Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк - Станислав Лем

Если везде, где бы я ни находился, мне намеками давали понять, что о моих поступках знают больше, нежели я думаю, и если временами переставали быть тайной даже мои мысли — на это указывал прочтенный у Эрмса фрагмент, — то почему папка не может содержать описание моих последующих блужданий, а также то, что ждет меня в самом конце?

Я решил ознакомиться наконец с содержимым папки, удивляясь теперь лишь тому, как это не пришло мне в голову раньше. У меня в руках была собственная судьба, и я мог в нее заглянуть.

5

Справа вереница дверей оборвалась. Вероятно, за стеной находился какой-то обширный зал. Немного дальше по коридору я обнаружил боковой проход, который привел меня к ванным комнатам этого этажа. Дверь самой первой из них была приоткрыта.

Заглянув в комнату и убедившись, что там никого нет, я закрылся и, уже усаживаясь на край ванны, заметил небольшой темный предмет на полочке перед зеркалом.

Это была бритва. Полуоткрытая, она приглашающе лежала на чистой салфетке.

Не знаю, почему, но это настроило меня недоверчиво. Я взял ее в руки. Похоже, что она была совсем новой.

Я еще раз огляделся вокруг. Все сверкало девственной чистотой операционной.

Я положил бритву на ее прежнее место.

Почему-то я не решался в ее присутствии заглянуть в папку. Я покинул эту ванную комнату, спустился лифтом на этаж ниже и направился в ту, которая послужила мне убежищем прошлой ночью.

Она тоже была пуста. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как я отсюда ушел, только полотенца заменили на свежие. Положив папку на край ванны, я развязал тесемки. Меж картонных створок стала видна чистая поверхность первого листа.

Руки у меня слегка задрожали, поскольку я помнил, что верхний лист был с текстом. Стопка распалась — все листы бумаги были чистыми. Я листал их все быстрее, водопроводная труба подала один из тех бессмысленных жутких звуков, какими сопровождается иногда открывание крана на другом этаже. Она застонала почти человеческим голосом, который перешел в бормотание, становившееся все более слабым и далеким, по мере того как оно распространялось по железному чреву Здания. Я все еще перебирал белые листки, машинально считая их, неизвестно для чего, и в то же время мысленно возвращался к Прандтлю, бросался на жирного, бил и пинал его мерзкую расплывшуюся тушу. Если бы он только попался мне сейчас в руки!

Ярость исчезла также внезапно, как и нахлынула. Сидя на краю ванны, я складывал страницы, и вдруг по-новому, совсем иначе воспринял то, что скрывалось за этой странной «выходкой» Прандтля. Все было подстроено заранее с тем, чтобы украсть у меня инструкцию. Но зачем, если Эрмс мог мне ее вообще не давать?

Мои пальцы, перекладывавшие страницу за страницей, замерли. В папке было два листа, которые отличались от прочих листов. На одном из них был изображен набросанный от руки план Здания, наложенный на карту горы Сан-Хуан, внутри которой оно находилось. На другом, пришитом к первому белой ниткой, был отпечатан план диверсионной операции «Гравюра» в двенадцати пунктах. Держа оба листка перед глазами, я мысленно представил себе мои возможные дальнейшие действия.

Допустим, я передам эти бумаги властям, объясню им, каким образом они ко мне попали — может, мне все же удастся их убедить. Но как убедить, как доказать им, что я с этими секретными документами не ознакомился, что не запомнил ни положения Здания — сто восемьдесят миль к югу от пика Гарварда — ни его плана, расположения комнат, штабов, что не прочел описание диверсионной операции?

Дело было безнадежно проиграно. Теперь я видел, как предыдущие события все более четко складывались в некое целое, как то, что до сих пор казалось бессмысленным, случайным, превращалось в ловушку, в которую я залезал все глубже, вплоть до настоящей столь трагической минуты.

Я стиснул пальцы, порываясь разорвать компрометировавшие меня бумаги и бросить клочки в унитаз, но тут же вспомнил предостережения Эрмса. Значит, действительно ничто не происходило просто так? Каждое произнесенное им слово, каждое движение головой, рассеянность, улыбка — все было рассчитано, и вся эта огромная махина работала с математической точностью исключительно мне на погибель? Я ощутил себя заключенным внутри горы, нашпигованной отблескивающими глазами, и в течение нескольких секунд был готов осесть на пол. Если бы я только мог спрятаться от них куда-нибудь, забиться в щель, расплюснуться, перестать существовать…

Бритва?! Не для того ли она там лежала? Знали, что я захочу уединиться, и потому положили?

Мои руки ритмично двигались, складывая бумаги обратно. По мере того как папка наполнялась, рой мыслей, каждая из которых должна была принести мне спасение, рассеивался, и я, продолжая искать какой-то выход, дерзкий трюк, с помощью которого я, словно искушенный игрок, внезапно открою свои карты, все более явственно начинал видеть собственное покрытое потом лицо смертника.

Оно ожидало меня за несколькими не выполненными еще формальностями. "Нужно сделать это решительно и быстро, — подумал я. — Теперь, коль скоро я пропал, хуже уже не будет". Должно быть, к этой мысли я был готов и раньше, ибо она-то и явилась из массы теснившихся в голове химер, словно освобождение.

В эту минуту, когда я уже был готов взвалить на себя крест осужденного, из последних листов выскользнула небольшая жесткая карточка с довольно неразборчиво нацарапанным на ней номером три тысячи восемьсот восемьдесят три и упала на пол у моих ног.

Я медленно поднял ее. Словно бы желая рассеять всякие возможные сомнения, явно другая рука приписала перед цифрами маленькими аккуратными буквами сокращение "комн." — комната.

Они хотели, чтобы я туда пошел?

Ладно. Я завязал папку тесемками и встал. С порога двери еще раз окинул взглядом сверкающий никелем интерьер, и из зеркала, будто из темного окна, на меня глянуло собственное лицо, словно бы составленное из прилепленных друг к другу кусков. Причиной тому были, конечно, неровности стекла, но мне, в моем состоянии, оно виделось в ледяных мазках страха. Какое-то время мы смотрели друг на друга, я и я, и как незадолго до этого я вроде бы мысленно заползал в тесную шкуру изменника, так теперь я наблюдал перемены, произошедшие в моей внешности. Мысль о том, что это изменившееся от предчувствий, поблескивающее, словно залитое водой, лицо исчезнет, не была для меня так уж неприятна. Собственно, я давно уже подозревал, чем все это кончится.

Я упивался сокрушительностью катастрофы с патологическим наслаждением, проистекавшим от очевидной правильности моих предвидений. Ну, а если подбросить куда-нибудь эти бумаги?