Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Видимо, придется ложиться в больницу.
Ни Василий Петрович, ни Зина не поняли, что случилось.
— Говорят, какие-то спайки и нужна операция, — * сказала мама.
Василий Петрович ходил куда-то с мамой, что-то выяснял.
Через неделю маму положили в больницу.
В больнице был карантин, и Зину не пускали туда.
А Василий Петрович получил специальное разрешение и ежедневно после работы бывал у мамы.
После больницы он, как и прежде, приезжал домой, и Зина с нетерпением ждала его:
— Ну, как?
Василий Петрович рассказывал, как Зине казалось, очень осторожно и передавал ей записки:
«Зинок!.. У меня все хорошо. Как ты? Как в школе? Помогай Василию Петровичу. Целую! Твоя мама».
«Очень скучаю по тебе, Зинок! Очень хочу видеть! Не знаю, когда снимут карантин. Целую! Мама».
«Береги, Зинок, Василия Петровича! Очень он внимательный и хороший. Навести его Машу. У меня все хорошо. Целую! Мама».
Зина расспрашивала Василия Петровича, что делают с мамой, чем лечат, когда операция.
— Операция на следующей неделе, — говорил Василий Петрович. — Видимо, во вторник. А сейчас капельница. Уколы разные. Исследования.
Зине казалось, что Василий Петрович чего-то недоговаривает, скрывает от нее. Но что? Как узнать?
К Маше она заезжала после школы не раз, да и Маша дважды к ней приезжала. Ходили они на каток, но лед был еще плохим.
В день операции Зина отпросилась из школы и поехала чуть свет в больницу. Дальше гардероба ее не пустили. Вскоре появились Василий Петрович с Машей.
— А как же ты со школой? — спросила Зина у Маши.
— Меня отпустили.
Василий Петрович разделся, набросил халат.
— Посидите, девочки! — сказал он и направился к лифту.
Время тянулось медленно. Они почти не разговаривали. Смотрели на часы: десять, пол-одиннадцатого, одиннадцать, половина двенадцатого.
Василий Петрович появился около двенадцати, тяжело присел рядом на лавку, сказал:
— Только сейчас закончили. Привезли в послеоперационную палату. Она спит. Я через стекло видел.
— И что нашли? — Зине не терпелось узнать подробности.
Василий Петрович словно не расслышал ее.
— Давайте собираться, — сказал он и направился к гардеробу.
Когда вышли, Зина опять спросила:
— Василий Петрович, так что все-таки у мамы?
— Не знаю, Зина, не знаю! Ничего не берусь сказать, — неопределенно ответил он.
У метро они попрощались. Василий Петрович поехал на работу. Маша — в школу. Зина решила в школу уже не идти — пошла домой.
Вечером Василий Петрович сказал:
— Маме, кажется, легче.
— Вы были у нее?
— Был.
Через несколько дней Зина опять стала получать от мамы записки, бодрые и обычные, как будто никакой операции не было. Она ходила на рынок — покупала гранаты и грецкие орехи. Дома выжимала сок и колола орехи. Василий Петрович отвозил это все в больницу вместе с Зиниными записками. Еще доставал крабов и черную икру. Маму уже перевели в прежнюю палату. В конце декабря Василий Петрович достал елку и игрушки, установил ее в маминой палате.
Новый год Зина встретила с Машей. Смотрели по телевизору «Голубой огонек». Василий Петрович был в больнице.
Январь — снежный и вьюжный.
Город напоминал снежную целину. Крыши, улицы, тротуары — все утопало в снегу. А он продолжал валить и валить.
Вскоре после Нового года Василий Петрович принес радостное известие:
— С завтрашнего дня в больнице снимают карантин. Ты поедешь?
— Конечно, как же! — воскликнула Зина.
— Только приезжай к шести, как и я, — попросил Василий Петрович. — И…
Он не договорил.
Весь день Зина ждала вечера. И на уроках, и после. Ничего не лезло в голову. Сходила на рынок, купила три свежих огурца и одну помидорину. Дорого, но мама любила. Выжала гранатовый сок. Запас гранатов был. Без конца болталась по квартире, смотрела на часы… Четыре, полпятого, пять, половина шестого. Тут собралась, оделась.
В больнице разделась, получила халат, поднялась на четвертый этаж. Больные лежали и в коридоре и на раскладушках. Она нашла номер палаты.
В палате стояло четыре койки и раскладушка у окна. И если бы не Василий Петрович, уже сидевший у мамы, она бы не узнала ее.
Мама с желто-синим осунувшимся лицом лежала на высоко поднятых подушках. Вид у нее был измученный, только глаза блестели. Голову держала плохо — голова качалась. Рядом стояла капельница. Резиновая трубка тянулась к руке.
— Вот и Зина, — как-то неестественно бодро сказал Василий Петрович.
Зина чмокнула маму в щеку и не знала, что спросить, что сказать.
Василий Петрович взял у нее сумку, спросил:
— Принесла? Сейчас мы попьем. Ох, и зеленые огурчики, помидор! Прекрасно. Это мы поедим.
Он уверенно хлопотал вокруг мамы, а мама смотрела на него и на Зину какими-то виноватыми глазами.
Зина молчала.
Василий Петрович дал маме несколько ложек гранатового сока. Потом нарезал помидор и огурец, посолил, взял вилку:
— Понемножку.
Мама ела с трудом.
В палату принесли ужин.
Мама посмотрела и сказала:
— Я не буду.
Сказала устало, словно ей было тяжело говорить.
И дышала тяжело, с хрипами.
— Ну хотя бы ложечку каши! — попросил Василий Петрович.
— Нет, — коротко ответила мама.
Обратилась к Зине:
— Ты как?
Зина хотела сказать: «Не волнуйся, все хорошо, мамочка», но осеклась, боясь, что эти слова прозвучат не к месту.
— Ничего, — сказала она.
Еще немного посидели вместе, и мама, кажется, задремала.
— Ты иди, — шепнул Василий Петрович, — и подожди меня внизу.
Зина, совершенно обескураженная, вышла.
Внизу долго ждала Василия Петровича.
Наконец он появился. Сказал:
— Договорился о ночном дежурстве. Целая проблема.
Оказывается, Василия Петровича ждала у подъезда машина.
Он открыл Зине дверцу, сел рядом с ней.
— Женя! К Дементьевым! — бросил шоферу.
А Зина даже не поздоровалась с водителем.
В машине она спросила у Василия Петровича:
— Это очень серьезно?
— Очень, — ответил он сразу, не раздумывая.
Приемные дни в больнице были не каждый день. И назавтра Зина не поехала. Сидела дома, ждала Василия Петровича.
Его не было долго.
В девять зазвонил телефон:
— Зина, это ты?
Зина почувствовала недоброе:
— Я. А что, Василий…
— Немедленно приезжай в больницу!
Зина помчалась. Бегом на метро, потом на троллейбусе, еще с километр пешком.
Василий Петрович ходил по вестибюлю в распахнутом халате.
Увидев Зину, подошел к ней, обнял:
— Будь умницей, девочка!
— Что? — не поняла Зина.
— Все, — сказал Василий Петрович.
Зину пробрал озноб, потом бросило в жар. Глаза заволокло. Придя в себя, она спросила:
— А я?.. Мне можно туда?..
— Может, не надо? — неуверенно произнес Василий Петрович.
— Надо! — решительно сказала Зина.
— Ну пойдем, — согласился Василий Петрович.
— Когда? — спросила Зина в лифте. Она еще не могла смириться со страшной мыслью.
— Полчаса
