Снова домой - Кристин Ханна

Энджел прикрыл глаза. Ему представился интерьер церкви, уставленный венками проход, ведущий к стоящему в алтаре гробу, везде море цветов. И человек в гробу – Фрэнсис. Мертвый, в гробу...

Гроб, украшенный цветами, кажется даже нарядным, словно внешняя привлекательность – необходимое условие церемонии, словно это может сделать смерть человека менее ужасной. Церковь наверняка была наполнена ароматом лилий, жутковатым сладким ароматом. И наверное, исполняли эту совершенно невыносимую музыку, от которой слезы ручьем катятся из глаз.

– Нет, – сказал Энджел, чувствуя, как слезы постепенно отступают. – Я не хочу так поминать Фрэнсиса. Когда выберусь отсюда, попрощаюсь с ним сам, один.

Они вновь замолчали, глядя в глаза друг другу. Энджел отчаянно старался выкинуть мысли о брате из головы, но это ему не удавалось.

– Вот странно, Мэд... – Энджел сам удивился, услышав свой голос, ведь он не собирался говорить вслух. Однако Мадлен сейчас была единственным на земле человеком, с которым он мог говорить о брате: она знала Энд-жела и Фрэнсиса еще во времена их юности. – Все те годы, что меня здесь не было, я всегда ощущал незримое присутствие Фрэнсиса рядом.

Каждый раз, когда очередная моя фотография появлялась на какой-нибудь журнальной обложке или рекламном плакате, я думал о Фрэнсисе: вот попадется обложка ему на глаза, и он станет рассматривать ее, качая головой и улыбаясь. Я чувствовал, что он ожидает от меня звонка. Тысячи раз я поднимал телефонную трубку, но рука как-то не могла набрать номер. И когда он на днях приходил навестить меня, я так много хотел рассказать ему, но разговор покатился как всегда: Святой Фрэнсис, с одной стороны, а отпетый негодяй Энджел – с другой. И снова я не сказал, что хотел. – Энджел смотрел на Мадлен так, словно она могла дать ему отпущение всех грехов. Только его брат мог сделать это, но его больше не было. Энджел опоздал. – Думаю, у нас обоих не все в порядке с нравственностью.

Она улыбнулась, хотя улыбка получилась грустной.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Я... я подвела Фрэнсиса. Я довела до того, что ему пришлось уехать. Сделала это так легко, бездумно, а когда все осознала, он был уже далеко... Я надеялась, исправлю свою ошибку потом...

Энджел увидел отчаяние в ее глазах и странным образом почувствовал в себе прилив сил.

– Он очень любил тебя, Мэд. С первого мгновения, с того момента, как увидел тебя в больничной палате, влюбился по уши.

– Ты что же, помнишь этот день?

Энджел не ответил, он просто не знал, что сказать. Пусть лучше она думает, что он позабыл. Он раньше и сам думал, что совсем забыл тот день, но теперь мог сказать наверняка: те воспоминания о Мадлен как живые вставали в его памяти, ничуть не потускнев от времени.

Энджел пристально посмотрел на Мадлен и почувствовал подступающие слезы. Ему хотелось сжать Мадлен в объятиях, чтобы они оба не чувствовали себя такими одинокими.

Но он боялся, что если коснется ее именно теперь, ощутит ее тело в своих объятиях, ее слезы на своей щеке – то раз и навсегда потеряет себя.

– Что же нам делать, Мэд?! – прошептал он. Скрестив руки на груди, Мадлен смотрела на Энджела.

На ее щеках сверкали слезы.

– Придется учиться жить без него.

Мадлен остановилась напротив дома священника, держа в руках большую пустую коробку. Слева от дома сверкала в лучах солнца церковь. Но дом Фрэнсиса, выстроенный из темно-коричневого камня, казался сейчас темным, каким-то покинутым. Лишь на окнах пестрели яркие оранжевые и золотые украшения, наверное, сделанные на День Благодарения учениками воскресной школы: пилигримы, рога изобилия, куропатки.

Представив себе, как десятки ребятишек, склонившись над партами, вырезали и разрисовывали все эти украшения, Мадлен подумала, что Фрэнсис был бы счастлив и гордился бы своими учениками, увидев так ярко разукрашенное окно своей спальни.

Скорбь охватила Мадлен, оставляя ощущение холода и дрожи во всем теле. Ей трудно было сейчас даже сдвинуться с места. Она просто стояла, и самые разнообразные видения мелькали у нее перед глазами. Сколько раз она проходила по этой дорожке, неся в руках цветы, или шампанское, или пиццу. Как в тот день, например, когда она с успехом выдержала труднейший экзамен по биохимии... Или когда Фрэнсис впервые принимал исповедь на правах священника... Когда Лину крестили... Когда отмечали последний день рождения Мадлен...

Нервно передернув плечами, Мадлен заставила себя думать об ином: о Лине и Энджеле, о том дне, когда они обязательно встретятся. Этот день, рано или поздно, обязательно настанет.

Мадлен не могла продолжать жить так, как прежде. Вот уже неделю, с тех пор как умер Фрэнсис, она жила словно в каком-то тумане: здоровалась, только если ее окликали, говорила, только если ее о чем-нибудь спрашивали. Чаще старалась отделываться молчанием. Она понимала, что дочери сейчас, как никогда, нужно общение с матерью, но у Мадлен было так пусто внутри, что она не чувствовала в себе никаких душевных сил, чтобы повернуться к Лине. Без Фрэнсиса у нее каждую минуту почва уходила из-под ног: он был опорой для Мадлен столько лет, и теперь она совсем растерялась.

Вздохнув, Мадлен подняла голову. Бесполезно было и дальше гнать от себя эти мысли, делать вид, что ей совершенно незачем идти по этой дорожке, открывать дверь его дома, упаковывать необходимые вещи. Домоправительница Фрэнсиса отлично о нем заботилась. Мадлен попросила ее собрать только его личные вещи. Мадлен заберет только их: остальное пусть достанется новому священнику, который вскоре должен был принять местный приход.

Она сжала пальцы в кулак. Острые грани ключа от входной двери врезались ей в ладонь. Боль принесла недолгое облегчение ее измученной душе.

Подойдя ко входу, Мадлен открыла дверь и распахнула ее. Яркий солнечный свет упал на пол темной, мрачной прихожей. Поудобнее перехватив картонную коробку, Мадлен прошла через общую комнату и оказалась в спальне Фрэнсиса.

Стоило Мадлен открыть дверь и включить свет, как воспоминания снова с силой обрушились на нее. Коробка выскользнула из рук и с глухим стуком упала на пол.

Эту коробку она предназначила для вещей, сопровождавших Фрэнсиса в этой жизни, – но ящик не мог вместить саму его жизнь.

Слезы затуманили взгляд Мадлен. Жалко, горестно, всхлипывая, она как слепая, обошла комнату, легко трогая пальцами фотографии, книжные переплеты, касаясь других вещей в комнате: любимой бейсболки Фрэнсиса, которую он обычно надевал по воскресеньям, четок, которые аккуратно лежали на его домашней Библии.

На туалетном столике Фрэнсиса стояла фотография. Мадлен взяла ее в руки, осторожно погладила стекло. На ней были изображены они с Фрэнсисом. Снимок сделали в тот самый день, когда Лину первый раз привезли из больницы. Они оба стояли, широко улыбаясь в объектив, но в их глазах было выражение озабоченности и сосредоточенности, так не подходившее их молодым лицам...