Смерть отца - Наоми Френкель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Питие делает мужчину мужчиной, – это была третья заповедь хозяина.
Пиво льется в чашки, мать сидит в стороне и чинит носки. Эмиль, как первенец, сидит рядом с отцом, пудель лежит у его ног, а клетка с кенарем прикрыта: птичка готовится ко сну, время от времени издавая слабый писк, словно бы вмешиваясь в разговор мужчин о налогах и порядках. С окончанием каждой такой беседы – воспоминаний о славных днях войны, мужестве и боевой молодости – какая-то мягкость охватывала парикмахера-офицера памятью переживаний на полях гибели. Глаза туманились, рука приглаживала волосы. Он вставал со стула, выпрямлялся во весь рост, упирался на спинку стула, и запевал одну и ту же, ставшую его любимой, фронтовую песню:
Улетела птичка из окошка в дали.
И осталась мать одинокой, в печали.
– Прозит! – поднимал отец чашку, обращаясь к сыну.
– Прозит, отец, прозит! – возбужденно, громким голосом отвечал ему Эмиль.
Рядом с Эмилем красавица Марго, с одной стороны, и какой-то низенький мужчина в посверкивающих очках и с выдающимся подбородком, – с другой. В последнее время Эмиль часто появляется в сопровождении этого человека, который в редкой улыбке обнажает мелкий ряд зубов, острых, как зубы мыши. Человечек погружен в поедание мяса и картофеля, лежащего горой на блюде перед ним. В течение вечера он не обмолвился ни словом.
На небольшой сцене играют «красные жуки» песню о Марушке, девушке из Польши, которая беспомощно упала в объятия немецкого солдата.
Не забывай полячку-душку,Твою Марушку.
Ударник громко выбивает ритм, и в такт ему постукивает пальцами по столу офицер-парикмахер. Под столом жмет Марго своей ногой ногу Эмиля, и маленькие его глазки сужаются до узких щелей. Он положил руку на ее бедро, и ноздри его трепещут.
– Пей, – говорит ей Эмиль и наклоняет к ней голову.
– Зиг хайль! Зиг хайль! – скандируют члены организации ветеранов Мировой войны, и президент встает, чтобы произнести речь.
– Территории, которые были отобраны у нас грабителями… Это наше жизненное пространство. Германия не проиграла войну, а победила в ней! – доходят его слова до ушей Эмиля, глаза которого не отрываются от груди Марго.
Симпатичная Тильда сидит рядом с Кнорке, пьяненькая, счастливая от усиленных знаков внимания с его стороны, и того, что она единственная из жителей переулка сидит почти во главе стола, недалеко от президента и его окружения. Горбун сидит в конце стола, а оставленная Пауле жена моет посуду на кухне с госпожой Шенке, которая пришла немного заработать на хлеб насущный. Остальные жильцы переулка, вне стен трактира, смотрят на открытую дверь. У двери стоят долговязый Эгон и Ганс Папир. Они поставлены следить за порядком, чтобы внутрь не прокрался нежеланный гость.
– Любовь к захваченным грабителями землям родины не должна ослабевать… – провозглашает Рифке.
Кнорке усиленно кивает головой в знак согласия. И Тильда – за ним. Он уже осмелился положить руку на спинку ее стула. Она упирается спиной в спинку стула и чувствует его руку, касающуюся ее тела.
– …На нас возложена миссия – объяснять сыновьям наше право на истинную Германию в расширенных границах, – ударяет офицер-парикмахер кулаком по столу.
Эмиль шлепает Марго по бедру.
– Не так сильно, – шепчет она.
– Нежно, да? – посмеивается Эмиль.
– Все эти народы не способны жить самостоятельной жизнью, – гремит офицер-парикмахер, – вы разве не видите, как врывается к нам с востока свора бешеных собак, а мы прячем головы в песок, и не чувствуем опасности…
Человечек за столом сложил на столе руки и смотрит снизу вверх на оратора. Иногда скользит по нему мимолетный взгляд Эмиля.
– … Немцы Судетской области не успокоятся, пока их земли не присоединятся снова к божьему саду, из которого нас изгнали преступники и ничтожества…
Около горбуна села толстая женщина в синем бархатном платье. На шее ее посверкивает ожерелье из искусственных бриллиантов. В ушах ее подвешены серьги на длинных подвесках. Когда горбун наливает ей вино из бутылки, она кладет руку ему на плечо. Взгляд у нее тусклый от выпитого вина. Глупые смешки время от времени вырываются из ее уст, и тогда горбун щиплет ее жирное предплечье. Недалеко от нее сидит ее муж-мясник, пьяный в стельку. И горбун сует руку под стол, и гладит ее колено.
– Отвали, – похохатывает жена мясника, – не по Сеньке шапка.
– Дай на этот раз и другому получить свой жирный кусок удовольствия.
Президент во главе стола поднимает рюмку, что делают и все остальные.
– Во имя достояния наших отцов, которое отнято у нас, будем сражаться! – и опрокидывает содержимое рюмки в глотку одним махом. Речь оратора завершилась. Жена президента Вальтруда, которая все время выступления мужа гордо сидела рядом, подняла ее, устремив на мужа полный обожания взгляд.
– Зиг хайль! Зиг хайль! – звенят сталкивающиеся рюмки и усиливаются крики.
– Там-тарарам-там-там! – трубит труба.
Эмиль поднимает голову, словно очнувшись от сна. Возбужденные багровые лица бросаются ему в глаза, а в ноздри врывается острый запах пудры, пота, вина и духов Марго. Спина ее прижата к спинке стула, а платье втянуто между ног.
«Из-за этой я нарушу верность Эдит, светловолосой нежной Эдит, приходившей в эту мерзкую общагу в лесу. И ничто к ней не приставало из этой скверны и низости». – И он грубо отталкивает Марго. Она принимает это за мужской намек и заливается смехом от удовольствия.
– Иди сейчас, иди. Пора тебе петь. Только для этого мы и привезли тебя сюда.
В этот момент женщина улавливает в его голосе нотку отвращения, и с удивлением смотрит на него, но голова ее окутана парами алкоголя и вожделением, она подчиняется его голосу и делает Кнорке, ведущему этот вечер, знак рукой. И с большим сожалением он должен извлечь свою руку из руки Тильды, встать и объявить выступление популярной певицы. Сердитым взглядом провожает Эмиль длинную фигуру Марго, которая проскальзывает, между столами, сопровождаемая взглядами, шепотками, звоном рюмок и дымом табака.
– Я спою вам песню о пирате Ринальдини, – выпрямляется во весь рост Марго.
Публика из трактира перемещается в зал. Гансу Папиру и долговязому Эгону дано указание покинуть пост у дверей и разрешить жильцам переулка войти в зал – нищим, младенцам с матерями, старикам с завалинок. Двери кухни также распахиваются. Множество людей набивается в зал – слушать. В конце зала люди встают на стулья.
В глубине дремучей лога,В заросли густого леса,Убежал в свою берлогуМуж, пират, храбрец, повеса.Но жена явилась – РозаПо холмам да по низине,Закричала Роза грозно:«Пробуждайся, Ринальдини!»
– Пробуждайся, Ринальдини! Пробуждайся, Ринальдини! – ясный голос Марго возбуждает всех.
– Она красавица, – шепчет Эмиль человечку с выдающимся подбородком, – знает свое дело.
Марго постукивает в ритм пальцами одной руки, другой приглашает публику повторять за ней:
– Пробуждайся, Ринальдини! Пробуждайся, Ринальдини!
Люди, стоящие на стульях стучат ногами.
– Пробуждайся, Ринальдини!
Зал поет, трактир поет, переулок поет. Вино без конца льется в стаканы. Люди расстегивают пиджаки, оттягивают галстуки. Волосы женщин взлохмачиваются. Тела прижимаются друг к другу. Кнорке целует Тильду в щеки. Горбун щиплет грудь толстой соседки. Матроны ворвались в зал, похотливо обнимаются с мужчинами и тоже скандируют:
– Пробуждайся, Ринальдини! Пробуждайся, Ринальдини!
Ганс Папир держит в объятиях дерзкую Мици – Пробуждайся! – Жмет ей на бедра – Пробуждайся! – Вопит госпожа Шенке – Пробуждайся! – Попискивает оставленная жена Пауле тонким голоском – Пробуждайся! – Гремит офицер-парикмахер – Пробуждайся! – Орет Эмиль – Пробуждайся! Орут друзья Клотильды Буш. И только человечек с выдающейся челюстью молчит. Смотрит на пьяную братию, сверкая стеклами очков. В темном углу прячется старуха Клара по кличке «Ястреб», принюхиваясь к атмосфере.
– Пробуждайся, Ринальдини!
Никто не заметил, как во время восторга и ликования, когда ноги стучали, руки хлопали, неожиданно изменился клич песни, превратившись уже в совсем истерический вопль:
– Пробуждайся, Германия! Пробуждайся, Германия!
Оркестр смолк. Марго спускается со сцены. Бруно открывает пивной кран. Все тут желанны, всем подают пиво, все – гости союза ветеранов Мировой войны. Официанты отодвигают столы к стенам. «Красные жуки» начинают наигрывать танцевальные мелодии. Танец открывают симпатичная Тильда и Кнорке. Повезло Тильде. Вечером пошла свекровь к Мине узнать, вернулся ли Отто, звезды уже засветились в небе. Жалюзи на окнах мясной лавки госпожи Гольдшмит были опущены, но сквозь щели пробивался свет. Евреи прокрадывались туда за покупками, боясь патрулирующих по переулку полицейских, ведь время было после семи, когда запрещалось открывать лавки. Горбун ожидал Тильду, чтобы вести ее к еврею, дающему одежду напрокат. Горбуну не составляет трудности убедить евреев сделать то, что он просит. Одно подмигивание – намек. И так, благодаря горбуну, Тильда вышла из лавки еврея с черным шелковым платьем. И вот она уже открывает танец танго с Кнорке!
