Всеобщая история кино. Том 4 (первый полутом). Послевоенные годы в странах Европы 1919-1929 - Жорж Садуль

«Нужно вспомнить, каким был Киев в гражданскую войну. В 1918–1920 годах город переходил из рук в руки более десяти раз. Мы жили под германской оккупацией, под Национальной украинской радой, под всевозможными белыми генералами и т. д. В школе не действовало ни освещение, ни отопление. На улицах лежали трупы людей. Мы рисовали во время бомбардировок и под стрекот пулеметов. Один шведский критик мне недавно сказал: «Как вы, пятнадцатилетний, могли думать о пропагандистском искусстве? Ведь вы были слишком молоды даже для того, чтобы прочитать хотя бы строчку, написанную Марксом или Лениным». Это правда. Но мы изучали марксизм на страшной практике гражданской войны, на себе испытывая одно за другим самые разные правительственные режимы. Мы видели террор белых. И мы выбрали красных.

Совсем молодой человек, решившийся сделать свои первые шаги в искусстве в атмосфере революции, естественно, хотел, чтобы все было новым. У нас существовал лозунг: «Долой академизм и пожарных! Да здравствуют футуристы и Маяковский!» Он действительно был моим первым учителем. Нам не удавалось добывать его книги, но из Петрограда нам присылали его стихи, переписанные от руки. В свою очередь мы их размножали и распространяли.

Все молодые интеллектуалы моего поколения, кому в 1918 году было к двадцати, испытали на себе глубочайшее влияние Маяковского.

Мне не было и пятнадцати, когда я дебютировал в качестве помощника художника-декоратора в Киевском театре, где Марджанов ставил пьесу Лопе де Вега «Фуэнте Овехуна». Ночью я писал декорации. Утром на репетициях Марджанова постигал искусство режиссуры. Это происходило в Киеве, окруженном белыми и охваченном голодом. Вся жизнь остановилась. И заводы тоже. Но театр ставил пьесу, написанную в XVI столетии, действие которой происходило в испанском селении.

Премьера состоялась в день, когда среди зрителей в зале оказалось много вооруженных красноармейцев. Спектакль был решен совершенно по-новому, в ярких, авангардистских декорациях. До нас доносился гул недальней артиллерийской канонады, пулеметная и ружейная перестрелка… Пьеса прошла с триумфальным успехом. В зале пели «Интернационал». Все были точно наэлектризованы. Потом красноармейцы покинули зрительный зал, чтобы пешком добраться до совсем близкой линии фронта и вступить в бой. Но истины ради я должен сказать, что следующий спектакль Марджанова оказался совсем иным. Это была пьеса символистская, манерная и утонченная — «Саломея» Оскара Уайльда.

На мое формирование сильно повлияли, с одной стороны, крайне новаторские эксперименты в области поэзии и театра, а с другой — гражданская война и первые шаги Советской власти. Мне, несмотря на мою молодость, поручили украшение городских улиц 1 мая и 7 ноября 1919 года. Но празднование этой первой для Киева годовщины Октябрьской революции так и не состоялось. Город был снова взят белыми. Все же 1 мая я с гордостью любовался зданием городской гостиницы, совершенно скрывшейся за придуманными мною ультрасовременными декорациями».

В Киеве у Козинцева было двое друзей, как и он, рано ставшие самостоятельными, — Алексей Каплер и Сергей Юткевич. Первый впоследствии стал актером и кинодраматургом, второй — художником, а затем и режиссером.

Сергей Юткевич родился 28 декабря 1904 года в Петербурге, в семье, жившей в Вильно (ныне — Вильнюс).

Отец его был инженером. Единственный сын в семье, Юткевич учился в различных учебных заведениях. Февральская революция застала его в Петрограде, и он воочию видел некоторые события, ибо как скауту ему приходилось выполнять некоторые поручения в здании городского Совета.

Летом он вместе с матерью находился на Украине, откуда они не смогли уехать — началась Октябрьская революция. Сергей Юткевич рассказывал:

«Мне исполнилось тринадцать лет, когда я безумно увлекся театром. В то время я находился в курортном городе Славянске, где был суфлером и художником-декоратором в детском театре. В Харькове, куда мы позже переехали, я начал заниматься живописью под руководством Эдуарда Штейнберга, страстно влюбленного в французских импрессионистов и постимпрессионистов. Еще позже мы переехали в Киев.

Я немедленно стал почитателем Марджанова — по национальности он был грузин, обучался режиссуре у Станиславского. В Киеве жил и Таиров, руководивший ТЕО (Организацией, ведавшей театрами в первое время после Октябрьской революции).

И тогда с Каплером и Козинцевым мы составили маленькую группу, стремившуюся к постановкам пьес. Нас опекал Илья Эренбург, который должен был вскоре жениться на старшей сестре Козинцева. Он занимал административный пост в органах просвещения и доверил нам кукольный театр, в котором мы поставили пушкинскую «Сказку о попе и о работнике его Балде». Мы очень гордились возможностью играть в дни революционных праздников на площадях, но были еще детьми и мечтали о настоящей постановке на сцене настоящего театра.

Нам отвели подвал, которому мы дали название «Арлекин», как дань почитания «commedia dell’arte», большим поклонником которой был наш учитель Марджанов. Мы собирались ставить пьесы Маяковского и Блока, но, к стыду своему, поняли, что эта задача нам не по силам. Тогда Козинцев написал текст балаганного представления, в котором участвовали три белых клоуна, один клоун Огюст и Коломбина. Коломбиной была Елена Кривинская, молодая балерина, учившаяся в школе, которую основала сестра Нижинского, где вместе с ней работал Серж Лифарь.

Нам повезло: мы сумели получить заимообразно костюмы настоящих клоунов — братьев Фернандес и Фри-ко — и таким образом показали наше первое представление. Успеха оно, однако, не имело. Затем мы собрались поставить очень вольную инсценировку «Амулета», но в 1919 году белые, Петлюра и Деникин захватили Киев. Не могло быть и речи о продолжении нашей деятельности. Наша маленькая труппа распалась».

До ухода Красной Армии из Киева Козинцеву, однако, удалось поставить на одной из площадей города пьесу «Царь Максимилиан», в которой главную роль играл Каплер. В их кукольном театре они распределили обязанности следующим образом: Козинцев взял на себя резкие голоса, Каплер — басы, а Юткевич вел представление, вращая ручку шарманки, или ходил, удерживая трость на носу.

Юткевич перебрался в Крым, где прожил до разгрома белых, удерживавших весь полуостров. Каплер уходил с отступавшими красными. Он стал режиссером, поставил вольную инсценировку пьесы Мольера, в которой господин де Пурсоньяк выезжал на сцену на велосипеде. Что же касается Козинцева, то после освобождения Киева от белых он переехал в Петроград, где тяжело заболел тифом. Выздоровев, он поступил в Академию художеств.

«Мне понадобились двенадцать дней для того, чтобы проехать тысячу километров, отделявших Киев от Петрограда. Двигался я пешком, поездом, в экипаже, запряженном лошадью, и даже на дрезине. Столицу я застал под снегом, без света, без отопления, почти без воды. У нас не было одежды, и мне пришлось переделать себе брюки из старых зеленых занавесок. И тем не менее Петроград жил напряженной культурной жизнью. Все более многочисленными становились выставки. Кандинский, Татлин, Малевич… Что же касается меня самого, то я стал заниматься у молодого художника Натана Альтмана. Многие тянулись к новаторскому театру и мечтали сделать на сцене то, что Маяковский делал в поэзии. Мейерхольд, долгое время находившийся в плену у белых, только что возвратился из Крыма, и приезд его стал крупным событием.

Наше поколение было убеждено в том, что классические, традиционные формы были неспособны отобразить новую жизнь. Все мы знали, что Советское правительство было нашим правительством, и эта убежденность укоренилась в нас в большей мере практикой, нежели теорией. Мы писали обо всем, как это можно делать только тогда, когда вам еще нет и двадцати. Мы — восемнадцатилетние — не боялись публиковать с вполне серьезными намерениями исследования по градостроительству, хотя вокруг нас были одни развалины. Вполне возможно, что мы говорили всякие глупости. Что же касается театральной режиссуры, то среди нас многие безудержно восхищались мюзик-холлом. А надо сказать, что этот жанр театрального представления практически прекратил свое существование в результате войны и революции. Мы никогда не видели спектаклей мюзик-холла. Впрочем, никто не придавал этому значения — мы были на сто процентов за мюзик-холл… Мой учитель Марджанов в то время жил в Петрограде. В его доме я встретил Леонида Трауберга…».

Леонид Трауберг родился в Одессе 17 января 1902 года в семье журналиста. Учился он в Одессе, позже— в Петрограде. Театром и литературой начал увлекаться в 1920 году в Одессе, откуда очень скоро уехал в Петроград. Ему исполнилось восемнадцать лет, и в день своего рождения Трауберг подал одновременно заявление в Военное училище, в Университет, в Институт истории искусств и, наконец, на режиссерский факультет Театрального училища. Но после книги К. Миклашевского [185] театр вытеснил все остальное.