Боевой гимн - Уильям Форстен

Пробив себе путь в этой толпе, Эндрю устремился к форту, хватаясь на бегу за пучки травы, чтобы не покатиться вниз на скользкой тропе. Пригнувшись, он рванул к воротам в крепость и, не добежав до них несколько десятков ярдов, упал на колени.

— Ганс, Боже мой! Ганс!

— Эндрю, какого черта ты здесь делаешь? — просипел Ганс.

— Эндрю обнял старого друга, смеясь и плача одновременно.

— Сынок, я думаю, нам лучше выбираться отсюда, — произнес Шудер, и Эндрю показалось, будто и не было всех этих лет. Перед глазами его как наяву встала картина их первого боя при Антьетаме, когда он был насмерть перепуганным молодым лейтенантом, а Ганс посмотрел на него своими спокойными глазами и почти теми же словами, что и сейчас, сказал, что надо выводить роту из ловушки, в которую они угодили.

Эндрю поднялся и хотел помочь Гансу встать на ноги, но старый сержант остановил его и склонился над раненым чернокожим человеком, лежавшим рядом с ним.

Кетсвана застонал, из ран на голове и руке обильно текла кровь.

— Пойдем, друг мой, нас ждут дома, — прошептал Ганс, и в эту секунду к ним подоспели Буллфинч со своими морпехами, которые подхватили янки и зулуса и потащили их к реке. Несколько человек сразу же обступили Эндрю, закрывая его от усилившегося огня бантагов.

Буллфинч не стал идти по тропинке, а направился прямо к воде. Три моряка, несших Кетсвану, вброд добрались до «Питерсберга» и передали зулуса на руки ожидавших их на палубе матросов. Когда к реке поднесли Ганса, он вдруг вскрикнул и обернулся.

— Григорий! Там остался Григорий!

Эндрю удивленно оглянулся на форт. Из ворот выбежали еще шесть человек, а потом на северной стене появились бантаги, открывшие огонь по беглецам.

И тут из крепости вылетели еще четверо.

— Беги, Григорий, беги! — закричал Ганс.

В нескольких футах перед бегущими людьми разорвался бантагский снаряд, и они повалились на землю.

Издав крик боли, Ганс попытался подняться на ноги, но Эндрю и Буллфинч удержали его.

Двое из упавших, пошатываясь, поднялись и склонились над своими ранеными товарищами. Морские пехотинцы, охранявшие Эндрю, кинулись им навстречу, одного из них сразила вражеская пуля. Добежав до четверки смельчаков, они схватили двоих раненых и поволокли их к пристани.

— Пошли! — скомандовал Буллфинч, входя в реку и подталкивая перед собой Эндрю и Ганса. К ним протянулись десятки дружеских рук, и в следующее мгновение все они оказались на палубе броненосца. Бантагские пули защелкали по бронированным бортам «Питерсберга», высекая из них искры.

— Обрубить якорь! Всем машинам самый полный вперед! — взревел Буллфинч.

Эндрю, жадно хватающего ртом воздух, подтащили к орудийному порту и без лишних церемоний пропихнули на батарейную палубу.

Приподнявшись на локте, он помог матросам протолкнуть сквозь тот же порт Ганса, и старый сержант рухнул на него сверху. Вслед за Шудером на батарейную палубу пролез Буллфинч, по-прежнему требовавший, чтобы механики дали самый полный ход.

«Питерсберг» задрожал и дернулся вперед. Ганс перевел взгляд на окровавленного и оглушенного Ганса, лежавшего на палубе рядом с ним. Что он мог ему сказать? Разве существовали такие слова, которые могли выразить то, что он чувствовал, что он хотел бы донести до своего друга? Эндрю опять поразила уже приходившая ему в голову мысль о том, что люди могут годами не сознавать, как они любят друг друга, какие глубокие чувства их связывают. Но ради драгоценных минут встречи с другом, который считался потерянным навсегда, человек готов пожертвовать всем, что у него есть, даже своей жизнью.

Ганс пошевелился.

— Григорий, Кетсвана?

Подняв голову, он увидел, что зулус сидит на полу, прислонившись к лафету, и улыбается.

— Ганс!

Издавшая этот возглас невысокая темноволосая девушка выбежала из толпы бывших бантагских рабов и остановилась рядом с Гансом. С трудом встав на ноги, Шудер заключил девушку в объятия и принялся осыпать ее поцелуями. Вдруг до Ганса дошло, что вокруг воцарилось удивленное молчание, и он, покраснев, повернулся к Эндрю.

— Эта девушка, — вдохновенно начал он, — эта девушка, это… это…

— Миссис Шудер, насколько я могу судить, — ухмыльнувшись, закончил за него Эндрю.

— И юный Эндрю, — гордо добавил Ганс, показывая на плачущего младенца в руках Тамиры.

— Сэр? — нерешительно обратился к нему один из морских пехотинцев Буллфинча.

При виде его печального лица у Ганса сжалось сердце.

— Григорий?

Протолкавшись сквозь толпу, Ганс замер рядом с лежащим на полу суздальцем. Вокруг него на коленях стояли люди, которыми он командовал в своем последнем бою. Его лицо уже приобрело восковую бледность. Ганс бросил взгляд на нижнюю половину тела Григория. Ее просто не было. Ганс закрыл глаза, отчаянно желая, чтобы этот кошмар развеялся и он вновь увидел своего друга целым и невредимым.

— Ганс.

Он опустился на колени и взял Григория за руку.

— Ваш табак. Меня от него стошнило.

Ганс выдавил из себя улыбку.

— Что ж ты наделал? — прошептал он. — Это я должен был там остаться.

— Вы спасли меня на Потомаке, — выдохнул суздалец. — Теперь была моя очередь отплатить услугой за услугу. Мы с Кетсваной не могли позволить вам умереть.

Он помолчал несколько секунд.

— Кин здесь?

Эндрю опустился на колени рядом с ним.

— Я здесь, Григорий.

— Моя жена?

— Ждет твоего возвращения. Она никогда не переставала надеяться. У тебя чудесная маленькая дочурка.

Лицо Григория осветилось слабой улыбкой.

— Отвезите меня домой. Не оставляйте здесь. Отвезите домой.

— Конечно, сынок, — мягко отозвался Эндрю.

Григорий попытался сесть, но силы покинули его, и он со вздохом откинулся на спину.

— «Сохранится память и о нас — о нас, о горсточке счастливцев…» — Его голос затих.

— …братьев, — закончил за него Ганс и, протянув руку, закрыл глаза друга.

Истощение и оцепенение разом охватили его. Рыдая от горя, Ганс поднялся на ноги. На палубе, где минуту назад царили радость и ликование, теперь была мертвая тишина. Спрятав лицо в ладонях, Ганс разразился надрывным плачем, от которого содрогалось все его тело. Взгляды всех людей были устремлены на него, и Эндрю видел, что многие спутники Ганса тоже не скрывают своих слез, видя горе того, кто все эти дни был для них непоколебимой скалой и только теперь дал волю своим чувствам.

К Эндрю приблизился Буллфинч.

— Нам удалось поставить заплату, — сообщил он. — В трюме полно воды, и мы перегружены сверх всякой меры, но я надеюсь, нам удастся дотянуть до своих.

Эндрю жестом попросил его помолчать.

Ганс стоял, окруженный людьми, обязанными ему жизнью. Он обвел их взглядом и потом опустил глаза на тело Григория. Из толпы бывших рабов вышла Тамира и обняла Ганса. Он посмотрел на своего сына.

Из глаз Ганса текли слезы, слезы по всем тем, кто пропал без вести, кто погиб в бою, и даже по тем, кто был теперь рядом с ним. На его плечо легла чья-то рука, и, подняв голову, Ганс увидел перед собой ясные глаза Эндрю.

— Добро пожаловать домой, Ганс.

Глава 10

— Жаль, что я не видел физиономию этого дьявола Гаарка, когда «Питерсберг» обрубил якорную цепь и отошел от пристани! — расхохотался Пэт. — Было бы неплохо, если бы эти дикари перерезали ему горло.

— Гаарк найдет способ утихомирить своих подданных, — ответил ему Ганс. — Он выкрутится.

Эндрю обвел взглядом людей, сидевших вокруг стола в предназначенном для торжественных приемов Восточном кабинете Белого дома, и у него потеплело на душе. Вдруг он вспомнил, как в первый раз оказался в этой комнате, когда его вместе с Гансом привели на встречу с Ивором, боярином Суздаля. Человек, сидевший теперь во главе стола, президент Калинка, был их переводчиком и, как всегда подозревал Эндрю, больше сочинял, чем переводил.

Он улыбнулся Калину. Какие бы противоречия между ними ни возникали в прошлом, сейчас они снова были все заодно, и Эндрю видел, что старина Калин опять стал тем отчаянным крестьянином, который поднял тогда свой народ на восстание против бояр. И если уж на то пошло, то Эндрю казалось, что он и сам скинул десяток лет.

— Пять старых друзей, — вдруг произнес Калин. — Как хорошо снова оказаться всем вместе.

— И все-таки я считаю, что тебе, Ганс, необходимо отдохнуть, — заявил Эмил. — Давай отложим выпивку на завтра.

— Скоро мы все пойдем спать, — сказал Калин. — Это был прекрасный день. Посидим еще немного перед сном.

Прием, оказанный Гансу, когда его поезд прибыл на суздальский вокзал, мог сравниться только с триумфом после битвы при Испании. Пожалуй, единственным, у кого нашелся повод для недовольства, был Билл Уэбстер, министр финансов. Он жаловался Эндрю, что с этими праздниками целых два рабочих дня пошли псу под хвост, не говоря уж о двух днях ликования в Риме, где поезд сделал остановку по пути на Русь. Но Эндрю был убежден, что Ганс заслуживал такой встречи, ибо кто, как не он, отдал все, чтобы создать эту Республику?