Вторая радуга - Ким Сатарин

Вскоре, дней за пять, ученик школы Радуги постиг привычки всех обитателей стойбища. Женщины смущались при его виде: зять Бордусея и муж Ольги казался им живым богом. Он понимал, что они не очень и ошибались. В глазах народа охотников способность приманить зверя за пару десятков километров явно была божественным атрибутом. Шаман тоже мог это сделать — но молодожёны, объединив свои усилия, справлялись с этим чуть ли не играючи.

Взрослых мужчин, кроме Бордусея, было всего двое. Охотник Михаил, лет сорока пяти, весёлый и сморщенный, как древний дед, да его двадцатилетний сын, унылый Алексей, тугодум и молчун. В мыслях Алексея царила странная пустота. Ермолай не удивился, когда мать его откровенно сказала, что сын малоумный. Как ни странно, охоте это не мешало, зато во всех прочих делах за ним следовало присматривать. Если Михаил, узнав, что зять шамана охотиться не любит и не умеет, потерял к нему интерес, то Алексей сразу его возненавидел. Впрочем, он молчал и не выплёскивал своей ненависти наружу, а юноша старался никак с ним не пересекаться. Для него это было нетрудно.

Женщины обрабатывали шкуры и шили, готовили пищу — и так с утра до вечера. Михаил с сыном то вместе, то порознь, уходили на охоту. Возвращались, ели, отдыхали — и снова уходили, далеко не каждый раз ночуя в своих чумах. Бордусей целыми днями работал с деревом. Ермолай начал было ему помогать, но быстро почувствовал, что наличие помощника обесценивает для тестя весь результат. Шаман работал не ради того, чтобы что-то смастерить — работа была самоцелью. А присутствие зятя рядом превращало её просто в изготовление очередной, потребной в хозяйстве, деревяшки.

— Оля, а нам зачем надо на Край? — спросил жену Харламов, укладываясь в палатке.

— Надоело? Мы здесь чужие, я знаю, но пусть хоть мать немного порадуется, — ответила супруга.

Она целыми днями возилась с женской работой, и ей совсем не наскучило. А Бордусей уже на следующее утро начал учить зятя обрабатывать дерево при помощи заострённого камня. Искусство это почти в любом вновь открытом общем мире становилось жизненно необходимым. Землянам повезло — в их мире росли березы, чья кора годилась и вместо бумаги, и как заменитель ткани, и в качестве строительного материала; те же чумы оборачивали поверх жердей полосками бересты. В другом мире берез могло не оказаться, но какие-то растения там ожидались с высокой вероятностью.

— Ольга давно всё умеет, — сообщил шаман, глянув на переломившийся под руками юноши тонкий пласт древесины. — Это нетрудно, особенно когда жизнь заставит. Не помню людей, которые не смогли бы с корой работать. У тебя, понятно, другие таланты и задачи, но готовить одежду и охотиться научиться придётся.

— Я не всё, должно быть, понял, дядька Бордусей, — Ермолай начал отделять следующий длинный кусок. — Мир мы откроем, предположим, но изучать его ведь не нам полагается? Есть на то учёные, а мы что, так на подхвате и будем? Я понимаю, что первичную разведку лучше нам проводить, — добавил юноша поспешно.

— Повязка у тебя оранжевая, общий мир вы пока не открыли. Не положено тебе знать того пока, сынок, — шаман нахмурился. — Но в отношении очень многих миров ты совершенно прав. Открыватели проводят первичную разведку, а потом мир то ли пытаются обжить, то ли исследуют, то ли навсегда про него забывают. Три варианта, если открытие оказалось успешным. Неуспешное, ты должен знать, это такой мир, в котором невозможно длительное существование. Бескрайний океан, например: какой смысл в нём голышом плавать? Или безжизненная пустыня без края, или ледник? Или такой мир, из которого не вернулась вся группа сразу.

Зять о таком не слышал.

— Пугать вас не хотели раньше времени. Бывает, погружается группа, открывает свой мир — а их тела в холодильнике разом гибнут. И всё. Только вскрытие показывает, задохнулись они там или иная смерть их постигла.

Насчёт холодильника было непонятно. Но шаман объяснил, что так называют помещение, в котором остаются тела землян во время погружения. Погибает землянин в общем мире — гибнет и его тело в "холодильнике". Это как раз было знакомо, так же обстояли дела и с погружением в приват-миры.

— Это случается редко, — утешил Бордусей. — А вот негодных для человека миров открывается много. Иногда годы уходят, пока не становится ясно, что лучше этот мир бросить.

Юноша набил, наконец, руку и теперь рядом с ним лежала порядочная охапка длинных полосок гибкой коры. Её можно было плести, сшивать нитями, сделанными из сухожилий животных, можно было склеивать, если сумеешь изготовить подходящий клей.

— Что за миры, которые пытаются обжить? И для чего?

— Это миры, в которых можно пойти дальше. Для этого их и обживают. Те же, кто идёт дальше, сами себя именуют воинами Блеклой Радуги, — Бордусей замолчал, и стало ясно, что больше он ничего не скажет.

Через день шаман надел свой обрядовый костюм, навьючил оленя и ушёл в другое стойбище. С молодыми он попрощался коротко и намекнул, что ждать его не стоит — путешествие предстояло длинное. А через день засобиралась и Ольга, причём покинули они стойбище уже на закате и быстрым шагом направились на восток. Уже в темноте, чуть ли не в полночь дочь шамана вывела их из низины, и они поднялись на пологий холм, где гулял свежий ветерок, а деревья стояли далеко друг от друга.

— Здесь пожар был сильный, — пояснила супруга, — а потом маленький пожар, низовой, отчего и подлеска нет, уцелели только большие деревья.

Ермолай тоже отлично видел в темноте, но не понимал, зачем потребовалось так быстро срываться с места, и зачем они вообще идут на Край. Но Ольга пообещала рассказать всё, когда они достигнут цели. Спали они этой ночью едва два часа, палатку не ставили. А весь следующий день передвигались быстрым шагом, стараясь держаться возвышенных мест. Как ни скрывала подруга жизни свои мысли, он частью сообразил, частью взял из её сознания, что причиной их поспешного ухода стали предчувствия, связанные с любопытными друзьями Шатохина.

Край вновь поразил его своей безмерностью: твердая гулкая стена, возвышавшаяся неподалеку, уходила в бесконечность. Все его чувства здесь глохли и слепли. Край пах расплавленным металлом, гудел как колокол, и голова становилась необычно пустой.

— Что ты видишь? — спросила Ольга.

Даже связь с ней, в любых условиях прочная, здесь становилась ненадёжной, будто между ними бурлили мутные волны, скрывающие её образ.

— Полная радуга, вон там, — указал рукой юноша. — И вторая, блеклая, вон она…

На этот раз он видел пять цветов Блеклой Радуги. Но эта перемена его совсем не заинтересовала. Супруга предложила ему смотреть на неё вдвоём, смотреть пронизающим взглядом, подключив все чувства. Ермолай понял её замысел: такая процедура могла — теоретически — позволить проникнуть взору сквозь любую преграду, которую могли преодолеть световые волны, какой бы искажающей она не было. А вторая радуга Края давно считалась отражением главной радуги на той стороне Края. И он вновь и вновь старался, но у них совершенно ничего не выходило.