Оранжевое лето - Яник Городецкий

Я упал в траву и выдохся. В небе косяком шли облака.

"Вы хотите поймать облако?" — вспомнил я и вздохнул.

В моем раскрытом окне стоял кактус в пузатом горшке. Я подумал, что никогда не отдам Шону его мебель, если Райан не уедет.

Мне захотелось увидеть Шона, и я снова развернулся и пошел к его дому. Я столкнулся с другом в дверях его подъезда. Он явно был не в духе.

— Привет, — я широко улыбнулся. У меня-то было прекрасное настроение. Шон хмуро посмотрел на мое довольное лицо.

— Джек-пот сорвал? — безучастно поинтересовался он. Я покачал головой.

— Все гораздо лучше… А ты почему такой забитый?

Шон приложил к губам палец, потом сжал себе рукой шею, закатил глаза и высунул язык, будто в агонии. Я ничего не понял. Из подъезда вышла Мартина, и я снова заулыбался.

— Здравствуй, — сказал я.

— Привет, Итан. Как дела? Шон! Ну почему ты вечно все забываешь? Вот, держи, — она отдала Шону кошелек из темной кожи и посмотрела на меня. Я так сиял, что, по-моему, без слов было ясно, как у меня дела.

— Ты чего такой радостный? — недовольно промычал Шон.

— А ты не знаешь? — я сделал вид, что чрезвычайно поражен.

Шон прищурился. Мартина заинтересованно выглянула из-за его плеча.

— Двести четырнадцать лет назад в Париже открылся первый в мире зоопарк, — серьезно сказал я. Мартина засмеялась, а Шон покрутил пальцем у виска.

— Не обращай внимания, Итан, — предупредила Мартина. — Мы идем в магазин выбирать люстру в кухню. Поэтому он такой злой.

— Я злой, потому что по телевизору футбол! Я этот матч не видел, а там три гола подряд забили. Я должен был это увидеть! — Шон чуть не плакал от досады. Я не понимал, как можно о чем-то жалеть в такой замечательный день.

— Ну так это прекрасно, — сказал я. — Давно пора. Спорю на что угодно — она висит в магазине и ждет вас!

— Пойдем с нами, — предложила Мартина. — Ты нам поможешь. У тебя врожденный вкус.

Где-то я это уже слышал… Как объяснить этим людям, что у меня ничего подобного нет?

Однако же пойти вместе с Мартиной и Шоном я согласился. Всю дорогу я развлекал их, как мог. Я уже и не помню, что говорил. Вообще-то я умею рассмешить, если сильно захочу. И у меня получилось: Мартина смеялась до слез, зато Шон с каждой моей шуткой становился все мрачнее.

— Шон! Да брось ты, это же не последний матч, — я попытался успокоить друга.

— Именно, что последний! — простонал Шон. — Последний, финальный, самый главный! Я не увижу, как наши порвут альтерцев! Вместо того, чтобы смотреть за нашей сборной, я слушаю концерт неудавшегося юмориста! Ты понимаешь весь трагизм?

— Я не люблю футбол, — напомнил я. — Не понимаю…

Под потолком того магазина, куда мы пришли, висел миллион люстр всех размеров, цветов и цен. На стенах демонстративно красовались светильники, на полу гордо стояли торшеры. Я задрал голову и тихо присвистнул, пожалев Шона. Работы ему…

— Вот эту берем, — Шон ткнул пальцем в первую попавшуюся люстру над головой, серебристо-хромовую, с четырьмя лампочками, даже и не посмотрев на нее как следует. К нам подошел невысокий мужчина в очках. В руках у него был провод.

Он помог нам обойти весь магазин. Минут через десять у меня затекла шея, а Шон уже просто ходил и бурчал себе под нос, как он ненавидит любые светильники. Я подумал, что этот матч для него действительно много значил, иначе он не стал бы сейчас ругаться.

Мне больше всего понравилась люстра с шариками. Там было шесть шариков на такой круглой спирали, какой-то выше, какой-то ниже. Интересно. Мартине приглянулась люстра с тремя десятками маленьких лампочек, торчащих в стороны. Мне тоже понравилось, но мы решили, что такую люстру нужно будет купить в зал. Шон в нашем планировании участия не принимал.

— Айгер, дай закурить, — попросил он, когда мы с Мартиной сделали второй круг, задрав головы. Я выпрямил голову: шея громко хрустнула, и я взвыл.

— Нету, — сказал я. Шон разочарованно посмотрел на меня.

— Все скурил… Ну, Итан!

— Я бросил, — признался я. Шон недоверчиво покосился на меня, и я кивнул для убедительности. — Правда. Я больше не курю.

— Уже целых два часа, да? — не без сарказма заметил друг. Я задумался.

— Три дня.

— Рекорд, достойный Гиннеса, — пошутил Шон. Я рассмеялся.

— У меня есть и еще один. Я сегодня полтора часа провел за построением в ряд домино.

— Ты не знаешь случайно, какой у тебя коэффициент интеллекта? — спросил вдруг Шон. Я сделал вид, что обиделся, и вернулся к Мартине.

Наши выборы кончились тем, что мы купили ту самую люстру, на которую первую указал Шон. Всю дорогу назад он ныл, что нужно было сделать так сразу, как только он сказал, и тогда, возможно, он успел бы еще увидеть последние минуты второго периода.

— Но тогда мы не выбрали бы люстру в зал, — заметила Мартина, а я кивнул.

— Все против меня, — констатировал Шон. Дома он с радостью обнаружил, что этот же матч передают по другому каналу. В перерыве между периодами показали новости и сказали, что двести четырнадцать лет назад в Париже открылся первый зоопарк. Шон подозрительно посмотрел на меня.

— Я слышал это в сторожке по радио, — объяснил я.

Дома я набросал угольком картинку. Черным-черным углем на белоснежной бумаге я нарисовал парня и девушку. Они просто стояли рядом и держались за руки.

Я посмотрел в зеркало, снял тенниску и нацепил новую черную рубашку, а потом стал возиться с галстуком. Я запомнил, как в прошлый раз его завязывал Дэмиэн, и у меня получилось. Тогда я оделся до конца и оценивающе оглядел себя с головы до ног в зеркале. Я даже расческу нашел и тайно возгордился собой. До самого вечера я проходил в костюме, и, признаться, мне это очень понравилось.

Я вышел из квартиры и остановился на крыльце. Мне показалось, что прохладный воздух пахнет травой и пыльными кирпичиками. Я глубоко вдохнул и не без удовольствия отметил, что больше не хочу курить. Совсем не хочу. Хочу только стоять здесь всю ночь и дышать прохладой.

Стоять я не стал, опустился на скамейку у подъезда под раскидистым кустом, похожим на маленькое дерево. В листьях что-то шуршало и стрекотало, и я задремал, успев подумать, что надо подняться и лечь спать… и заснуть…

Заснул я раньше, чем планировал, там же, сидя на скамейке, под деревом. Мне трудно сказать, сколько прошло времени. Я открыл глаза, когда во сне вдруг почувствовал, что кто-то стоит рядом. Тогда я моментально проснулся.

— Никогда не видела, чтобы кто-нибудь спал сидя, — сказала Лин. Я сначала подумал, что мне все еще снится сон, но потом убедился, что Лин действительно стоит у скамейки и с интересом наблюдает за мной.

— Лин, ты с ума сошла, — сказал я, опешив. — Который час?

— Не знаю. У меня батарейка села в часах. Неужели ты можешь вот так спать?

— Как видишь, — я пожал плечами. — Ты здесь давно?

— Две минуты.

— А что? Что-нибудь случилось? — я вдруг сообразил, что Лин наверняка не просто так пришла ко мне в час ночи, всполошился и резко выпрямился. — Что-нибудь с Эваном?

— Эван видит седьмой сон. Все в порядке, — Лин с улыбкой осмотрела меня, нарядного, точно первоклассник на утреннике. — Какой ты красивый…

— Это не я красивый, — я хмыкнул. — А костюм.

— Да и костюм ничего… А галстук тебе кто завязывал? — девушка странно прищурилась, и я понял, что урок Дэмиэна не пошел впрок.

— Ну, кто мне его мог завязать? — я тихо засмеялся. Лин поправила узел так, как надо, я даже не уследил за ее руками. — Здорово, — одобрил я. — Но все-таки, что случилось?

— Да ничего. Нет, правда, ничего. Просто мне захотелось тебя увидеть.

Я расцвел.

— Я тоже очень рад тебя видеть, Лин. Но а если бы я дома был? И спал? И дверь запер?

— И еще скажи, все сразу. Последнее вообще из области фантастики.

— А время? — я посмотрел на часы. Мои расчеты не совпадали с истиной — на самом деле сейчас было уже два с половиной часа ночи. Я присвистнул. — Лин… Половина третьего. Давай… давай я тебя лучше до дома провожу.

— Ну, Итан… Это скучно. Пойдем лучше к реке.

Я изумленно посмотрел на Лин. За последнюю минуту она удивила меня второй раз.

— Зачем? — спросил я, потому что ничего не понял.

— Так, — она пожала плечами. — Прохладно и хорошо, почему нет? Ты когда-нибудь запускал змея ночью?

— Никогда, — сказал я, подумав. — Ночью я привык спать.

— Ты нерационально используешь время, — Лин пошутила, но эта невинная шутка царапнула меня. Я кивнул.

— Это верно… Пойдем.

К сторожке мы подошли, запыхавшись от смеха и бега. Мы шутили и заливались, болтали о всяких нелепых глупостях; я шел, рассказывая что-то и размахивая руками, и, наверное, мы вели себя слишком шумно, потому что в окнах, мимо которых мы шли, сначала зажигался свет, а потом из них высовывались, ругая современную молодежь на все лады, недовольные сонные лица. Знали б они, что молодежь давно перешагнула второй десяток…