Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

Тем немногим, кто удерживался за «легальным» столом, он старался объяснить, что его ситуация в жизни и в искусстве уже не выбрана им самим, но навязана ему его зрителем, что он не может поступать иначе, потому что его миссия предопределяется его почитателями: «Я получил такие потрясающие письма от зрителей после «Зеркала», что вдруг по-настоящему почувствовал свою ответственность. Ведь я всерьез хотел бросить кино в этот период, но эти письма мне не позволили!..

А потом, обращаясь только к Марине, упрекал ее в том, что они вместе с мамой всегда чего-то от него требовали, что близкие всегда считали его сильным, «но это было неправильно, я был самым слабым из вас».

Тогда Марина, сдерживая мелькнувшие слезы, намекнула ему на какую-то, видимо, очень больную для всех проблему (может быть, проблему Арсения, его первого сыны и первой жены, которых очень любили родственники Тарковского?). И продолжала, что если, мол, ничего не изменится в их отношениях, то он угробит мать. На это Андрей, нервно передернув плечами, резко ответил, что все будет так, как было, и ничего другого ждать не следует. И еще он сказал с сильной потаенной горечью, что когда он думает о своих родных, то у него никогда не бывает чувства обретения, а всегда возникает «острое чувство потери»…

После этого дня рождения у Андрея, по словам Ларисы, случился инфаркт.

16 августа

Сегодня съемки на самом верху плотины, перегораживающей лесную реку с берегами изумительной красоты: деревья, высокие цветы… Но когда приближаешься к речке, то вдруг начинаешь ощущать совершенно посторонний химический запах, а когда подходишь вплотную, то с ужасом убеждаешься в том, что вода вспенивается блеклыми волнами химических выбросов. Это так страшно, что все «фантастические» ужасы «Сталкера» ничто по сравнению с «реализмом» нашей действительности! Оказывается, какая-то целлюлозная фабрика сбрасывает свои отходы в воды такой красоты. Ужас!

Итак, на самом верху плотины натянут парус, сдерживающий ветер, а там расположилась съемочная группа. Все это очень высоко, заграждений никаких нет, а поскольку я боюсь высоты, то не смогла добраться до съемочной площадки. Мне рассказывали, что сегодня снимают спуск героев в расщелину, на дне которой бурлит вода. Падающая вода, отвратительно бурого цвета с гребешками пены, распространяет вокруг себя удушающий запах преступной «цивилизации»: находясь здесь, даже чувствуешь себя неважно – дышать тяжко.

Тарковский живет в красивом загородном доме. Вся съемочная группа поселена в каком-то общежитии Таллина. Толя Солоницын за истекший год женился на девушке Свете (она работала гримером еще на первом «Сталкере»), и они приехали вместе. Он счастлив. Вместе с ними их недавно родившийся сын Алешка. Может быть, потому что моему собственному первенцу Степе всего полгода, я с ужасом смотрю на этого малыша, бледненького, синюшного, живущего в нелегком климате: комната прокурена, не проветрена, тут же сохнут плохо простиранные пеленки.

Актерам надоело сниматься – второй раз одна и та же картина, да еще по шесть дублей одной и той же сцены.

«Невозможно… тошнит…» – жалуются они. Кайдановский говорит, что никогда больше не будет сниматься у Тарковского. Рассказывает, что съемки были очень тяжелыми: приходилось, например, сидеть по уши в воде (благословляя еще художника по костюмам Нелю Фомина за то, что она придумала какие-то водонепроницаемые поддевки под одежду): «сидим мокрые, грязные, даже закурить не можем, а потом нас водкой отпаивают».

Сам Андрей сильно напуган после инфаркта. Когда летели с ним в самолете, то он все рассказывал нам с Княжинским о своей диете: «Потому что хочу жить, а главное, работать! Да, и Лара с детьми… Кому они нужны? Что с ними будет, если со мной что-нибудь случится?»

Княжинским Андрей очень доволен. Говорит, что он «интеллигентный и спокойный».

О новом «Сталкере» сказал следующее: «Это история крушения идеализма в XX веке. Ситуация, при которой два безбожника-интеллектуала уверяют одного верующего человека, что ничего нет. А он остается со своей верой, но совершенно посторонним в этой жизни, как бы ни при чем, понимаешь?.. В полном говне и еще говорит “спасибо”»…

Ларисы, то есть на сегодня его второго режиссеры, нет!!! Она уехала с Седовым в деревню, и концы в воду…

17 августа

Смотрела в монтажной с Тарковским и Люсей Фейгиновой дубли в черно-белом воспроизведении – чрезвычайно интересно по фактурам и атмосфере. Видать, не зря вчера Рашид целый день, по пояс голый, в резиновых сапогах до бедер, фактурил колонны. Даже сам Тарковский был доволен (все делается по его собственным эскизам), как он накладывает краску, прилепляет мох, создавая ощущение ободранности и заброшенности. Плотина, брызги, скользкие мостки, заводь – все в буро-коричневых, зеленых тонах.

С утра льет дождь. Тарковский говорит, что «хреново себя чувствует», то и дело щупая свой пульс…

Во время просмотра материала раздражался, что механик не держит фокус: «Я так смотреть не могу. Так я просто ничего не понимаю…» Снова щупает пульс, зевает… Делает Люсе замечание по поводу какой-то детали в монтаже, на что она отвечает: «Но зрители этого не заметят». Тарковский парирует: «Зрители вообще ни хрена не заметят, но мы не для них делаем картину… Вы когда-нибудь видели нашу картину в простом, рядовом кинотеатре?» «Видела, и это ужасно», – отвечает Люся. (Так что забота об эталонной копии, а при тиражировании фильма качество изображения резко падает.)

Вместе с нами в просмотровом зале находится Кайдановский. Это означает, что Тарковский очень доверяет ему, потому что обычно он не показывает материал актерам. Кайдановский говорит о Солоницыне, с которым очень сдружился: «Толя совершенно органичен. Он живет в полном согласии с собой. Я ему завидую».

Тарковский рассказывает анекдот о Брессоне, которого он обожает и, кажется, ставит на первое место в мировом кино: «Снимается общий план, и Брессон командует актеру: “Пройдите без фуражки”. Снимает двадцать дублей. “А теперь пройдите в берете!” Еще двадцать дублей. “А теперь пройдите без берета!” «“Но ведь это уже было”, – возражают ему. “Нет, было без фуражки”… Говорят, он такой зануда, – восторженно и со смехом констатирует Тарковский, – что все рядом с ним дохнут…»

Глядя на экран, Тарковский сообщает: «Этот план, где Сталкер в траву ложится, я пересниму… Будет очень красиво! Я туда тысячу раз ходил». Да, наш Тарковский не хуже Брессона!

Пользуясь свободным моментом, я снова подползаю к Андрею с вопросом, где он больше любит снимать, в павильоне или на натуре.

«На натуре труднее работать. Но где лучше? На натуре или в декорации? По-разному. Это зависит от обстоятельств. Вообще лучше в павильоне, потому что процесс съемок более управляем. Сейчас все уже научились в павильоне делать живые