Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил - Брайан Стивенсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не успел я рассказать об этом следователям, как Тейлор продолжил:
— Мы думаем, что вы, возможно, беседовали с нашим подозреваемым и получили от этого человека немало информации. Мы надеялись, что вы позволите нам ознакомиться с этими сведениями и вашими беседами с… — и тут он назвал фамилию нашего подозреваемого.
Я ответил, что мы предоставим им доступ к собранной нами информации. Она не была защищена условиями отношений «поверенный — клиент»; мы никогда не представляли этого человека и не получали от него никаких сведений на условиях конфиденциальности. Я попросил Тейлора и Коула дать нам пару дней, чтобы привести нужные сведения в порядок перед передачей.
— Мы хотим как можно скорее вызволить Уолтера из тюрьмы, — настойчиво сказал я.
— Знаете, я думаю, генеральный прокурор и его юристы захотят сохранить статус-кво еще на пару месяцев, пока мы не сможем произвести арест настоящего убийцы, — ответил Тейлор.
— Наверняка. Но вы же понимаете, что этот статус-кво — проблема для нас? Уолтер уже почти шесть лет сидит в тюрьме для смертников за убийство, которого не совершал.
Тейлор и Коул смущенно переглянулись. Тейлор ответил:
— Ну мы не юристы, так что на самом деле мне их позиция непонятна. Если бы я сел в тюрьму за то, чего не делал, и вы были моим адвокатом, я бы чертовски сильно надеялся, что вы вытащите меня оттуда как можно скорее!
Они ушли, оставив нас с Бернаром в приподнятом настроении. Но при этом нас продолжал тревожить план «сохранения статус-кво». Я решил, что нужно позвонить в офис генерального прокурора и узнать, согласится ли обвинение допустить возможность юридической ошибки, когда будет рассматриваться апелляция. Это гарантировало бы смягчение приговора в апелляционном суде и, вероятно, повлекло бы за собой освобождение Уолтера.
Апелляцией занимался другой юрист из офиса генерального прокурора. Его звали Кен Наннелли, и я уже несколько раз имел с ним дело по другим делам смертников. Я сказал Наннелли, что встречался со следователями ABI, и что, как я понимаю, результаты их расследования говорят в пользу Макмиллиана. Из нашего разговора сразу стало ясно, что адвокаты штата активно обсуждают это дело.
Отсрочивание освобождения еще сильнее травмирует человека, неправомерно осужденного и приговоренного к смертной казни за преступление, которого он не совершал.
— Брайан, у вас все получится, — сказал он, — но вам придется подождать еще пару месяцев. Макмиллиан уже не один год сидит в тюрьме, так что еще несколько месяцев особой роли не сыграют.
— Кен, когда сидишь в тюрьме для смертников, брошенный туда по ложному обвинению, роль играет каждый новый день!
Я пытался добиться от Наннелли гарантий, но он не желал их давать. Я попросил о встрече с генеральным прокурором или любым другим официальным лицом, имеющим право последнего решения, и он пообещал проверить, что можно сделать. Через пару дней штат подал любопытное ходатайство в апелляционный суд по уголовным делам. Генеральный прокурор просил{108} суд приостановить судопроизводство и пока не выносить решение, потому что, «возможно, обнаружены оправдательные доказательства в пользу мистера Макмиллиана, которые могли бы дать ему право на новое рассмотрение дела в суде»; но нужно дополнительное время на завершение расследования.
Меня привели в ярость попытки штата приостановить любое решение, которое обеспечило бы смягчение приговора Уолтера. Они последовательно вписывались в картину последних шести лет, но все равно злили невероятно. Мы тут же подали ответное ходатайство с возражениями против ходатайства штата. Мы объяснили суду, что существуют исчерпывающие доказательства нарушений прав мистера Макмиллиана и он имеет право на немедленное освобождение. Отсрочивание освобождения еще сильнее травмирует человека, неправомерно осужденного и приговоренного к смертной казни за преступление, которого он не совершал. Мы просили суд отклонить ходатайство штата и вынести решение как можно скорее.
Теперь я разговаривал с Минни и другими родственниками Уолтера каждую неделю, держа всех в курсе нового расследования штата.
— Я прямо чувствую, что случится что-то хорошее, Брайан, — говорила Минни. — Они уже столько лет держат его в тюрьме! Пора бы и отпустить. Они должны его отпустить!
Я радовался ее оптимизму, но беспокойство не отпускало меня. Мы пережили уже так много разочарований!
— Нужно не терять надежды, Минни.
— Я всегда говорила людям, что никакая ложь не бывает вечной, а ведь это с самого начала было одной большой ложью! — заявила она.
Я не совсем понимал, что делать с ожиданиями родственников Уолтера. Мне казалось, я должен быть тем самым скептиком, который подготовил бы их к худшему, хоть и призывал надеяться на лучшее. Эта задача лишь прибавляла в сложности по мере накопления опыта во все новых делах: тонкостей, из-за которых все могло пойти наперекосяк, было несметное число. Но со временем я все отчетливее осознавал, как важно, добиваясь правосудия, не терять надежды.
Я поднимал тему надежды в своих выступлениях перед небольшими аудиториями. Особенно мне полюбилось цитировать слова Вацлава Гавела, великого чешского лидера, который говорил, что надежда была тем единственным, в чем нуждались люди, переживавшие трудности в Восточной Европе в эпоху владычества Советов.
По словам Гавела, люди, боровшиеся за независимость, хотели от других государств денег и признания; они хотели более активной критики советской империи со стороны Запада и большего дипломатического давления. Но Гавел говорил{109}, что все это были вещи, которых они хотели; но единственная вещь, которая была им нужна — это надежда. Не та надежда, которая «журавль в небе», не предпочтение оптимизма пессимизму, а «направленность духа». Того рода надежда, которая создает готовность встать на безнадежную позицию и быть свидетелем, которая позволяет верить в лучшее будущее даже перед лицом агрессивной силы. Того рода надежда, которая делает человека сильным.
Гавел говорил как раз о том, что требовалось нашей работе. И дело Уолтера нуждалось в надежде больше, чем большинство других. Поэтому я не стал расхолаживать Минни. И так мы продолжали надеяться — вместе.
23 февраля,
