Ева и головы - Дмитрий Ахметшин

— Где мы возьмём столько соли? — спросила Ева.

Великану, судя по всему, нужно было её немало.

Соль всегда была дорогой, и в блюда мать клала её буквально по щепотке. Ева соскучилась по соли: то, что получалось у неё на костре, не всегда можно было есть не посолив. Но Эдгар съедал всё, не моргнув глазом. Он вполне мог питаться в лесу пищей любого дикого зверя, травоядного ли, или, может, даже плотоядного. Ева ни разу не видела, чтобы он ел сырое мясо, но почему-то девочке казалось, что Эдгар не привередлив в еде. То есть совсем не привередлив.

— Может быть, завтра купим на каком-нибудь рынке, — сказал он, всё ещё разглядывая руку и зачем-то пересчитывая на ней пальцы. — У тебя остались ещё эти глупые медные кругляши?

Ева кивнула. Деньги, за которые Эдгар поневоле продавал своё цирюльничье мастерство, она почти не тратила. Другое дело — и оба они это понимали — чтобы найти рынок, они должны для начала найти достаточно большой город, а его в ближайшее время на пути не предвиделось.

Они могли также выйти на тракт и встретить какого-нибудь проезжающего торговца, но когда ты путешествуешь не дорогами, а направлениями — это не так-то легко. В этом, пожалуй, единственный недостаток такой разновидности путешествий. Ну, ещё и в том, что тропа, которой ты пробираешься через лес, может запросто исчезнуть из-под твоих колёс.

— Что ж, есть ещё один способ.

Эдгар по-хозяйски огляделся.

— Кажется, вон там орешник… нарви мне его веточек, тех, что посуше.

Ева исполнила его поручение, но Эдгар, к её удивлению, бросил их в костёр.

— Завтра у нас будет соль, — сказал он. — Это один из небольших лесных секретов, которые узнаешь, если долго соприкасаешься с природой.

Когда ветки прогорели, он собрал золу и сварил её в котелке, залив небольшим количеством воды. Ева, до последнего ожидавшая волшебного действа, к тому времени уже клевала носом. Так и заснула она возле остывающих углей, и великан, подняв девочку на руки, отнёс её в повозку.

С рассветом Эдгар, кажется, немало удивился, что из города за ними никто не пришёл.

— У злоупотребляющих вином от радушия до агрессии всего полшага, — сказал он девочке. — И на этих полшага человека может подвинуть всё что угодно, в том числе и другой человек.

— Какой ещё человек? — спросила, безуспешно пытаясь проковырять в глазах щелочки, Ева.

На это Эдгар ничего не ответил. Он слил солёную воду с пеплом в глиняную склянку с крепким вином, поместил туда вчерашний их трофей и накрепко закрыл пробкой.

— Главное, чтобы туда не поступал воздух, — сказал он. — Тогда рука сохранится такая, какая есть. Не знаю зачем, но есть предчувствие, будто она нам ещё пригодится.

Тронулись в путь. День прошёл без особенных происшествий, а вечером, во время ставшей уже традиционной беседы за приготовлением пищи, Эдгар сказал:

— То, что мы сделали, то, что мы проникли в человеческую брюшину… такое ещё никому не позволялось. Все… даже великие врачи, те, кто сидит в университетах и несёт свет знаний остальным, те, кто пишет великие медицинские труды, все они на самом деле проводят операции лишь в собственном уме. Да ещё над свиными телами, которые считаются подобными человеку… — великан помолчал, растерянно моргая. — Ну, не будем возводить хулу на достойных учителей, если, конечно, среди ныне живущих есть достойные.

— Почему всё так строго? — спросила Ева. — Ведь это человеческое тело. Мы ходим в нём, как… как в платье! Что плохого, если кто-то захочет взглянуть на изнанку платья? Хотя бы для того, чтобы посмотреть, где требуется её починить?

— «Да не разъединит кто-то тела человеческого, и да не отъемлет его части, ибо грядёт великое воскрешение, и не только души воссияют на земле, но и тела дедов и прадедов, и прочих предков, живые, восстанут из могил», — нараспев произнёс Эдгар. — Справедливости ради, эти слова хорошо бы зачитать любому из великих завоевателей древности и современности… любому из великих убийц. То, что мы выбрались оттуда живыми — наверное, недосмотр одного из ангелов. Вот так — даже небесные так увлекаются созерцанием человечьих пороков, что не замечают происходящего у них перед носом преступления.

Он неодобрительно покачал головой, как будто осуждая самого Всевышнего, которому с такой неистовостью молился при первом удобном случае, свободном от созерцаний, собирания трав и экспериментов над живой природой. А потом вскричал:

— Но всё же! Как дивно всё там устроено, как странно, и… необычно. Древние были неправы, не существует животных, подобных человеку, и это, если подумать, очень правильно. Человек подобен Господу, так что я имел возможность одним глазком созерцать божественное устройство. Остаётся только сожалеть о том, что так мало успел разглядеть…

Он задумался, провожая взглядом птичий клин. Шляпа была сдвинута на затылок и из-за формы головы завалилась на бок, пояс расстёгнут, позволяя одежде свободно ниспадать до земли. Эдгар походил на древнюю греческую статую, наполовину погребённую под землёй.

— А что мёртвые? Разве не всё равно будет, если кто-то заглянет к ним внутрь и всё хорошо изучит?

Иногда мир взрослых представлялся Еве наполненным странными и дикими правилами, которые те сами себе устанавливают, чтобы помешать нормально жить.

— Тела почивших — великое искушение, — покачал головой цирюльник. Прибавил кратко: — Но они принадлежат Господу. Уж куда больше, чем живые, которые, словно обломанная ветка, мотаются туда и сюда, покорные порывам ветра и собственным желаниям.

— Если хочешь, я могу тебе нарисовать, что было в животе у того человека, — в порыве великодушия сказала Ева.

Эдгар отмахнулся.

— Кому под силу такое изобразить? Разве что человеку, который помнит каждый свой день, начиная с рождения.

— Мне под силу, — упрямо сказала Ева. Костоправ с изумлением посмотрел на неё — почувствовал, что она злится. — Я всё запомнила! Бывало раньше, я запоминала, где мать сажала те или иные овощи, помнила каждую грядку и куда упало каждое семечко! Честное слово, я не хвастаюсь. Сейчас покажу…

Она огляделась в поисках ровного участка земли, на котором можно было бы рисовать.

— У меня есть дощечка для письма, — Эдгар хлопнул в ладоши, и с ближайшей ёлки сорвалась стая ворон. Он не на шутку разволновался.

Ступни великана гулко загрохотали по дощатому настилу повозки, и Ева навострила уши: неужели она что-то пропустила?

В груде Эдгаровых пожитков было очень интересно рыться, и девочка занималась этим в долгие часы переездов с места на место, когда глазеть по сторонам надоедало. Великану, казалось, было всё равно, что его вещи перетряхиваются снизу доверху и внимательно изучаются юными и жадными глазами: вряд ли он сам помнил, что где лежит. Но всё заносилось в голове костоправа в специальный перечень — что и как выглядит, как пахнет и звучит, для чего пригодно… Ева была уверена — он может потеряться в развалах собственного же барахла, но зато всегда может вспомнить и долго искать какую-нибудь вещь, которая была похищена в одном из городов местными нищими, или вывалилась за борт в те времена, когда под весом Эдгара скрипела и грохотала телега в разы меньшего размера. Особенности его памяти приводили девочку в восторг, особенно когда Эдгар рассказывал о случившихся на днях событиях как о чём-то давнишнем, или же вовсе не мог их припомнить.