Смерть не выбирают (сборник) - Григорий Глазов

– Понял, – сипло ответил Дугаев.

– Так где же коробки с краской?

– Отвез на Волынь… Продал одному слесарю по кузовным работам.

– А мешки с гранулами?

– Высыпал на свалку.

– Теперь вам остается рассказать, кто скомандовал вывезти, а вернее выкрасть груз со склада, как вы узнавали, когда надо приехать на склад за грузом. Ведь вы брали именно груз фирмы "Золотой ячмень". С чего бы? Хотите рассказать все?

Дугаев долго молчал, возможно, припоминая весь их разговор, места, в которых он влетел в ловушки, и, убедившись, что их достаточно много, слегка кивнул.

– Только письменно, Дугаев, так вам легче будет, – Михальченко, осмотревшись, увидел на полочке под стопкой брошюр пачку серой бумаги, взял на ощупь и положил перед Дугаевым. – Подробно, Дугаев, но без фантазий. – Потом снял трубку и позвонил в бюро Левину: "Ефим Захарович, не уезжайте, дождитесь меня. Дугаев исповедуется…"

27

Ночь выдалась тяжелая: до половины третьего вызывали несколько раз на консультации: в хирургию, в терапию и в кардиологию, а затем подряд привезли четыре инсульта, да все тяжелые. Утром, когда ординаторская заполнилась, коллега сказал Костюковичу, что его разыскивала Каширгова. Он удивился – знал, что она на курсах, но не знал, что вернулась. После пятиминутки позвонил ей в отделение.

– Здравствуйте, Марк. Я уже на месте. Вернулась на неделю раньше, сказала она. – Вы с ночи?

– Да. Но я зайду.

– Заходите, угощу вас кофе…

Он шел по внутреннему двору уставшей походкой, ощущая от бессонной ночи тяжесть в затылке и резь в глазах. Он уже был у двери в отделение патологической анатомии, когда она отворилась. Костюкович машинально шагнул в сторону, чтобы пропустить выходившего оттуда человека. Им оказалась миловидная стройная девушка в белом халате и в белой шапочке. Он узнал ее не сразу, но узнал. Она тоже придержала шаг, видимо, от неожиданной встречи, смутилась.

– Что вы тут делаете? – вырвалось у него.

– Я тут работаю.

– Кем?

– Лаборанткой.

– Как вас зовут?

– Аня… Извините, я спешу, – вдруг заторопилась она…

Каширгова ждала его. Шнур чайника свисал из розетки, на столе стояла банка гранулированного кофе "Кафе Пеле", две чашки и сахарница.

– Совсем приехали, Сажи? – спросил он, усаживаясь.

– Да. Нас отпустили на неделю раньше… Что у вас слышно?

– Был у главного.

– Ну и?..

– Он утерся. В прокуратуре тоже все нормально.

– И я была у главного. Получила удовольствие, показав ему стекла.

– Обрадовался?

– Изобразил во всяком случае… Я подала ему заявление, Марк.

– Какое?

– По собственному желанию.

– То есть? – он поставил чашку в блюдце.

– Ухожу на кафедру. Там есть ставка ассистента. Сивак берет меня. Я все же кандидат, – усмехнулась она.

– Зачем, Сажи?

– Надоело. Буду наукой заниматься и читать лекции.

– Интересный поворот, – не скрывая огорчения, сказал он.

– Но будем видеться, Марк. Из вашего отделения до кафедры даже ближе, чем сюда… И потом – у вас есть мой телефон, а у меня ваш.

– Ну разве что, – хмыкнул он.

– Еще кофе, Марк?

– Нет, спасибо…

Пока произносились все эти слова, другие слова немо возникали на периферии его мозга, подыскивали свое место в логическом ряду, составляли теперь уже хорошо видимую и понятную картину. И когда последний мазок вроде завершил ее, Костюкович сказал:

– Сажи, у вас работает такая лаборантка – Аня? Беленькая, смазливенькая с хорошей фигуркой?

– Да, есть такая, – удивленно ответила Каширгова. – Понравилась?

– Внешность – весьма… Вы не могли бы пригласить ее сюда?

– Сюда?! Зачем?!

– Пригласите, пригласите.

– В чем дело, Марк?

– Она у вас старшая?

– Нет. Исполняла обязанности, пока старшая была в отпуске.

– А когда это было?

– Около двух месяцев тому, – Каширгова сняла трубку внутреннего телефона. – Так что, звать?

– Да-да. Непременно!

– Вы меня заинтриговали. Алло, Света, ты?.. Скажи, чтобы Аня Минеева срочно зашла ко мне… Разыщи ее…

– Пишет он неграмотно, но за это сочинение я ставлю ему пятерку брехни вроде нет. Ладно, проверим, – сказал Левин, дочитав последнюю страничку излияний Дугаева. – Где он сам?

– Рудько поехал с ним в его гараж. Я попросил Богдана, чтоб он подольше держал при себе этого писателя – вы успете к Алевтине Петровне Деркач до того, как он появится там, так будет веселей.

– На чем они поехали?

– А на его грузовике, Рудько с ним в кабине, а в кузове хмель, засмеялся Михальченко. – Бедняга Чекирда звонил?

– Нет… Ну что, начнем? – Левин взялся за телефон, набрал коммутатор пивзавода. – Будьте добры, 5-13… Алло!.. Алевтина Петровна? Здравствуйте. Моя фамилия Левин… Нет-нет, я не врач, я другой Левин. Мне срочно нужно повидать вас… Нет, по телефону это долго и не в ваших интересах, коммутатор дело ненадежное… Интригую?.. Нет, я не интригую… Есть такое бюро, занимается всякой всячиной… Уверяю вас, отлагательства не терпит. Поверьте, тут не мои, а ваши интересы… Это при встрече… Да, прямо сейчас, скажем, минут через тридцать-сорок… Левин Ефим Захарович… Какая? Ага, второй этаж, седьмая. Понял, – он опустил трубку и сказал Михальченко: – Дама наша очень занята, упиралась, хотела, чтобы все по телефону или завтра-послезавтра. Все же уговорил… Я поехал…

– Если Чекирда объявится, что ему сказать?

– Пока ничего. Сперва послушаем Алевтину Петровну…

– Куда едем, Ефим Захарович? – спросил Стасик, когда Левин уселся в машину.

– На пивзавод, Стасик. Любишь пиво?

– Нет, я люблю "сухарик", я ведь родом из Цимлянска. Знаете, какой там виноград давят?!

– Слышал…

Пропуск ему был заказан. Пройдя двор, Левин зашел в здание заводоуправления, поднялся на второй этаж. На двери комнаты "7" висела табличка "Начальник отдела снабжения и сбыта".

Алевтина Петровна Деркач оказалась женщиной весьма представительной. Было ей около пятидесяти, лицо спокойное, холеное, слегка украшенное косметикой, волосы ухожены, умеренная седина на них не скрывалась, и ростом хозяйка кабинета была высока, и фигурой ладна. Все это Левин оценил сразу и подумал: "Властна".

– Я – Левин, – сказал он кратко.

– Садитесь. Итак, из какого же вы бюро?

– Частное сыскное бюро или агентство, как угодно. Называется "След".

– Многозначительное название.

– Алевтина Петровна, сперва маленькое предисловие для того, чтобы ни я, ни вы не сетовали потом, что наша встреча оказалась потерей времени. Так вот: около сорока лет я проработал в прокуратуре следователем, а ушел на пенсию с должности прокурора следственного управления.

– К чему эта преамбула? – перебила она.

– Чтобы вы поверили, что я профессионал и посему дело, по которому я пришел к вам, для меня в общем-то рядовое. Если вы поверите, что у меня есть опыт, мы не будем морочить друг другу голову – он посмотрел на нее. Ничто не изменилось ни в лице, ни в осанке.

– Дальше, – спокойно сказала она, словно приняв его условие.

– Вот это – так сказать, исповедь шофера Дугаева, – Левин вынул из папочки сцепленные скрепкой серые странички. – Она весьма многословна, но я всегда любил подробности, лишние слова меня не угнетали. Прочитайте, пожалуйста. Потом, если захотите, прокомментируете.

– А где сам Дугаев?

– Его повезли в гараж, где он кое-что хранит.

Ничего не сказав, она стала читать. И снова на лице ее Левин не увидел ни смущения, ни волнения, словно читала она какую-нибудь рядовую бумажку, каких много приходится читать по службе начальнику отдела снабжения и сбыта.

– Что же требуется от меня – опровержение или подтверждение? спросила она, закончив читать.

– Ни то, ни другое. Некоторые уточнения. Поскольку опровергать затея безнадежная, а подтверждать или нет – дело ваше. Я ведь не из прокуратуры, не из милиции; протокол вести не собираюсь. Я просто выполняю договорные обязательства перед нашим клиентом.

– Какие тут возможны варианты? – не то Левина, не то себя спросила она, словно собираясь у него что-то выторговать за свою откровенность. Вы же сразу побежите в милицию.

– Я уже стар бегать, Алевтина Петровна. У меня артрит, ноги болят, поэтому чаще пользуюсь телефоном. Но даже, если бы я поленился снять телефонную трубку, есть еще шустрый и обиженный вами Чекирда и еще одно, уже официальное лицо – некто Рудько, следователь ГАИ, задержавший вашего Дугаева.

Она долго молчала, расхаживая по кабинету, а Левин сидел и ждал, какое же решение она примет. А их было три возможных: выставить его за дверь, заявив, что он обратился не по адресу; городить ложь, отвечая на его вопросы, или полуложь; и, наконец, – выложить все, как на духу, не зная, о чем осведомлен Левин, а что держит в запасе. Если она умная женщина, а Деркач производила впечатление женщины умной, опытной, то, конечно, пойдет на откровенный разговор. Во-первых, в расчете, что все-таки сможет договориться с Чекирдой полюбовно. Ясно, она его знает. Когда Левин упомянул его фамилию, даже не поинтересовалась, кто, мол, такой этот Чекирда. Во-вторых, зная этот тип женщин, достигших престижных постов, – деловых, властных, амбициозных, тщеславных – Левин полагал, она не станет врать, опасаясь, как бы он тут же не поймал ее на лжи, т.е. унизит таким образом и низведет с определенного пьедестала в их иерархии ценностей до положения заурядной продавщицы пива, которую поймали на недоливе. Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что она безусловно понимала: если дело дойдет до суда, то получит срок. Это и есть та обнаженная реальность, которую она, разумеется, вычислила прежде всего… И он не ошибся, она спросила: