Смерть отца - Наоми Френкель

– Хайль Гитлер! Хайль ГитлерУ входа фюрера встречает малыш с букетом роз – и первая улыбка возникает на губах фюрера. Он целует малыша в лоб, вызывая слезы у многих матерей. Толпа эмоционально потрясена мягкостью жестокого бога.

Эдит не помнит, как она очутилась внутри дворца. Как во сне она шла за полицейским, стиснутая валом почти бьющегося в истерике людского потока. Атмосфера была сжата криками, заверчена возбуждением и громом репродукторов.

На сцене – два столба пламени, бьющего из огромных медных сосудов на тонких медных ножках. Багровый флер от пламени мерцает на облике фюрера и на огромной свастике, на стене. Масса смолкла. Говорит голос:

– …Сегодня смеются над нами. Завтра смеяться будем мы и вы, уважаемые господа. Мы позаботимся о том, чтобы вы смеялись. Мы!

– Хайль! – взрывается толпа.

– Мы больше не с поэтами, визионерами, мечтателями. Мы с борцами.

– Хайль! Хайль Гитлер!

– Евреи – нарост на теле нашего народа! Мы знаем, как избавиться от этого болезненного семени. Это не вопрос морали. Это вопрос существования. Сильный выигрывает. Мы сильны!

– Хайль! Хайль! Хайль!

Эдит не знает, как сумела пробиться наружу. Откуда-то взялась в ней сила, неизвестная ей доселе воля вырваться из бесчинствующего дворца, гнать ее из охрипшей, вопящей, рычащей массы.

Снаружи было пусто. Полицейские стояли на своих постах, и несколько тысяч людей, не сумевших войти во дворец, слушали речь из репродуктора.

– Государство, которое будет создано нами, будет существовать тысячу лет!

Толпа преследует Эдит, и она убегает. Никогда ее ноги не знали такого бега. Пока хватало дыхания, добежала она до Потсдамской площади.

– О, молодая дама, цветы очень подойдут к вашей прекрасной шубке.

Эдит поднимает голову, прислушивается. Она смотрит на продавщиц цветов, на спокойно гуляющих людей, и кажется ей, что она попала в иной мир, в другие времена. Поворачивается лицом к Потсдамской улице, и в глазах ее – слезы.

Саул уже облачился в форму Движения, теперь старается аккуратно повязать галстук, готовясь встретить Иоанну у входа в клуб.

– Отто вернулся, – доносится до него в открытое окно захлебывающийся от волнения крик Эльзы, – вернулся и привез с собой какую-то девочку…Девочку, которую скрывал от Мины… Целых два года скрывал ее.

– Отто вернулся! – торопится Саул к дому своего друга, всовывая в карман штанов так и не повязанный галстук. Пятый час после полудня, время, когда жильцы переулка пьют воскресный кофе. На трактире все еще висит объявление о празднестве организации ветеранов.

Мировой войны, но сердца жильцов переулка обращены к дому Отто и к сплетням о малышке, которая появилась в доме Мины, лишенном детей.

– И Мина простит ему?

– Два года он скрывал от нее, и вдруг тайна открылась.

– Нечестно так обманывать жену.

– А что такого? Мужчина хочет ребенка, а жена бесплодна.

– Глупости! – сердится старый плотник Франц, вышедший из дома Отто. – Только ваши мутные мозги могут так злословить. Эта девочка, дочь одного из убитых рабочих.

Сегодня квартира Отто полна гостей. Как огонь в сухом хворосте, весть о ребенке распространилась по переулкам и докатилась до Клотильды Буш. Тут же она пришла – посмотреть и послушать. Сидит друг ее Отто, и в сто первый раз рассказывает историю малышки. В комнате, кроме Клотильды, старуха-мать Хейни, Оскар, толстая госпожа Шенке, сосед Отто, бедный работяга, у которого куча детишек. Девочка сама прилепилась к ноге своей «новой мамы», хмурое лицо которой расположило к себе малышку. Она умыта, чиста, аккуратно одета. Светлые косички заплетены.

– Ты сделал верное дело, Отто, – говорит старуха.

– Мы все можем внести лепту в воспитание девочки, – добавляет Клотильда.

Но Мина выпрямляется на стуле, глядя поверх гостей хмуро и гордо:

– Это наш ребенок и мы сами сможем его прокормить.

– И здесь она будет расти? – Клотильда критически оглядывает обтрепанную комнату, две железные койки, уйму книг на столе и полу. Над кроватью Отто большой портрет Иосифа Сталина, которого Отто вырезал из плаката.

– Если так, – отметает Мина скептическое выражение лица Клотильды, добавляя сухо, – если так, все здесь изменится.

– Добро пожаловать, мальчик, – встречает Отто своего друга Саула. Саул уже стоит в комнате, смотрит на девочку, слушает Отто, рассказывающего Густаву историю малышки. Саул обрадовался, когда понял, что все сплетни, это злостный бред, на который способны человеческие существа.

– Иди сюда на минутку, мальчик, – Отто поднимается со стула и ведет Саула в кухню. В углу лежит гора листовок. Мина сварила большую кастрюлю клея из муки, замешанной на воде. Одна из листовок лежит на столе. На ней изображен рабочий, лицо которого корчится от боли, и три стрелы – символ социал-демократической партии – пробивают его сердце.

– Их надо расклеить – говорит Отто, – на стенах города. Там, на всех официальных зданиях висят предупреждения, запрещающие расклеивать листовки, и, конечно же, эти голубые ищут любую возможность поймать нарушителей и отдать их под суд.

– Да, – отвечает Саул слабым с мучительными нотками голосом. Саул несчастен: он уже забыл то, что обещал Мине, и вот, пришел Отто и требует выполнения обещанного. Как можно этого избежать? Господи! Вечером в Движении встреча в честь Фонда существования Израиля. Не присутствовать там он не может!

– Мальчик, – отвлекает его от мыслей Отто, – почему у тебя такое несчастное лицо? Работа эта не трудная и не опасная. У тебя же есть велосипед, и он поможет быстро завершить дело. Только надо быть осторожным. Нет выхода.

– Когда? Когда мы начнем, Отто?

– Сразу же, как станет темно, мальчик. Народу на улице толпится много, лучшее время для расклейки. Люди торопятся в места развлечений, а парни, которых посылают партии мешать расклейке противников и учинять потасовки, не сводят глаз с девиц, прогуливающихся по улицам.

– Дело это неверное, Отто, – слышен голос старухи, матери Хейни. Никто не заметил, как она вошла, стоит за спиной Отто и указывает на листовку с изображением рабочего, пронзенного тремя стрелами.

– Как же вы выходите на войну с социал-демократической партией, они ведь тоже пролетарии? Может, у нее и есть недостатки, но она партия рабочих. Воевать надо с правыми, против нацистов, а вы что делаете?

– Мы не против рабочих, мы против «вельмож» в партии.

– Вельможи есть в любой партии, – резко возражает старуха. – Но, главное, не они. Вот, читай громко, пусть мальчик слышит, – и она разворачивает перед Отто воскресную газету.

– Диалог между одним из лидеров социал-демократов и одним из коммунистических лидеров. Отто громко читает:

«Вы что, не чувствуете, – обращается социал-демократ к противнику, – что служите им. И они, и вы жаждете разрушить республику, чтобы прийти к власти на ее обломках и развалинах, и установить диктатуру. Вы – свою, они – свою. На развалинах республики вы хотите возвести ваши эшафоты. Вы мечтаете возвести на эшафот их, они – вас. Боюсь я, уважаемые господа, что вы будете повешены первыми».

Отто отмахивается и продолжает читать:

«Вас, господин социал-демократ, мы повесим первым, – отвечает коммунист…» Ничего не говоря, Отто возвращает газету старухе, она аккуратно складывает ее, глаза ее горят.

– Мать, – обеспокоен Отто, – почему лицо у тебя такое злое и опавшее?

– Ах, Отто, – бормочет старуха, – многое случилось в переулке.

Она имеет в виду свою невестку Тильду, которой вернулась домой с большого празднества под утро, пьяная, взлохмаченная, заливающаяся пьяным смехом и ругающая свекровь. Теперь она гуляет по квартире с высоко поднятой головой, жестким выражением лица, сердито смотрит на свекровь, так, что та сбежала к Отто и Мине. Она закутывается в шаль, словно ей внезапно стало холодно, кивает головой Отто и Саулу, и удаляется в глубокой печали.

– Через час, мальчик, с велосипедом, – говорит Отто Саулу.

Квартира пуста. Мать и отец пошли проведать друзей. Иоанна сейчас стоит у входа в клуб и ждет его. И, конечно же, сердится на него. Кто знает, чем это все кончится! А если увидит кто-либо из Движения его расклеивающим коммунистические листовки? Дрожь проходит по всему его телу. Послезавтра должна состояться беседа о молодежной репатриации в страну Израиля…Он садится на красный диван и охватывает голову руками. Он действительно очень несчастен. Вечером пойдет с Отто расклеивать листовки, а завтра будет лгать налево и направо. А что он может сказать, почему не был на вечере в клубе? Голова болела? Саул кладет ладонь на лоб. Да, голова болит.

Резкий свист во дворе заставляет Саула вскочить с дивана. Кто-то свистит Эльзе. Саул быстро прячет галстук от формы Движения в ящик, меняет форменную рубашку на простую, ощущая себя предателем.

– Но Отто прав, он всегда прав, – бормочет он про себя, но на душе тягостно, – листовки правильные. Старуха не права.