Звени, монета, звени - Вячеслав Шторм

– Нет. Это может быть расценено как намек на подчинение лесных братьев верховному королю… или как выкуп за Этайн. Увенчанный скорее бросится на собственный меч, чем допустит нечто подобное.

– Тогда…

– Илбрек. Илбрек Мак-Аррайд.

Высоко в небе кружил коршун. Распластав крылья, птица лежала на воздушных потоках, замерев, превратившись в неподвижную, безмолвную тень. Лишь время от времени пронзительный крик проносился над полем. И снова – тишина. Нехорошая тишина, зловещая. И – непоправимая.

Мы стояли на холме: пять сотен моих бойцов, я и Фрэнк. Пятьсот один человек с плохо скрываемым волнением смотрели вперед. Туда, откуда вот-вот должны были показаться первые колесницы – авангард почти полуторатысячного войска, посланного стереть нас с лица земли. Один смотрел в небо. Пятьсот один человек были одеты в свои лучшие одежды и доспехи: яркие, пышные, богато украшенные. Щиты и пледы говорили о клановой принадлежности, многочисленные драгоценные украшения – о доблести и славе. Один чернел выгоревшей проплешиной на цветущем лугу: вороненая кольчатая рубаха, мягкие, не стесняющие движений штаны черной кожи и высокие сапоги, в которых он шагнул в наш Предел. Шлем и наручи из моей оружейной, с которых накануне безжалостно сбили не только все украшения, но и старательно соскоблили позолоту, а потом также старательно зачернили. Длинный тяжелый меч. Кинжал. Топор. Четыре дротика. Украшений нет – он их презирал. Пледа нет – он не принадлежал ни к одному клану. Щита нет – он не собирался защищаться.

Пятьсот один человек – готовились умирать. Один – убивать.

– Вот они!

Судьба – всесильна. Судьба – неумолима. Судьба – неотвратима. Она – послушная гончая Четырех, которая всегда настигает жертву. Недаром изгнанники, утратившие право не только принадлежать к клану, но и просто просить Всеблагих о помощи и защите, почитают Судьбу, и только Судьбу. Ведь всё, что им осталось в этой жизни, давно предопределено.

Судьба забросила пришельца из Северного Предела в мои земли. Направила нас вдвоем к дому Лаурика Искусного. Поставила во главе последнего отряда эоратцев Дайре Мак-Дегайда. Пересекла наши пути. Скрестила его меч с мечом Фрэнка. Заставила меня подложить мой плед под голову бесчувственному Дайре. Сделала меня кровником недавних друзей и союзником Воинства Севера.

То, что рассказал нам в тот день Лаурик, плохо укладывалось в голове. Когда обеспокоенные долгим отсутствием вождя воины Эората вернулись к месту нашей стоянки, они увидели лишь след колесницы, ведущий в сторону моих владений, да лежащее на земле тело Дайре – нагое, чудовищно израненное, с отрубленной головой. Издевательски укрытое пледом, клановую расцветку которого знал в Пределе Мудрости любой мальчишка.

При известии о том, что ближайший родич и друг его подло умерщвлен, Ронан Нехт, казалось, утратил разум от горя и жажды мести. Напрасно уговаривал его Луатлав подождать и выступить единым сплоченным войском. Напрасно твердил, что Трен Броэнах действовал в сговоре с Илбреком и ждет скорой помощи с севера. И без того горячий и пылкий без меры, Светлый Господин не пожелал прислушаться к словам своего повелителя и друга. Оставив рати Ард-Ри далеко позади, он погнал колесницы Эората к моим землям. Призвав в свидетели Четырех, поклялся Ронан не снимать доспехов и не пить хмельного до тех пор, пока весь род Мак-Нейлов не будет стерт с лица земли, и все его воины восторженно вторили ему.

По словам Лаурика, войско Эората выступило в поход утром того же дня, когда мы с Фрэнком отправились на поиски дома Мудрого. Даже забыв о разнице во времени, всаднику никогда не догнать колесницу в поле, если только без промедления не менять уставшего коня на свежего. Мои люди, мой отец, привыкшие смотреть на воинов Ронана как на друзей, ничего не знающие и не ожидающие нападения, были обречены.

И всё же не успел Мудрый закончить, как я вскочил с места. Вскочил, чтобы, забыв обо всём, мчаться на выручку. На коне, пока не падет. Бегом, пока держат ноги. Ползком, пока есть сила в руках.

– Сядь!

Голос хлестнул бичом. Обжигая. Останавливая. Замораживая кровь в жилах.

– Или забыл ты, Трен Мак-Нейл, что отныне я, и только я, решаю, когда и куда ты пойдешь?! Или решил воспротивиться воле Тех, Кто над нами?!

– Прости его, Лаурик, – тихо ответил за меня Фрэнк. – Пусть твой гнев падет на меня, ведь именно я стал причиной смерти Дайре.

– Случилось то, что должно было случиться. Ты назвал себя Алым Мечом. Ты был прав. Ты станешь Алым Мечом. И как и много лет назад, Алый Меч возведет на престол нового Ард-Ри. Так угодно Им, и так будет. А ты, Броэнах, не мысли роптать. Я… Всеблагие не допустят пролития невинной крови. Силой, данной мне, перенесу я вас к вратам Темры-на-Форайре еще до наступления ночи. Когда копыта эоратских скакунов ступят на твою землю, вы будете наготове…

И всё же, глядя сейчас на катящуюся прямо на нас лавину колесниц, я испытывал ценящий ужас. Нет, я верил словам Лаурика. И заставил поверить в них своих бойцов. Но ведь слова – это только слова. Ими не отразить удар меча, не заслониться от наконечника копья, не остановить безудержный бег коня.

«Не смейте контратаковать. Не смейте укрываться в крепости. Не смейте встречать врага верхом или на колесницах. Встаньте в поле, на расстоянии двух сотен локтей от Темры. Запаситесь копьями и дротиками. Наполните сердца отвагой, стойте крепко и ничего не бойтесь. Я помогу вам сокрушить Ронана».

Почему, ну почему, Мудрый?! Что может сделать пеший воин против колесницы на открытой местности. Будь мы даже равны по силам – нас просто сомнут в первый же момент, забросают копьями, вобьют по самые зубы в землю. И что за помощь ты обещал? Когда она придет? Откуда? Ведь знают все – Мудрый не вмешивается напрямую в распри людей.

Ожидание и неведение – два самых страшных слова, которые я знаю.

Копыта лучших в Пределе коней сотрясают землю. Уже слышны крики возниц и щелканье бичей. Уже доносится до нас неясным, расплывчатым гулом боевая песня Эората.

– Стоять, – негромко произносит Фрэнк. Я повторяю приказ, стараясь, чтобы мой голос звучал хотя бы вполовину так же спокойно и невозмутимо.

Хлопают по ветру плащи и пледы, храпят кони. Кажется, я уже ощущаю резкий запах пота несущихся во весь опор скакунов. Кажется, уже различаю знакомые лица бывших товарищей по оружию, искаженные криком и жаждой крови. Моей крови.

– Стоять! – В голосе Фрэнка угрожающе звенит сталь. Я вновь повторяю, ору во всю мощь легких, срываясь на натужный хрип.

Нас разделяет какая-то сотня локтей. Я отчетливо вижу на передней колеснице Ронана Нехта. Он сам – и возница, и боец. Напряженные руки слиты с поводьями, спина выгнута и напряжена струной, облако золотых волос развевается на ветру. С морд его взмыленных коней падают крупные клочья пены. Восемьдесят локтей. Семьдесят.