Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года - Инна Соболева

Часть V Последствия

Русские в Париже

Александра отговаривали идти на штурм Парижа. Барклай-де-Толли предлагал сначала дать решающее сражение Бонапарту а уж потом… Император, как всегда, выслушал всех и, как почти всегда, – поступил по-своему. Войти в столицу Наполеона победителем! Это была самая заветная, самая сокровенная мечта! 30 марта 1814 года в маленькой харчевне на северной окраине Парижа, у деревни Ла Вилет, полковник Михаил Фёдорович Орлов, не просто участник, но герой Отечественной войны и заграничных походов (будущий декабрист), вместе со статс-секретарём графом Карлом Васильевичем Нессельроде (будущим канцлером Российской империи) подписал перемирие с защитниками Парижа, вернее, с теми, кто решил город не защищать.

Джордж Доу. «Портрет Александра I»

Поль Деларош. «Наполеон в Фонтенбло»

Это были люди, которым Наполеон доверял абсолютно: его старший брат Жозеф и доблестный маршал Мортье. Жозефу Наполеон кроме защиты Парижа поручил в случае угрозы сдачи столицы в обязательном порядке вывезти из города всех ответственных министров, чтобы союзникам не с кем было вести переговоры. Жозеф не выполнил и этого поручения брата: позволил остаться в Париже Талейрану, чьи интриги и привели в итоге к реставрации Бурбонов. В распоряжении Мортье и Жозефа Бонапарта было сорок тысяч солдат и национальных гвардейцев. Если бы их поддержали парижане, противникам не удалось бы войти в город. В этом были уверены те, кто уговаривал Марию Луизу выйти с сыном на руках на улицы, призвать горожан к сопротивлению. Может быть, это бы и удалось. Но она, как я уже писала, к народу не вышла. Наполеон об этом не знал, но верил: парижане поддержат защитников столицы. Он только что был свидетелем энтузиазма и отваги, с которыми на помощь его войскам бросались крестьяне. С вилами и косами они шли в бой рядом с солдатами. Это было очень похоже на недавнюю войну русских партизан против его армии…

Но парижане на такое способны не были. Они так привыкли к безмятежному существованию. Большинство жителей столицы не служило в армии [28] . Эти люди не желали подвергать свою жизнь опасности. Во имя чего? Отечество? Всего лишь отвлечённое понятие. Может быть, во имя сохранения власти Наполеона? Ну уж нет! Они от него устали. Верили, что победители – люди цивилизованные. Правда, всё ценное на всякий случай вывозили из города или закапывали в землю. А уж жители аристократического Сен-Жерменского предместья были готовы оказать любую поддержку союзникам, а вовсе не Наполеону. И это в благодарность за то, что он не только позволил им вернуться из изгнания, в котором они оказались в начале революции, но и вернул всю конфискованную якобинцами собственность. Потом он назовёт этот свой поступок самой большой глупостью, какую когда-нибудь совершал. Но (мне приходится повторять это снова и снова) будет уже поздно… Пройдёт чуть меньше года, и бывшие эмигранты почувствуют себя хозяевами положения. С нескрываемым презрением напишет о них (и не только о них) князь Сергей Григорьевич Волконский (герой войны 1812 года, будущий декабрист, генерал-майор, чей портрет был изъят из галереи героев Отечественной войны) своему другу Павлу Дмитриевичу Киселёву, флигель-адъютанту императора, участнику Отечественной войны, представившему Александру записку о постепенном освобождении крестьян [29] :

2 января 1815, Париж. «…Я тебе любезный друг, ничего не говорю про здешних гусей, а только скажу, что за старые, что за глупцы! Далеко до Соловья-разбойника и его хватов. С первой верной оказией напишу тебе всё обстоятельно… В этом городе находится много русских… Зачем такую дрянь из Питера выпускают, она нас будет здесь срамить» [30] . Если прочитать это письмо внимательно, станет очевидно: Волконский опасается, что письмо будет прочитано цензурой… Но до этого ещё почти год.

А 28 марта года 1814 император Наполеон находится в двухстах километрах от столицы – руководит разрушением линий коммуникаций противников. Если успеет, если Париж не будет сдан – он ещё сможет победить. И тут пришло зашифрованное донесение Лавалетта: «Для того чтобы не допустить сдачи столицы, необходимо присутствие императора. Нельзя терять ни минуты». И он (один!), загоняя лошадей, помчался в Париж. В шестнадцати километрах от Парижа, в городке Жювизи, он увидел героя Ульма, Аустерлица, Дрездена и Лейпцига генерала Огюстена Даниэля Бельяра, который вел кавалерию в направлении Фонтенбло. Это обеспокоило императора. Он остановил карету и окликнул Бельяра. Тот не стал скрывать убийственной правды: сорок тысяч французов насмерть стояли против ста тысяч союзников, бой шёл десять часов непрерывно, не хватало пушек и боеприпасов, но воинский дух гвардии был высок. Как всегда. И всё-таки 29-го маршал Мармон по приказу Жозефа начал с царём Александром переговоры о перемирии. Император (или уже просто гражданин Бонапарт?) был потрясён…

Только одно могло хоть как-то смягчить удар: страшную весть сообщил не один из предателей, а человек, который останется верен своему императору до конца. Впрочем, тогда Наполеон этого ещё не знал…

А в это время на холме Шомон (на севере Парижа)… О том, что там происходило, лучше расскажет очевидец, двадцатитрёхлетний лейтенант победоносной русской армии Николай Александрович Бестужев (будущий декабрист): «На обрывистой горе Шомон, занятой исключительно русскими, подле самого обрыва, обращённого к городу, стояли четыре человека. Один из четырёх был высокого роста, плечист и чрезвычайно строен, несмотря на небольшую сутуловатость, которую скорее можно было приписать привычке держать вперёд голову, нежели природному недостатку. Прекрасное белокурое лицо его было осенено шляпою с белым пером: на конногвардейском вицмундире была одна только звезда… это был душа союза и герой этого дня император Александр… он обратил довольственный взгляд на Париж, как на приобретённую награду, как на залог спокойствия народов. Малочисленные остатки французских войск поспешно отступали отовсюду… Париж стал мрачен, как осенняя туча, один только золотой купол Дома инвалидов горел на закате ярким лучом – и тот, потухая, утонул во мраке вечера, как звезда Наполеонова, померкшая над Парижем в кровавой заре этого незабвенного дня.

Взоры Александра упивались этим зрелищем, этим торжеством, столь справедливо им заслуженным, – и в это время от селения Ла-Вильет, где уполномоченные договаривались о сдаче Парижа, по долине показалось несколько верховых.

Флигель-адъютант доложил императору о том, что перемирие заключено и французские войска будут выведены из Парижа до девяти часов завтрашнего утра.

“Объявите моей гвардии, – сказал император, проходя мимо Барклая, – что завтра мы вступаем парадом в Париж. Не забудьте подтвердить войскам, что разница между нами и французами, входившими в Москву, та, что мы вносим мир, а не войну”».

Как раз в это время Наполеон отправляет в Париж Коленкура, чтобы выяснить достоверно и подробно, что происходит. Новости ужасные, но не неожиданные: капитуляция подписана, ключи от Парижа – у Александра. Наполеон в мрачном молчании отправляется в Фонтенбло. У него остаётся последняя надежда: победители, оккупировавшие его столицу, начнут переговоры. Естественно, с ним. Он ведь пока император. Но… надеялся он напрасно. Парижский префект полиции Этьен Паскье рассказывал, что 30-го вечером, принимая делегацию муниципалитета, которая явилась, чтобы сообщить о сдаче города, император Александр сказал: «Господа, передайте парижанам, что я не врагом вхожу в стены их города, а почитаю их только что за друзей: однако скажите им также, что один единственный есть у меня враг во Франции и с ним я не примирюсь».

Рано утром 31 марта русские и австрийцы стройными колоннами двинулись в Париж, по пути к ним присоединились пруссаки. Толпы парижан встречали победителей на всём пути от ворот Сен-Мартен до конца Елисейских полей. (Как непохоже на вступление французов в Москву!) Об этом триумфальном пути рассказывает множество мемуаристов. Дружно пишут о всеобщем ликовании. Но люди наблюдательные, не охваченные эйфорией, замечают и тревогу, и настороженность. С обеих сторон. Оно и понятно: французы боятся мести (понимают: заслужили), победители опасаются подвохов (кто же любит чужаков, захвативших твою страну).

Вот ещё одна цитата из сочинения Николая Бестужева «Русский в Париже в 1814 году»: «Одни готовились праздновать в Париже конец кампании и удовольствиями этой столицы заплатить за труды и лишения кровавой двухлетней войны; другие думали напротив, что это раннее торжество напрасно без уничтожения остальных способов Наполеона и что будущее грозит новыми опасностями».

Мнение этих последних было совершенно справедливо, если бы не одно, может быть, и незнакомое им качество Наполеона. Дело в том, что он всегда (когда считал нужным советоваться) уважал мнение своих маршалов. А они, в отличие от Старой гвардии, которая без колебаний поддержала его намерение идти на Париж и отбить его у пришельцев, слишком рано возомнивших себя победителями, были категорически против битвы за Париж (там были их роскошные особняки, там оставались их семьи). Он это прекрасно понимал. С Коленкуром, человеком вообще замечательным (ему доверял, его любил не только Наполеон, но и Александр) и оставшимся верным ему до конца, в ночь перед отречением император был полностью откровенен: «Бурбоны явятся, и Бог знает, что за ними последует… Бурбоны – это внешний мир, но внутренняя война. Посмотрите, что они через год сделают со страной!.. Впрочем, в данный момент нужен не я, нужно что-то другое. Моё имя, мой образ, моя шпага – всё это наводит страх. Нужно сдаваться. Я позову маршалов, и вы увидите их радость, когда я их выведу из затруднения и разрешу им поступать, как Мармон, не утрачивая при этом чести».