Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья - Марк Еленин

— Вечная память.

— А не вы, случайно, вербовали его?

— Нет, не я. У меня иная профессия. Я, например, не стал бы вербовать такого. Трус, подлая и продажная душа, хотя о покойниках не принято говорить плохо.

— И тем не менее вы — из людей, наиболее близких к Издетекому в течение довольно длительного срока.

«Знает ли он что-то или просто блефует, пробует версии, подсказанные кем-то? Знаменским? Может, Перлоф привлекал Знаменского к работе сыскного бюро?.. Вряд ли. История Перлофа давно размоталась бы. Нет, они ничего не знают. Надо переходить в наступление. Монкевиц — не Перлоф, хватка не та. Есть возможность с ним справиться...»

— Ну, вот что, Монкевиц, — сказал он спокойно, но с явной угрозой. — Хватит болтать. Теперь послушайте меня. И не перебивать!.. Вам известны мои отношения с главнокомандующим. Я вечером иду к нему и докладываю следующее: Николай Августович работает на Кутепова. Поэтому Кутепов осведомлен обо всем, что происходит и в главном штабе и на Топчидерской вилле. Поэтому Монкевиц старательно «топит» и Знаменского. Монкевицу хорошо заплачено. Назвать сумму, которую вы получили? У вас на лице замешательство? Не надо, полковник. Я не собираюсь вас вербовать в разведчики. Как я сказал, это не моя специальность. Я прошу о мелкой, в сущности, услуге.

— Что вам угодно? — выдавил Монкевиц. — Я слушаю.

— Вот так лучше, Монкевиц, без устрашающих и провокационных разговоров. Вы меня совсем задавили, любезнейший.

— Выбирайте выражения, однако. — глаза полковника совсем «разъехались». — Мне нечего бояться Врангеля.

— Да они с Кутеповым, чтоб не ругаться, продадут нас дешевле, чем купили. Неужели не понятно?

— Что вам надо?

— Я хочу, чтобы вы взяли меня к Кутепову с собой, представили. И помогли уговорить Врангеля отпустить из «курьеров».

— Что я получу?

— Хорошего сотрудника для себя и для Кутепова. Мне надоели дипломатические вояжи. Как и Александр Павлович, считаю, что большевики, столковавшись с союзниками на почве торговли, выиграли все послевоенные дипломатические конференции. Нужна новая тактика. Потом время само распорядится и все расставит на свои места, покажет, кто есть кто. Пока — надо действовать.

— Но я вас совсем не знаю, господин Венделовский.

— Врете. Возьмите еще раз мое досье, начатое покойным Перлофом. Поговорите с Врангелем. Услуга за услугу, Монкевиц.

— Надо подумать, взвесить.

— Некогда, полковник. Вечером я буду принят главнокомандующим и уже не смогу ни за что поручиться.

— Хорошо; вы меня убеждаете. Но взаимные гарантии. Я должен иметь гарантии.

— Никаких гарантий, полковник. Только мое слово. Больше, к сожалению, ничего. А вы бы хотели?

— Ну... Давайте обменяемся письмами, в которых изложим взаимные обязательства.

— Письмо вы получите, Николай Августович. Мы вступаем в отношения, основанные на взаимном доверии. Это не карточный долг. Впрочем, я не уговариваю вас. Думайте, решайте.

— Сколько у меня времени?

— Минута. И должен заметить, что, когда вы брали кутеповские франки через... Не будем называть имен, не так ли? Хотите? Пожалуйста! Через генерала Абрамова, начальника болгарского отдела РОВС. Где была встреча — вас интересует? София, отель «Москва».

— Достаточно, — выдохнул Монкевиц. — Я согласен.

— Я жду ваших действий, полковник. И боже сохрани вас от необдуманных шагов.

2

Врангель принял решение немедля перевезти жену и детей в Брюссель. И хотя сам он пока еще оставался на Топчидерской даче, поспешные сборы напоминали ему Севастополь и эвакуацию. «У меня нет времени для анализа событий и расчета хотя бы первых шагов в Париже», — подстегивал он себя. И через каждый час вызывал кого-нибудь из приближенных — советоваться о сворачивании штаба, возможностях перевода и нелегального существования хотя бы одного отдела в Париже вне РОВСа, с подчинением только ему. Не мог же Врангель остаться вдруг один перед лицом уже сформировавшейся, крепкой организации, спаянной именем великого князя? Врангелю была необходима хоть небольшая группа людей, преданных ему, готовых идти на смерть ради выполнения его приказа. Но где взять таких людей теперь? Как проверить их? Останется, конечно, «император» Кирилл. Те круги примут его с распростертыми объятиями. Но примкнуть к группе князя Кирилла — навечно лишиться благорасположения подавляющей массы эмиграции, признать узурпатора власти. Военное окружение «императора» давно сформировано. Наивно думать, что, переметнувшись, он займет главенствующее положение. Быть на вторых ролях — позор. Значит, борьба?.. Нет, увольте! Лучше уйти с поста главкома, хлопнув дверью — громко, на всю Европу. Они еще прибегут звать его, когда изменится политическая и военная ситуация. Еще прибегут...

Вечером, приказав никого не пускать, Врангель уединился в кабинете. Думал, вспоминал. Мучительно искал лучший выход. Когда стемнело, он встал из-за стола, чтобы зажечь канделябр, и увидел над верхушкой платана еле заметный, желтоватый серпик луны. Вспомнилось почему-то — пришло вдруг, как озарение: вечер, когда Деникин, бесславно убежав из Новороссийска, тихо укрылся в Феодосия и ждал решения Высшего военного совета, созванного для назначения его преемника на пост главнокомандующего. А он, Врангель, ловко сваливший «царя Антона», гулял по бульварам Севастополя, гордый от сознания упавшей в его руки власти. Деникин сам обрек себя на отставку, на уход. в небытие, на прекращение борьбы. Как он говорил позднее, стремился уберечь свое чистое имя от позора. Врангель тогда считал, пришел его час, перст божий указал на него. Он пошел с армией ее крестным путем. Он познал радость побед, испил и горечь поражений. Но почему, собственно, он думает об этом сейчас? Ему нет и пятидесяти, он не совершил всего того, что уготовано ему и задумано им. Мысли уводили Врангеля в сторону. Он вспомнил, что главное, о чем старался думать, — о последних днях предшественника, о причинах, побудивших Деникина спрыгнуть на ходу с мчащегося по степному бездорожью экипажа... Спрыгнул на ходу — большинство и не заметило. Тихо исчез, скрылся. Врангель не поступит так, не имеет права. Необходим последний парад. Вот! Последний парад! Но где собрать силы, где устроить его?..

Сначала возникла фраза: «Политическая крепость прочна тогда, когда она держится на силе нравственной». Сказал какой-то философ, историк — бог с ним! И тут же память подсказала другую фразу, ничем не связанную с первой. Это были слова югославского короля Александра: «Ваши кадеты маршируют лучше моей гвардии...» И сразу возникло решение: «Будет парад кадетов Сараевского корпуса — прощание с главнокомандующим. Я не Деникин, господа, я оставлю по себе достойную память. Долго говорить будут!» — подумал Врангель удовлетворенно. Или даже сказал вслух — он и не почувствовал.

...День с утра был хмурым. Дождевые, черно-сиреневые тучи низко висели над городом, закрывали вершины гор и зеленые склоны холмов. Дождевая пыль скрывала даже верхние этажи зданий, пики и купола мечетей. От прошедших ливней река, стиснутая серыми камнями набережной, взбухла, течение ее стало стремительным, грозным. Однако с наступлением полудня все чудесным образом преобразилось: солнце пробило облака, иссушило туман и дождевую пелену. Резко потеплело, серое марево котловины, в которой располагалось Сараево, расцвело, расцветилось всеми оттенками зеленого цвета. Небо становилось светлым, голубым, местами ярко-синим. Врангелю вспомнилось, что одна такая погодная метаморфоза была уже — сопровождала его появление в Галлиполийском лагере. Воспоминание приятно будоражило его, ибо сегодня вновь предстояла встреча с русским воинством, с лучшей его частью, будущими представителями нового офицерства, — с кадетами, сохранение которых в эмиграции он считал чуть ли не самой большой своей заслугой: им предстояло в близком будущем вести полки в Россию...

3

В Париже встреча Врангеля с Кутеповым не состоялась. По договоренности, переданной через полковника Монкевица, Кутепов должен был прийти в три часа пополудни в отель, где остановился Врангель: все же их свидание наверняка может привлечь внимание прессы, да и не только ее, возможно... Монкевиц поджидал Кутепова внизу, в холле. Главком не находил себе места от бессильной ярости в номере. Александр Павлович задерживался. На три минуты, на пять, на десять! Это было совершенно несвойственно военному человеку, да еще такому службисту, как Кутепов. Тут были, несомненно, заранее продуманные действия. В зеркале на Врангеля глядело лицо человека, охваченного ненавистью…

Через двадцать минут поднялся Монкевиц. Доложил: на такси подъезжал к отелю генерал Экк — сам сидел за рулем. Поинтересовался, какой апартамент снял Петр Николаевич. Просил передать извинения Кутепова, срочно вызванного в Шуаньи; передавал просьбу перенести их встречу на завтра, в те же часы. Генерал Экк ожидает ответа. Уловив на лице Монкевица выражение, сильно смахивающее на с трудом скрываемое торжество, Врангель понял, что потерял еще одного из своих совсем уж малочисленных соратников. Он не ответил на вопрос и лишь спросил: правда ли, что доблестный генерал Экк нашел, наконец, работу себе по плечу и стал профессиональным таксистом? Монкевиц пожал плечами и счел необходимым повторить уже заданный вопрос.