Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3. - Мурасаки Сикибу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я слышала, что господин Дзидзю играет на кото почти так же, как когда-то играл мой покойный отец, — передала она им через То-дзидзю. — Мне давно уже хотелось послушать его. Может быть, сегодня, «соловьиными трелями завороженный…»[138].
Стоит ли чиниться, когда тебя так упрашивают? Юноша, хотя и неохотно, повиновался, и раздались стройные, певучие звуки японского кото. Найси-но ками никогда не была близка с родным отцом своим, но мысль о том, что его больше нет в мире, вовлекала ее в глубокое уныние, и она вспоминала его по любому, самому незначительному, казалось бы, поводу. Неудивительно поэтому, что ее растрогала игра Дзидзю.
«Он поразительно похож на покойного Уэмон-но ками! — подумала она. — Как странно! Да и манера игры на кото у него совершенно такая же…» И Найси-но ками разразилась слезами. Впрочем, она была немолода, а у пожилых людей вечно глаза на мокром месте.
Куродо-но сёсё, имевший красивый голос, запел: «Листьями трехслойными…»[139]. Молодые люди с упоением музицировали, воодушевляя друг друга и наслаждаясь свободой, вряд ли возможной в присутствии умудренных опытом знатоков. То-дзидзю, так же как некогда и отец его, не отличался особыми дарованиями в этой области и только слушал, угощая гостей вином.
— Спойте хотя бы что-нибудь заздравное! — пеняют ему, и он, вторя Дзидзю, поет «Бамбуковую реку»[140]. Голос у него еще неокрепший, но довольно приятный.
Из-под занавесей появляется чаша с вином для гостя, но Дзидзю не спешит ее брать.
— Я слышал, что во хмелю человек выдает самые сокровенные думы и способен на любое безрассудство, — говорит он. — Как же прикажете понимать?
Найси-но ками преподносит в дар гостю женское платье и хосонага, пропитанное изысканными благовониями.
— Что вы, такая честь… — конфузится юноша, предпринимая робкую попытку вернуть дар и уйти, но То-дзидзю останавливает его и принуждает принять платье.
— Зашел лишь пригубить вина, словно участник Песенного шествия, а просидел до поздней ночи, — говорит Дзидзю и все-таки уходит.
«Если этот Дзидзю будет часто показываться здесь, — не без досады думает Куродо-но сёсё, — перед ним никто не устоит». Совсем пав духом, он говорит, тяжело вздыхая:
— К этим цветамВсе сердца неизбежно стремятся,Один только яВо мраке весенней ночиБлуждаю, не зная дороги.
Видя, что он тоже собирается уходить, кто-то из дам отвечает:
— В положенный срокЦветы раскрывают пред намиСвою красоту.И стоит ли отдаватьСердце одной только сливе?
Назавтра Дзидзю Четвертого ранга прислал То-дзидзю письмо следующего содержания:
«Боюсь, что вчера вечером произвел на Вас не лучшее впечатление…» Он писал японскими знаками, явно желая, чтобы То-дзидзю показал письмо матери. Заключил же его следующими словами:
«Пел я вчераО реке Бамбуковой песню.Сумел ли твой взорПроникнуть в ее глубины,В глубины моей души?»
Разумеется, То-дзидзю принес письмо в главный дом, и они прочли его все вместе.
— Какой изящный почерк! — сказала госпожа Найси-но ками. — В его годы редко кто обладает столь выдающимися достоинствами. Во всяком случае, я такого человека не знаю. Он рано остался без отца, да и мать не особенно заботилась о его воспитании, и все же его превосходство над другими очевидно.
Найси-но ками не преминула посетовать на то, что ее собственные сыновья все еще далеки от совершенства. Ответ написал То-дзидзю и в самом деле довольно неумело:
«Неужели Вы действительно зашли лишь пригубить… Какая досада…
Не добравшись до днаБыстрой реки Бамбуковой,Поспешил ты уйти.И вряд ли успел чей-то взорЕе глубину оценить».
Дзидзю еще не раз заходил к сыну Найси-но ками, словно желая показать, сколь глубока Бамбуковая река. Как предвидел Куродо-но сёсё, все были им очарованы. Даже То-дзидзю только о том и мечтал, как бы побыстрее породниться с этим прекрасным юношей.
Настала Третья луна. Одни вишни «раскрылись едва» (382), на других цветы уже взметнулись облаком легким (381). В пору цветения в доме Найси-но ками обыкновенно бывало тихо и безлюдно, и вряд ли кто-то осудил бы его обитательниц за то, что они слишком близко подходили к порогу. Других ведь развлечений у них не было. К тому времени дочерям Найси-но ками исполнилось по восемнадцати-девятнадцати лет, и были они миловидны и добросердечны.
Старшая отличалась горделивой, изысканной красотой, ее и в самом деле жаль было отдавать простому подданному. В тот день на ней было хосонага цвета «вишня», из-под которого выглядывало несколько платьев цвета «керрия», прелестно друг с другом сочетавшихся. Изящество ее наряда и удивительная утонченность манер внушали невольное восхищение.
Младшая сестра ее была в бледно-розовом платье, на которое блестящими пышными прядями падали прекрасные, словно нити ивы, волосы. Она казалась высокой и стройной, черты ее лица, уже сами по себе прекрасные, имели какое-то необыкновенно трогательное, задумчивое выражение. По тонкости ума и душевным качествам она едва ли не превосходила старшую сестру, но большинство все-таки предпочитало яркую красоту последней.
Девушки играли в «го», сидя друг против друга, и невозможно было не залюбоваться их прелестными головками, блестящими прядями ниспадающих по спине волос.
То-дзидзю находился поблизости, потому как ему была поручена роль судьи.
— Подумать только, сколь безграничным доверием пользуется То-дзидзю, — позавидовали братья, которым случилось как раз зайти в покои. — Ему даже разрешили быть судьей в «го».
Приосанившись, они устроились рядом, и прислуживающие в покоях дамы поспешили принять приличные случаю позы.
— Я целыми днями занят во Дворце, а он тем временем старается добиться успеха здесь, — посетовал Тюдзё.
— А уж у меня-то и вовсе не остается досуга для того, чтобы бывать дома, — пожаловался Бэн, — но неужели только поэтому мною можно столь явно пренебрегать?
Сестры прекратили игру и сидели, смущенно потупившись. Они были истинно прекрасны в тот миг!
— Когда я прислуживаю во Дворце, — сказал Тюдзё, и слезы заблестели у него на глазах, — я часто вспоминаю отца и печалюсь, что нет его больше с нами.
Тюдзё исполнилось уже двадцать семь или двадцать восемь лет. Это был достойный молодой человек, преисполненный решимости сделать все от него зависящее, дабы сестры его заняли в мире то положение, которого желал для них отец.
Между тем девушки попросили одну из дам сорвать ветку с самой красивой вишни и с восторгом на нее глядели.
— Право, может ли что-нибудь быть прекраснее…
— В детстве вы все время спорили между собой, — сказал Тюдзё. — «Это моя вишня; нет, моя!» Отец говорил, что вишня принадлежит старшей, а матушка — что младшей. Помню, как я обижался, хотя, конечно, старался не плакать.
— Теперь это совсем уже старое дерево. Глядя на него, вспоминаешь, что и тобой немало лет пройдено. Многие люди уже ушли из мира, и трудно примириться с тем, что их нет с нами.
Смеясь и плача, юноши беседовали о прошлом, наслаждаясь столь редкими в эту пору часами отдохновения.
Связав себя узами супружества, они нечасто бывали в родном доме, но сегодня цветы были так прекрасны…
Найси-но ками казалась совсем молодой, трудно было поверить, что у нее такие взрослые дети. Красота ее словно только теперь достигла расцвета.
Немудрено, что государь Рэйдзэй не мог забыть ее и только искал предлога… Потому-то он так и настаивал, чтобы ему отдали ее дочь. Однако сыновья Найси-но ками весьма неодобрительно отнеслись к его искательству.
— Положение государя Рэйдзэй слишком незначительно, — говорили они. — Люди привыкли считаться лишь с теми, кто в силе.
— Достоинства Государя не вызывают сомнений, даже теперь мало кто может сравниться с ним, но, увы, пора его расцвета давно миновала.
— Да, все хорошо в свое время: звуки музыки, краски цветов, пение птиц. А что вы скажете о принце Весенних покоев?
— Ах, не знаю… — вздохнула Найси-но ками. — Дочь Правого министра целиком завладела его помыслами, вряд ли она потерпит соперниц. Боюсь, что всякой женщине, поступившей на службу в Весенние покои, предстоит стать предметом насмешек и оскорблений. О, когда бы был жив ваш отец! Уж он-то сумел бы обеспечить если не будущее — оно покрыто мраком, — то по крайней мере настоящее своих дочерей.
Скоро Тюдзё и прочие ушли, а девушки возобновили игру в «го». Играли они на ту самую вишню, которая издавна была предметом их споров.
— Вишня будет принадлежать тому, кто выиграет хотя бы два раза из трех, — шутили они.
Быстро темнело, и девушки перешли поближе к галерее. Дамы, подняв занавеси, внимательно следили за игрой, каждая молилась втайне, чтобы победа досталась ее госпоже.
