Ампирный пасьянс - Вальдемар Лысяк

"Все люди гениальны, – написала Марта Грехем, – но большинство из них в течение весьма краткого мгновения". Камбронн был гениален в течение мгновения, столь же краткого как отблеск огня из ствола стреляющего орудия, а слово, которым он воспользовался, и которое Виктор Гюго выловил из забытья, прозвучало громче, чем пушечная канонада, и звучит до сих пор. Вот только, на самом ли деле он им воспользовался? У меня 99 процентов уверенности, что именно так все и было, вот только никогда этой уверенности не будет больше.

Зато я на все 100 процентов уверен, что солдатские словечки и жесты принадлежат своим эпохам, и вместе с эпохами они и умирают. Луи Арагон вспоминал в беседе с одним французским журналистом, как сообщил своему командиру что война (Первая мировая) как раз завершилась. Полковник остолбенел, а потом крякнул:

– Бля… Что ж теперь с моим орденом Почетного Легиона?!

Эта фраза является символом, говорящим намного больше, чем ответ Камбронна при Ватерлоо.

ВАЛЕТ ПИК

Измена является преступлением лишь тогда, когда не добьется своей цели.

10 января 1769 года в семействе бочара из Саррелуа (Лотарингия) на свет появился рыжий мальчишка, которому при крещении дали имя Мишель. Когда ему еще не исполнилось двадцати, Мишель Ней вступил в армию, продолжая семейную традицию. Его отец, бывший солдат, не сделал карьеры в армии по той простой причине, что перед Революцией все офицерские чины были заранее предназначены только для благородных. Во время Революции большинство благородных очень нехорошо умерло в объятиях гильотины, в связи с чем воюющая со всей законной Европой Республика начала испытывать недостаток в офицерских кадрах. В такой ситуации для смельчаков покроя Нея открывалось широкое поле для карьеры. Сын бочара из Саррелуа воспользовался шансом по максимуму. В тогдашней французской военной иерархии максимумом был чин маршала, и в 1804 году Ней получил его из рук Наполеона. Помимо этого он получил еще титулы принца Эльхингенского и принца Московского, а также неформальный титул: "храбрейший из храбрых".

"Рыжик" (так ласково называли его солдаты) отличия любил, но еще сильнее обожал боевую славу. Когда Наполеон во время осады Михельсбурга прислал ему приказ обождать корпус Ланна, Ней рявкнул курьеру:

– Передай Его Императорскому Величеству, что славой я ни с кем делиться не собираюсь!

Он и вправду не делился, всегда выступая в первых рядах. В Испании, когда генерал Эррасти, защищавший от французов Сьюдад Родриго, вышел из города с белым флагом и попросил провести его к командованию французов, от ближе всего расположенных к твердыне штурмового шанца прозвучали слова:

– В этом нет никакой необходимости, я здесь.

И появился Ней.

В отличие многих обмундированных героев эпохи, для Нея поле сражения не было местом кровавой, непосильной работы, а чем-то вроде жилой комнаты, в которой он отдыхал от слишком запутанной для его рыжей головы будничности мирной жизни. В зените битвы под Бородино, когда ряды французской кавалерии начали лопаться в огне русских пушек, Ней вытащил из кармана порцию табака, сунул ее в рот и начал хладнокровно жевать, что подействовало на солдат будто морфий.

Когда во время ухода из под Москвы Великая Армия превратилась в громадное стадо безумцев, Ней, как бы нехотя, совершал такие чудеса героизма, что из уст Наполеона прозвучали необычные слова:

– Я бы предпочел потерять триста миллионов франков, чем одного Нея!

Когда это имеющее все черты Апокалипсиса отступление уже заканчивалось у Виленских ворот Ковно, казаки Платова решились на окончательный штурм французского арьергарда. Толпа завыла и рассыпалась в паническом бегстве. Перед воротами остался рыжеволосый мужчина в мундире маршала – он повернулся, созвал несколько храбрецов, затем поднял брошенное мародерами ружье и начал стрелять как простой солдат, с тем спокойствием, который обычные солдаты проявляют только лишь во время маневров. Атака казаков сорвалась. И потому через сто лет с лишним МакДонелл написал про экскурсию французов в глубины России-матушки чудесные слова: "Один император, два короля, один принц, восемь маршалов и 600 тысяч солдат – все они были разбиты. Все – кроме сына бочара из Саррелуа".

Человеку этому Франция отплатила воистину особенно за все, чего он совершил во имя ее славы в течение двадцати лет. Одним весенним утром 1815 года его поставили к стенке и нашпиговали 11 французских пуль в грудь. За государственную измену.

На белом тракте смерти, растянувшемся между Москвой и Березиной, звезда Бонапарте начала угасать. Последствия этого были идентичны тем, как и во всех подобных случаях во всей истории. Маршалам – элите преторианцев императора – начала осточертевать ампирная карусель. В течение многих лет побед они заработали для себя княжеские титулы, дворцы и прекрасных женщин, и теперь им не хотелось все это потерять. В 1814 году, когда над Францией нависли черные тучи, средний возраст 17 действующих маршалов Империи составлял 49,8 лет. В таком возрасте человек, уже чего-то достигший, уже желает начать отдыхать и стричь купоны с даров судьбы. Герои устали, а Корсиканец все так же гнал их на новые и новые поля сражений; горевший в нем негаснущий огонь начал их пугать; они начали его ненавидеть – вначале огонь, а потом и самого императора. Эта ненависть позволила им забыть, что за все у них имеющееся, они обязаны благодарить ему – без него они были бы теми, кем родились: бочарами, корчмарями и пастухами. Как сказал Монтескье: "Когда осыпаешь человека милостями – с этого момента первой его мыслью будет лишь одно: как их сохранить".

В 1814 году войска антинаполеоновской коалиции вступили на землю Франции. Там, где союзники встречали Наполеона, они терпели ужасные поражения; но там, где его не было, они одерживали победы над его маршалами. Усилия императора были сизифовыми, не мог же он лично заблокировать все дороги. Он выиграл более десятка сражений, но с тем же общим результатом, как будто бы кто-то пожелал остановить ворвавшуюся на пляж морскую волну, дав ей более десятка пинков. Австрияки, русские, пруссаки, немцы и шведы все прибывали, их когорты шли с востока непрерывными цепями, как будто бы какая-то гигантская матка выплевывала их в том месте, где встает солнце. В конце концов, они добрались до рогаток Парижа.

И вот тогда самый давний из личных приятелей Наполеона, маршал Мармон, князь Рагузы, сдал без боя защищавшую город армию [В результате этого какое-то время французы применяли слово "raguser" вместо слова "trahir" (изменять)], а его коллеги заставили "бога войны" принять отставку (Ней сыграл здесь первоплановую роль), кинули в канаву ампирные знаки отличия и поклонились белым лилиям, а точнее, жирному Бурбону, который последние два десятка лет шастал по свету на милостивых хлебах России и Пруссии, а теперь вернулся на родину "привезенный на тачке" ее врагами. Людовик XVIII добродушно принял маршалов на свою псарню, одарил титулами пэров и новыми орденами, и все стали счастливы наконец-то воцарился столь желанный мир и покой.

Но всего лишь на 10 месяцев.

Ранней весной 1815 года Бонапарте сбежал с Эльбы, неожиданно высадился во Франции и во главе горстки солдат шел на столицу с размахом захватывавшего все и вся урагана. Король выслал против него небольшой отряд и ожидал скорых известий о разгроме "бунтовщиков". Через несколько дней падающий от усталости королевский курьер добрался до Парижа.

– Ну что, наши войска отбросили их? – прозвучал вопрос.

– Нет, они пьют с ними, – прозвучал ответ.

Тогда Бурбон почувствовал себя неспокойно на золоченом стуле в Тюильри, хотя придворные клялись ему честью, что не пропустят "корсиканского оборотня" к границам города. Людовик XVIII был глуп, но не настолько глуп, чтобы не понимать, что человека, сумевшего завоевать половину Европы, не остановит даже миллион придворных. Для этого был нужен солдат. К счастью, солдат при нем имелся, к тому же "храбрейший их храбрых".

Когда принц Эльхингенский и Московский услыхал, что "Франция ожидает от него исполнения своих обязанностей", он с типичным для себя бессмысленным запалом заявил, что "привезет чудовище в железной клетке", после чего взял три тысячи солдат и отправился навстречу Наполеону..

13 марта 1815 года Ней добрался до постоялого двора "Под Золотым Яблоком" в Лонс-ле-Солниер. Те, которые его там видели, впоследствии утверждали, что он был как никогда мрачным. Понятно – отовсюду доходили сообщения о массовом переходе войск на сторону императора, а солдаты Нея все неохотнее выполняли его приказы. До рыжеволосого постепенно стало доходить, что народ пойдет за императором, и что воевать против императора, означает воевать с народом и разжечь гражданскую войну. Если бы ему приказали в одиночку вступить в бой с батальоном врагов, он знал бы, что следует делать, и проявил бы такой героизм, которого не знала бы история – уж в этом он был виртуозом. Но теперь его поставили против волшебника, которому он когда-то сам позволил околдовать себя вместе со всей Францией, а он пообещал привезти этого полубога в железной клетке!