Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк - Станислав Лем

Я поднял голову, откладывая в сторону обрывок телетайпной ленты, и слегка подался вперед.

В стакане плавала вторая муха.

Жирный офицер, должно быть, бросил ее туда, пока я был занят чтением. Я посмотрел на него. Он зевал. Это выглядело так, словно он умирал с разинутым ртом.

— Ну, что это такое? — спросил Прандтль.

Его голос донесся до меня словно издалека. Я заставил себя встряхнуться.

— Какая-то расшифрованная депеша.

— Нет. Это шифр, который требует расшифровки.

— Но ведь это какое-то секретное донесение.

— Нет, — он снова отрицательно покачал головой. — Маскировка шифров под видом невинных сообщений, вроде каких-то там частных писем или стишков — это все относится к прошлому. Сегодня каждая сторона стремиться создать у другой видимость того, что посылаемое не является шифровкой. Вы понимаете?

— До некоторой степени…

— А теперь я покажу вам тот же самый текст, пропущенный через ДЕШ — так мы называем нашу машину.

Он снова приблизился к дверце, выхватил из белых пальцев ленту и вернулся с ней к столу.

"Баромосовитура инколонцибаллистическая матекосится чтобы канцепудроливать амбидафигигантурелию неокодивракиносмейную", — прочитал я и посмотрел на него, не скрывая изумления.

— Это вы называете расшифровкой?

Он снисходительно усмехнулся.

— Это второй этап, — объяснил он. — Шифр был сконструирован так, чтобы его первичное декодирование давало в результате нагромождение бессмыслиц. Это должно было бы подтвердить, что первичное содержание исходной депеши не было шифром, что оно лежит на поверхности и является тем, что вы до этого прочли.

— А на самом деле… — поддержал я его.

Он кивнул.

— Сейчас вы увидите. Я принесу текст, еще раз пропущенный через машину.

Бумажная лента выскользнула из ладони в квадратной дверце. В глубине промелькнуло что-то красное. Прандтль заслонил собой отверстие. Я взял ленту, которую он мне подал. Она была теплой, не знаю только, почему: от прикосновения человека или машины.

"Абрутивно канцелировать дервишей, получающих барбимуховые сенкобубины от свящеротивного турманска показанной вникаемости".

Таков был этот текст. Я помотал головой.

— И что вы намерены делать с этим дальше?

— На этой стадии заканчивается работа машины и начинается человеческая. Крууух! — крикнул он.

— Нууу?

Вырванный из оцепенения жирный офицер застонал. Мутными, словно затянутыми пеленой глазами он посмотрел на Прандтля, тот бросил ему в лицо:

— Канцелировать!

— Нее, — проблеял толстый фальцетом.

— Дервишей!

— Бууу! Деее!

— Получающих!

— О… от… — стонал толстяк.

Слюни текли у него изо рта.

— Барбимуховые!

— Ве… ве… м-м… мууу… иску… искусственные м… м! М! Хи! Хи-хи!

Толстяк зашелся неудержимым смехом, который перешел в посинение его лица, тонувшее в наползающем на него жире. Он рыдал, хватая ртом воздух, слезы текли у него из глаз и исчезали в складках обвислых щек.

— Довольно! Крууух! — рявкнул капитан. Затем обратился ко мне: — Осечка. Ложная ассоциация. Впрочем, почти весь текст вы уже слышали.

— Текст? Какой текст?

— "Не будет ответа". Это все. Крууух!

Он повысил голос. Жирный офицер содрогался всей своей затянутой в мундир тушей, вцепившись в стол толстыми, похожими на колбаски пальцами. После окрика Прандтля он притих, с минуту еще повизгивал, потом стал гладить обеими руками лицо, словно хотел таким образом унять себя.

— "Не будет ответа"? — тихо повторил я.

Мне казалось, что недавно я уже слышал от кого-то эти слова, но не мог вспомнить, от кого именно.

— Довольно скудная информация.

Я поднял глаза на капитана. Его губы, все это время остававшиеся искривленными, словно он ощущал во рту какую-то легкую горечь, чуть усмехнулись.

— Если бы я показал вам текст более богатый по содержанию, мы оба могли бы потом об этом пожалеть. Впрочем, и даже в этом случае…

— Что даже в этом случае? — резко спросил я, словно эти невзначай брошенные слова затронули какую-то неимоверно важную для меня вещь. Прандтль пожал плечами.

— В общем-то, ничего. Но я показал вам фрагмент современного шифра, не слишком сложного, однако находящегося в употреблении. Впрочем, он имеет многослойную маскировку.

Он говорил быстро, словно бы пытаясь отвлечь мое внимание от недосказанного намека. Я хотел вернуться к нему, открыл уже рот, но вместо этого высказал:

— Вы говорили, что все является шифром. Это была метафора?

— Нет.

— Следовательно, каждый текст…

— Да.

— А литературный?

— Ну конечно. Прошу вас, подойдите сюда.

Мы приблизились к маленькой дверце. Он открыл ее, и вместо следующей комнаты, которая, как я предполагал, там находилась, я увидел занимавший весь проем темный щит с небольшой клавиатурой. В середине его виднелось нечто вроде никелированной щели с высовывавшимся из нее, словно змеиный язычок, концом бумажной ленты.

— Процитируйте, пожалуйста, фрагмент какого-нибудь литературного произведения, — обратился ко мне Прандтль.

— Может быть… Шекспир?

— Что угодно.

— Так вы утверждаете, что его драмы — это набор зашифрованных депеш?

— Все зависит от того, что мы понимаем под депешей. Но, может, нам лучше все же проделать этот опыт? Я слушаю.

Я опустил голову. Долго я не мог ничего вспомнить, кроме снова и снова приходящего на ум возгласа Отелло: "О, обожаемый задок!", но эта цитата показалась мне слишком короткой и не соответствующей требованиям.

— Есть! — вдруг сказал я и поднял голову. — "Мой слух еще и сотни слов твоих не уловил, а я узнала голос: ведь ты Ромео? Правда?"

— Хорошо.

Капитан быстро нажимал на клавиши, выстукивая изреченную цитату. Из похожей на отверстие почтового ящика щели поползла, извиваясь в воздухе, бумажная полоса. Прандтль осторожно подхватил ее и подал мне. Я держал в руках кончик ленты и терпеливо ждал. Она медленно, сантиметр за сантиметром, выползала из щели. Слегка натягивая ее, я чувствовал внутреннее подрагивание механизма, который ее перемещал.

Легкая дрожь, ощущавшаяся через полоску бумаги, внезапно прекратилась.

Лента продолжала выползать, но уже чистая. Я поднес отпечатанный текст к глазам.

"Подлец мать его подлец руки и ноги ему переломать со сладостью неземной мэтьюзнячий выродок мэтьюз мэт".

— И что это значит? — спросил я, не скрывая удивления. Капитан покивал головой.

— Я полагаю, что Шекспир, когда писал эту сцену, испытывал неприязненные чувства к лицу по имени Мэтьюз и зашифровал их в тексте драмы.