Ключ к счестью - Джейн Фэйзер

У хозяйки глаза чуть не вылезли на лоб, но она удержалась от восклицания и сухо спросила:

— Значит, за девушку могу не платить?

— Я говорил уже, дважды не повторяю, — с обидой сказал Оуэн. — А потом… после всего… договоримся. Если она вам подойдет.

— Ладно. Согласна.

Старуха собралась было смести со стола монеты, но Оуэн прикрыл их ладонью.

— Погодите. Еще пара слов…

Глава 19

Как только за ними закрылась дверь на кухню, Пен подбежала к едва заметной шаткой лестнице, ведущей наверх. Боясь прикасаться к сломанным перилам, опасаясь, что под ней рухнет ступенька, она полуощупью добралась до какой‑то двери неизвестно куда. Скорее всего на чердак.

«Пускай она не будет заперта!» — молила Пен, поворачивая ручку. Дверь со скрипом приоткрылась, за ней было темное, холодное, как могила, помещение, куда Пен некоторое время не решалась ступить, парализованная страхом от того, что там увидит или чего не увидит.

Она все же вошла, не закрывая двери, чтобы проникал слабый свет снизу, и, постепенно привыкая к темноте, сумела разглядеть на полу какие‑то три свертка.

— Кто тут? — раздался испуганный шепот из первого свертка, и Пен направилась в ту сторону по кривым доскам пола, боясь провалиться и стараясь, чтобы внизу не услышали ее шагов.

Опустившись на колени, она разглядела истощенное лицо маленькой девочки и на нем огромные глаза.

— Все хорошо… все хорошо… — бормотала Пен, не вполне отдавая себе отчет в том, что говорит. — Не бойся. Это я…

Рядом с девочкой под вторым рваным одеялом на охапке соломы она увидела ребенка. Это был мальчик, тоже истощенный, тоже с грязным лицом. Он крепко спал. Сколько ему лет, она определить не могла. Но совсем мало.

Третий сверток — еще один маленький мальчик. Этот бодрствовал и смотрел на нее печальными старческими глазами, засунув в рот палец.

Отчаяние охватило ее, грозя смыть и потопить все надежды, всю уверенность. Перед ней двое, и каждый может быть ее сыном. Тем самым, кого она восемь месяцев носила в своем чреве, кто появился на свет сквозь долгие часы немыслимой боли.

Но ведь должен быть материнский инстинкт, который подскажет, какой ребенок принадлежит ей и только ей! Разве не так?

Она распрямилась, сумела побороть слезы — они сейчас не помогут. Поможет решимость. Только она!.. Сколько у нее времени? Как долго Оуэн задержит разговорами эту мерзкую старуху?.. Нужно забрать обоих детей! Обоих мальчиков! Из ее головы напрочь исчезла мысль, что, быть может, ни один из них — не сын. Все равно она должна их забрать отсюда! Спасти!

Нагнувшись, она подняла ребенка. Того, который не спал. Солома под ним была влажная, сопревшая, одежда состояла из одной рваной рубашонки. Он с молчаливым испугом смотрел на нее.

— Тише… тише, мой маленький, — говорила она, прижимая его к груди, — плохо тебе не будет…

Он вытащил палец изо рта, но кричать не стал.

Она поднесла его к двери, где было чуть светлее, стала жадно вглядываться в его лицо, лихорадочно пытаясь отыскать в нем черты Филиппа — его глаза, нос, рот… Их она не увидела. Ничего даже отдаленно напоминавшего Филиппа или ее саму. Еще крепче она прижала к себе худое тельце, моля небо, чтобы ей открылись какие‑то неведомые внутренние связи с этим существом, но все было тщетно.

Она поставила его на пол возле двери, и он стоял там, покачиваясь, глядя на нее с удивлением, пока она поднимала с соломы второго ребенка и несла к двери. Ребенок проснулся и собрался было заплакать, но она осторожно прикрыла ему рот ладонью. И тоже изучала его лицо, не находя в нем искомого.

Этого ребенка она поставила рядом с первым. Они были как близнецы: одинакового роста, одинаково худы и грязны. Теперь она могла примерно определить возраст: около двух лет. Или чуть больше.

— Как тебя зовут? — спросила она любителя сосать палец. — Имя… как твое имя?

Он не отвечал, только качал головой.

— Его никак не зовут… и второго тоже, — внезапно послышался голос девочки, оставшейся там, в темноте. Она подошла ближе.

Пен увидела, что говорившая намного старше, чем ей показалось вначале, — девочке было лет шесть‑семь. Она схватила одного из мальчиков и прижала к себе.

— Они мои! Я слежу за ними и никому не отдам! Куда вы их берете?

— Откуда вы все тут взялись? — спросила Пен. — Чьи вы дети?

— Моя мама прачка, работает там, — девочка показала рукой куда‑то вне пределов дома, — а моя сестра здесь, у мистрис Логан. Откуда мальчики, не знаю, мне велят за ними глядеть… кормить… — Она посмотрела на Пен голодными глазами. — У вас никакой еды, случайно, нет?

Пен стало стыдно, что она ничего съедобного с собой не захватила, но она не знала, представить себе не могла, что почти рядом с ее миром существует такой — голодный и страшный.

Это открытие еще больше укрепило ее намерение, которое она решила немедленно осуществить. Схватив в обе руки по ребенку, крепко прижав их к своим бокам, она стала медленно и осторожно спускаться по расшатанной лестнице.

— Эй! — закричала девочка. — Они не ваши! Что вы делаете? Я должна за ними смотреть. За них деньги плотят. Мистрис Логан сдерет с меня три шкуры!

— Тогда иди и ты со мной, если хочешь, — в отчаянии сказала Пен. — Только я пока сама не знаю, куда мы все…

— И пойду! Пойду с вами! Я не могу оставить мальчиков.

Ноша у Пен была не тяжелая — дети почти ничего не весили. С ними на руках и девочкой, которая шла по пятам, она снова оказалась в нижней комнате и, больше не собираясь таиться, громко позвала:

— Оуэн!

И решительно толкнула едва заметную дверь в кухню, где возле стола увидела Оуэна и хозяйку, которая обомлела от того, что представилось ее глазам.

— Эй! — закричала она. — Ты свихнулась? Эти дети должны жить здесь!.. Нелли! — Схватив деревянный черпак, она замахнулась на девочку, которая спряталась за юбку Пен. — Сколько раз тебе говорить, чтобы никого не подпускала к детям? Я убью тебя, гадину!

— Я не виновата. Честное слово, не виновата! — заныла девочка, заливаясь слезами.

— Она не виновата. Прекратите!

Это был спокойный голос Оуэна. Он схватил руку хозяйки, задержал в воздухе и отобрал орудие наказания. Все это время он не сводил глаз с лица Пен. Никогда не видел он на нем такой смеси отчаяния и надежды, радости и ярости. Как прижимала она к себе двух оборванных тощих детей, в которых едва теплилась жизнь!

Он понимал причину ее отчаяния: она осознала въяве, что не может, и не сможет никогда, опознать своего ребенка. Только чудо могло ей помочь сделать это. Она все еще надеялась на себя, в ней теплилась надежда… И таяла с каждой минутой.