Всё хоккей - Елена Сазанович

— Нет, что ты, Галя, — ласково, почти нежно сказал этот лысый медведь Маслов. Так сказал, словно прикоснулся к ее разрумянившемуся лицу. — Ты нам очень, очень помогла.

— И, если можно, помогите еще, — с надеждой обратился я к ней. Я цеплялся за последнюю соломинку. — Галя, скажите, это очень важно и человеку со стороны виднее, вы согласны? Скажите, это всего лишь пример, всего лишь один из аспектов нашего спора. Если бы вы знали, что операцию вашему мальчику делает гениальный хирург, но очень плохой человек, ну, не знаю, подлец, негодяй, пьяница, что еще…

Маслов напрягся, его лицо побагровело. Галя сделала протестующий жест в мою сторону. Мне даже показалось, она хочет меня ударить. Но я решил идти до конца.

— Галя, вы меня не поняли, абстрагируйтесь, это всего лишь пример, это никого не касается. Взгляните на это со стороны. Ну, если бы какой-то врач, гений, спасающий множество жизней, вы бы узнали, что когда-то он совершил что-то страшное. Ну, случайно убил или сбежал с места происшествия, или…

Она резко приблизилась ко мне. Ее лицо пылало, наконец-то я получу пощечину. Я ее, пожалуй, заслужил. Так мне и надо. Неожиданно она провела ладонью по-моему лицу. Я вздрогнул. И услышал позади себя удивленное мычание Маслова.

— Боже, наконец-то я поняла. Вы ведь о себе говорите. Я ведь только теперь вас узнала. Вы тот несчастный хоккеист Белых, да? Ну, конечно! Вы случайно убили. Как же вы мучились!.. А последней главе я не верю. Мне кажется, ее дописали, специально, чтобы вам отомстить. Вы о себе? Можно ли вам продолжать играть? Можно ли вам доверить честь страны и вновь выпустить на площадку? Или доверить тренировать детей? Безусловно! У каждого человека за спиной не только хорошее, возможно, плохого гораздо больше. Да, конечно, я вам отвечу. То, что делает человек, конечный результат его работы это и есть он сам, мне так кажется. Откуда мы знаем поступки и характер человека, который изобретает самолеты, совершает гениальные открытия в астрономии, биологии. То, что двигает общество вперед. Откуда мы знаем их истинные поступки. И что у них в прошлом. Может, кто изменяет жене, еще хуже ее бьет, может кто обидел мать, кто предал друга, кто пьяница, а кто скандалист. Да мало ли пороков на свете? Мы больше знаем о композиторах, художниках, поэтах. И так ли уж много хорошего в их поступках и характерах? Вы молчите. Но результат! Не они остаются! Никто на этой земле из нас не останется. Останется то, что мы сделали. Останется гениальная музыка, картины, стихи, научные открытия и изобретения. А мы… Мы в итоге никто. И, безусловно, даже если бы я узнала о проступке, о страшном проступке врача, гения, который может спасти моего сына, я бы без раздумий закрыла глаза на его прошлое. Ничего не может быть важнее жизни.

— Потому что это касается лично вас. А те люди, родные, у кого погиб самый близкий им человек, как им жить дальше и что делать? Закрыть глаза и позволить гению и дальше совершать гениальные открытия?

— А вот это уже не наше дело, — Галя опустила глаза и вздохнула. — Это уже дело самого гения. Он сам должен все решить. И если он действительно гений, он поступит по совести. Вы, похоже, уже все для себя решили и с собой разобрались. Но я говорю за себя. Сегодня я готова простить все подлости и низости, и просчеты, и трагичные ошибки всех на свете врачей за одну, единственную жизнь моего ребенка.

Она тихо, плавно, как балерина приблизилась к профессору Маслову. Осторожно взяла его толстую руку и едва прикоснулась к ней губами.

— Спасибо.

Взяла маленькую сумочку, набросила короткий плащик, надела миниатюрные туфельки и бесшумно закрыла за собой дверь.

Профессор Маслов неподвижным взглядом смотрел на закрытую дверь. Словно эту дверь эта хрупкая, как статуэтка женщина закрыла не за собой, а за ним.

— Она вам очень нравится? — спросил я, хотя вряд ли имел право на этот вопрос.

— Это уже не имеет никакого значения.

— Но спор она-таки разрешила. И я больше не хочу копаться ни в вашей жизни, ни в вашем прошлом. Я понял одно, выйди я сейчас на улицу и спроси у всех больных и их родственников: хотели ли бы они видеть вас за решеткой или за операционным столом? они ответят в один голос одно. И ответ мы с вами знаем. Хорошо. Если они меня еще не отлупят за этот глупый, никчемный, провокационный вопрос. Вы великий врач, и никто это не оспаривает, более того вы спасли десятки жизней!

— Кроме одной. Такой маленькой хрупкой, может не такой уж и нужной. Но кто знает, какая жизнь нужна или нет? И простил себя за это.

Мы словно поменялись местами. Мне почему-то так хотелось его оправдать, словно в который раз я оправдывал себя. А ему так хотелось, чтобы его обвиняли, словно он об этом давно мечтал, но не признавался даже себе.

— Они хотели бы меня видеть меня за решеткой или за операционным столом?

— За операционным столом, — честно ответил я. — Но вы при этом видели себя за решеткой. И, по-видимому, не один раз. Вы делали операцию за решеткой, утро встречали за решеткой, провожали день, любили, не любили, радовались, огорчались, все — за решеткой. Вы не были свободны. Хотя не признавались в этом даже себе. Вы словно жили другой жизнью, которую у кого-то украли. А ваша, истинная жизнь, проходила мимо вас, за решеткой. Чтобы вы ни делали, а словно отбывали срок.

— Все мы на этой земле отбываем временный срок, — усмехнулся профессор Маслов. — Просто мне этот срок дался гораздо легче, уютнее и беспечнее, чем остальным. И я всегда себя мог оправдать. Своими действиями, а не словами. И не бессмысленными муками совести по ночам.

— Знаете, после разговора с этой женщиной… В общем я все понял. Вы давно себя оправдали. Даже если бы не было других операций, а только эта, только эта одна спасенная жизнь — ее сына… В общем, вы выиграли этот спор… Это даже не спор, вы выиграли эту идею. И я был тысячу раз не прав. Мы всегда ищем виновных в чужой смерти. Как-то легче, что ли оставаться жить с мыслью, что есть виновные. Даже в естественной смерти. Даже в смерти близких. Мы дотошно рассматриваем свои слова, поступки, мысли, всю ту боль, которую причинили. И обязательно находим. И виним себя. И упрямо доказываем себе, что если бы не мы… еще кто-то мог бы жить. Но я не думаю, что это так. Искать виновных в смерти — отрицать саму жизнь. Мы пришли на землю для испытаний. Испытания проводятся на каждом из нас. Нас испытывает судьба, и мы в той же степени испытываем ее.

— Странно, — Маслов разлил еще виски, и мы выпили. — Вы пришли, чтобы судить меня, и я так хотел оправдаться. Теперь вы оправдываете меня, а я… Я хочу, чтобы меня судили. Ведь я не выдержал тех испытаний, о которых вы говорили. И считал, еще недавно считал, что жить с мыслью о том, что сделал что-то ужасное, вполне возможно. И, кстати, жил. Неплохо жил.

— Вы не жили с этой мыслью. Эта мысль была уничтожена путем научного эксперимента. Вы забыли, что случилось тогда, в ту ночь, когда разбилась машина. Над вами просто проводился опыт. А если бы не проводился? Я уверен, что вы поступили бы иначе.

— Черт побери! — Маслов стукнул кулаком по столу, и стаканы задребезжали. Его всегда румяное лицо стало неестественно бледным. Он устало прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. — Я сам согласился на этот опыт, понимаете, сам! Не ради великой цели, не ради науки, не ради спасения пациентов! Все гораздо проще! Я добровольно подверг свою жизнь эксперименту, чтобы сохранить свою жизнь! Проще говоря, спасти шкуру! Я был в отчаянии! В ту ночь… Я очень любил Женю, но я сказал, что не люблю! Понимаете, это была бессмысленная любовь! Я никогда бы не посмел бросить семью, только потому, что всю жизнь считал себя порядочным человеком. И я не мог перечеркнуть свою порядочную, безупречную жизнь, ради любви. Я не из тех храбрецов, которые ради любви способны на все. Для меня гораздо дороже… даже не репутация, а свое, свое же мнение о себе, и свое к себе уважение. Видите, как просто. Порядочности у меня хватило на тайную любовь. И потом, так же считая, что делаю все верно, по законам, я решил эту любовь разорвать! К тому же я нашел для себя тысячи оправданий, и даже подготовил тылы! Ведь у нее был парень! И я подозреваю, что именно она его и любила по-настоящему! А я… Я был слишком на него не похож, чтобы она не смогла мной не увлечься. Вот так я себя и оправдал. Мы забудем друг друга. Я уже тосковал о семье. А она… она так молода и импульсивна, и этот задиристый мальчишка обязательно сделает ее счастливой! Черт побери, ведь так и должно было быть! По всем законам логики!

— Да, я тоже так думаю, — я кивнул в знак согласия. — И до сих пор не перестаю удивляться, почему наша жизнь так не логична, если законы логики давно открыты?

— Да черт его знает, скорее всего, потому что сам человек нелогичен. Это ведь и пытался доказать Смирнов в свих теориях. Все зависит от человека, от логики его поступков. Но человек по-че-му-то предпочитает идти против них. Против них пошла и Женя.