Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья - Марк Еленин

— Бред, — нетерпеливо передернул плечами Анохин.

— Ты обещал молчать! — крикнул Грибовский и вытер вспотевший лоб. — Еще несколько минут. Поймите, черт возьми! Княгиню Мещерскую взяли в наставницы американке. Она — старуха. Ей нужна молодая помощница, наперсница, гид по парижской жизни. Условия Мещерской — чтоб из хорошего аристократического дома, лучше — титулованная. Ну, Ксения, думайте! Не было ли в вашем роду аристократов.

— Но я — Белопольская, дочь князя Николая Вадимовича.

Анохин застыл — как соляной столб, как дуб, расщепленный молнией.

— Ну, дела, — растерялся Грибовский. — А Лев? — и вдруг засмеялся рыкающе, схватил Ксению за руку: — Бежим! Скорее! Если это место ушло, я убью старуху! И застрелюсь сам — клянусь! — и потащил ее по коридору.

...Жизнь Белопольской вновь сделала необычайный поворот. Она стала подругой и советчицей экстравагантной, угловатой и резкой в движениях мисс Доротеи Пенджет. Девица абсолютно не представляла, зачем приехала. Почему в Париж? У нее не было интереса ни к истории, ни к архитектуре, и она вообще не была любопытна, хотя смолоду уже объездила чуть не весь свет. Поначалу привлекала ее ночная жизнь столицы, все знаменитые кабаре, дансинги и танцевальные залы. Советы княгини Веры Кирилловны ничуть ее не трогали. До полуночи она и Ксения «путешествовали» по злачным местам площади Пигаль и Клиши, до середины дня отсыпались. Когда уж тут учиться хорошим манерам? Доротея говорила: «Потом, потом», — и смеялась заливистым, беспечным, с хрипотцой смехом. Впрочем, американка была девушкой доброй, простодушной. Однако и отказывать себе в чем-то тоже не привыкла, часто была деспотична и раздражена. С Ксенией они ладили. Ксения добилась большего: Доротея перестала видеть в ней служанку, стала считать то подругой, то старшей сестрой. Иногда она впадала в какой-то транс, спала весь день, не разговаривала, отказывалась от еды и прогулок.

«Сумасбродка!» — думала про нес Ксения. Но широта была главным свойством Доротеи. Деньги считать она просто не умела — видно, у господина Пенджета их было немало.

В хорошем районе Парижа Доротея сняла уютный особнячок. Вера Кирилловна занимала апартаменты на первом этаже. Доротея с темнолицей служанкой, доставленной из Америки, владела вторым. Белопольская имела две комнаты с ванной на третьем (о таком она и не мечтала!). Жизнь наступила райская, но Ксения все время была настороже, ждала перемен. Казалось, что за хорошим, крадучись, обязательно подступит что-то плохое, страшное, гибельное.

Целиком принадлежавшая теперь Доротее, Ксения давно не виделась со своими приятелями из «Последних новостей». Правда, часто перезванивалась. Лев закончил перевод, у него появилось свободное время и, как он шутил, возможность принять на себя еще одну важную обязанность, — он стал и личным курьером редактора, разносящим по городу его спешную почту. Пользуясь этим, он однажды «подскочил» к дому и попросил Ксению выйти на полчасика: ему вдруг пришла в голову важная идея, которую необходимо проверить безотлагательно. Ксения согласилась, и они встретились поблизости, на небольшой площади, где цветочницы продавали свой резко пахнущий, отливающий всеми цветами радуги товар.

К удивлению Ксении, Анохин был взволнован, возбужден. Они никак не могли найти место, чтобы сесть и уединиться. Наконец сели на отдаленную от цветочниц скамью.

— Я долго думал, сопоставляя, Ксения Николаевна, — сказал, переводя дыхание, Анохин, — и меня осенило! Я вас вычислил безошибочно. Собственно, не вас, а нашего общего знакомого. Умоляю, слушайте и не перебивайте, пожалуйста... Я внезапно вспомнил, как мой учитель рассказывал мне о своем сыне, об имении князей Белопольских в Крыму, о вас, Ксения.

— Кто же это, Лев?

— Ваш сосед профессор Шабеко, Виталий Николаевич, светлая голова, подлинный ученый.

— Тогда, в детстве, он почему-то напоминал мне Чичикова. Сама не помню почему. Но где же судьба свела с ним вас, Лев?

— Мы встретились в Париже. Он был в отчаянии, и какое-то время мы прожили вместе. Он рассказал мне о неладах с сыном, о своих попытках вернуть ценности Петроградской ссудной казны владельцам. У него был сын. Нет, вообще-то два сына...

Ксения слушала, стараясь сохранить спокойствие. Как будто это ей малоинтересно и никакого отношения к ней не имеет...

— ...Старший — преуспевающий коммерсант, патронируемый в Крыму самим Врангелем. Сын Шабеко просто совершал операции от имени самого главнокомандующего. Не помню уж, как его звали... Он убедил отца войти в какую-то комиссию по наблюдению за операциями с казной. А это была просто грандиозная афера, которой доверчивые люди вроде моего учителя создали солидную, честную вывеску. Казну между тем скрытно переправили в Каттаро и начали быстро продавать всем желающим. Вам что-нибудь известно об этом?

— Да, что-то я слышала, когда находилась в Югославии. Но я была так далека от этого, Лев, — Ксения замолчала, задумалась. — И что же дальше?

— Сын Шабеко подставил отца под удар без колебаний. Его имя, авторитет серьезного ученого — без всякого зазрения совести. Однако профессор каким-то образом дознался до всего и отправился собирать неоспоримые доказательства, чтобы предъявить их Врангелю. Он совершенно не догадывался, что все происходит с ведома Врангеля и его присных, свивших гнездо в Париже. А когда понял, прозрел совершенно. Учитель собирался выступить в прессе с разоблачением, но ни одна газета не захотела печатать его. К величайшему сожалению, именно в этот момент я вынужден был оставить его, ибо получил предложение ехать в Берлин, в газету «Накануне», чтобы занять место редактора по отделу международных новостей. Оставив беспомощного старика, я поехал в Берлин, где вскоре понял, что работа и «Накануне» решительно не для меня: идеи не те. Но это к слову: не обо мне речь!.. Профессор Шабеко продолжал свои разоблачения, уже многие поверили ему. В результате — ночное разбойное нападение. Полагаю, инспирированное кем-либо из группы, продававшей серебро и золото. Моему учителю чудом удалось избежать смерти. Однако сильнейший удар в голову вызвал, видно, необратимые последствия. Профессор почувствовал, что день ото дня теряет разум. Он не смог выдержать подобной пытки — однажды открыл газ и покончил с собой.

— Какой ужас вы рассказываете. Лев!

— Мир его праху. Это был великий ум, Ксения Николаевна... И знаете, в дни, когда мы жили вместе в Париже, он часто, бывало, вспоминал свое крымское житье. И обоих своих сыновей. Младший — если не изменяет мне память! — погиб на германском фронте, и отец оплакивал его всегда с большой любовью и нежностью. Вспоминал он часто и своих соседей, ваших родных, Ксения Николаевна. Это ведь ваш дед был героем войны с турками? Не припомню лишь, как он называл князя... Вадим Николаевич — как будто? Генерал?

— Да, все так, Лев... Признаюсь, я любила младшего сына профессора, поручика Святослава Шабеко. И он, действительно, погиб. Боже, ведь все это происходило совсем в другой жизни!.. И хватит, Лев, Христа ради!.. Как тесна наша жизнь! Все переплелось, все друг друга знают, один — жертва, другой — убийца. И вот вы рассказываете о бедном ученом-историке. Кому мешал это старый человек, далекий от политики? Он считал дни столетиями... Бедняга!..

3

Приезжая в Париж, Венделовский, убедивший всех, что он внимательно следит за модой, отправлялся к своему портному. М’сье Жак Лажуани владел небольшой мастерской («салоном», как неустанно поправлял он каждого). Портного Венделовского звали Филипп Десбон. Десбон был молод и чуть пренебрежительно относился к своей работе: считал, в нем погибает музыкант. Он любил поиграть на скрипке в свободное время; его мелодии (утверждал, что собственного сочинения) отличались глубокой минорностью, хотя порой без удовольствия исполнял он и известные сочинения великих композиторов. Но как только появлялся клиент, Десбон оставлял скрипку, брался за мелок, булавки и сантиметр. Венделовский не торопился входить в салон: ему доставляло удовольствие, приблизившись, несколько минут послушать музыку...

В примерочной кабине Филиппа «0135» в экстренных случаях встречался с «Доктором», которого вызывал через Иветту Бюсси (понедельник, среда, пятница в десять часов — бистро напротив синематографа, если букет цветов на месте — все спокойно...) Одна кабинка от другой отделялась тяжелыми занавесями. Филипп Лесбон сновал между кабинами, произносил необходимые слова и прибаутки, выходил в ателье и в мастерскую. Короче, был «на стреме», отвечал за безопасность разведчиков. В случае непредвиденных обстоятельств или опасности Филипп спешно брался за скрипку. У коллег было тут крайне мало времени для обмена самой необходимой информацией.

— Встреча в Белграде состоялась, — докладывал Венделовский. — Врангель крепко держит меня. Цель определить не могу. Есть указания Центра относительно дублера «Цветкова» — «фунтика». Блистательная возможность: «Фунтик» — действительно сын генерала Абрамова, добровольно вызвавшийся бороться с РОВСом.