный сервиз и распахнул дверь, чтоб видели солдаты.
Солдатская почта работает быстро. Но поужинать не успел: прибежал Вестхоф:
—Бояре прислали адъютанта! Приказано уходить!
Патрик вспылил:
— Неужто я с пустых слов сдам крепость? А если он врёт или напутал? Без письменного приказа я и шага не сделаю! Мы подохнем, но не отступим.
Ужинать после этого Гордон не смог. Он понимал, что Чигирина уже не удержать, но одна мысль не давала покоя: «Год назад генерал майор Трауэрнихт выдержал турецкую осаду и не сдал город! Хам и проходимец, старый враг Патрика, писавший на него доносы, не сдал! Конечно, как полководец, Кара-Мустафа куда выше, чем Ибрагим- паша. И войска у него больше. Особенно пушек. Визирь знает, что, вернись он в Стамбул, не взяв Чигирин, султан тут же пришлёт к нему палача. Всё так. Но Трауэрнихт всё же удержал город! Тогда всё решил мощный удар русских из-за Днепра. Ромодановский не ждал и не медлил. А ведь для меня Чигирин — первая серьёзная кумпа- ния. Я командую! И какой позор — сдаться! Нет, без письменного приказа я отсюда не уйду».