Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

Казалось, идеал гражданина-солдата и нации воинов, предложенный мыслителями Военного просвещения, должен был первым воплотиться из культурного образа в реальность на раннем этапе революции. Члены Национального собрания, к которым полк Барруа обращался как к «воинам-гражданам», в ночь с 4 на 5 августа 1789 года уже отменили феодализм, таким образом изменив отношения между членами нации – армией и народом. Полк Форе писал к Национальному собранию, что «каждый солдат есть гражданин, и каждый гражданин есть солдат: а значит, у нации, восстанавливающей свободу, большой интерес к освобождению солдата от рабства, в котором он погряз»[312]. Солдаты и граждане становятся единым целым, следовательно, солдата следовало освободить от его прошлого военного «рабства», так же как гражданина – от прежнего политического «рабства».

Превращение каждого солдата в гражданина и каждого гражданина в солдата, при этом с повышением статуса последнего могло принимать различные формы. Эта перспектива ознаменовала период жарких дебатов, сопровождавшихся самокопанием и выдвижением гипотез. Вопрос рекрутинга приобрел ключевое значение и вызывал яростные споры. Одно направление мысли, предложенное в Собрании Эдмоном Луи Алексисом Дюбуа де Крансе (1747–1814), предполагало, что всеобщая воинская повинность для мужчин является лучшим способом собрать французскую гражданскую армию, поскольку она сделает военную службу обязательной и потому определяющей частью гражданственности. Она также обеспечила бы доступность постоянных и резервных сил[313]. Однако большинство полагало, что призыв в армию должен производиться исключительно на основе добровольности. Основанная на свободе выбора, а не на принуждении, добровольная повинность казалась лучшим способом организовать рекрутинг в манере, проявлявшей новый дух свободы и гражданственности. Сторонники добровольной службы верили, что, как и в случае с древними греками и римлянами, а также с современными американцами, французская любовь к patrie и готовность умереть за нее заполнит армейские ряды заинтересованными и способными воинами. Хотя приверженцы этой точки зрения признавали, что для исчезновения старых стереотипов о военной службе потребуется время, они верили, как и офицеры полка Форе, что лучшее жалованье и условия жизни повысят привлекательность и даже гордость за службу в умах французов. Идея добровольной воинской повинности победила в дебатах и была утверждена Национальным собранием 22 июля на том основании, что обязательная военная служба нарушила бы личную свободу граждан и лишила бы другие отрасли усердных мужчин, которые добились успеха в других профессиях, но стали бы «посредственными солдатами» [Mavidal, Laurent 1867–1913, 17: 298; Osman 2015b: 138].

Однако стимулирование добровольцев к поступлению на службу и внушение гражданских ценностей требовали определенных институциональных изменений, с чем соглашались военные и члены военного комитета. Ряд этих изменений уже давно входил в планы военных реформ и вновь прозвучал в полковых cahiers. С учетом того, что сам военный комитет состоял из 20 представителей, 18 из которых были действующими офицерами или офицерами в отставке с опытом сражения за Францию в международных военных театрах, это чувство преемственности не вызывает удивления. В своей работе они не только тщательно изучили новые cahiers, но и обратились к мемуарам, письмам и трактатам, отправляемым в страну на протяжении XVIII века [Blaufarb 2002, гл. 2]. Новые документы вновь затрагивали темы humanite и sensibilité, открыто или неявно. Офицеры, жившие в гарнизоне Лилля, и те, кто писал из полков, таких как Роан или Пентьевр, сходились во мнении, что солдаты нуждались в лучшем питании и одежде. Материальная помощь ветеранам, например повышенные пенсии и государственное попечение вдов бойцов и сирот, обеспечила бы механизмы социальной защиты для солдат. Это также повысило бы долю поступивших на службу, а еще помогло бы государству выразить признательность своим гражданам-солдатам. Государство должно было вкладывать средства в улучшение медицинских услуг для заботы о физическом и эмоциональном здоровье солдат. Солдаты также постоянно критиковали Военный уголовный кодекс за его произвольность и суровость.

Военный комитет, Национальное и Учредительное собрания при возможности обращали внимание на эти просьбы. После жестоких мятежей в Нанси в августе 1790 года, которые будут обсуждаться позже в этой главе, Национальное собрание возвестило о взятии на попечение жен и детей национальных гвардейцев, погибших при захвате города. В то время как пропагандистские цели этого поступка неоспоримы, он наверняка порадовал офицеров, которые писали об этой проблеме всего за несколько месяцев до самого события. Сфера военной медицины тоже стала ведущим направлением государственных усилий по удержанию военных, при этом воплощая принципы sensibilité и humanite. Если в 1788 году в стране работало 726 военных докторов и хирургов, то к 1794 году их число превысило 8000 [Drevilion 2013:220]. Врачи продолжали исследовать военно-полевую психопатологию и искать средства лечения солдат и офицеров, которые страдали от смертоносной тоски по дому. Эти исследования казались все более неотложными из-за начала всемирной войны. Один санитарный врач подсчитал, что nostalgic, или тоска по дому, стала причиной смерти каждого четвертого солдата в Вердене в 1793 году11.

Военное уголовное законодательство, при котором государство рисковало нарушить честь или личную неприкосновенность своих собственных солдат, также обсуждалось несколько раз. Все [314] сходились во мнении, что Уголовный кодекс необходим для поддержания дисциплины. Однако степень наказания за то или иное преступление потребовала переосмысления в свете новой политической идеологии. Новый кодекс, представленный Национальному собранию 29 октября 1790 года юристом и членом военного комитета Жан-Батист-Шарлем Шабру (1750–1816), поручал государству защищать солдатскую честь, которую Шабру описывал как sensibilité, je ne sais quelle («чувствительность, я не знаю какую»). Объединив дискурсы о sensibilité, чести и гражданственности, Шабру объявил, что государство должно стать гарантом этой sensibilité чести – «достоинством человека и гражданина, которого не лишен солдат» – посредством уточнения и ограничения болезненных или бесчестящих наказаний [Cha-broud 1791: 22]. Дополнительные корректировки для успешного достижения этой цели и контроля за нарушением Уголовного кодекса военачальниками были сформулированы в 1792 году, после чего эту позицию закрепила все более недоверчивая железная рука администрации Великого террора вместе с Судом рейнской армии Луи-Антуана де Сан-Жюста (1767–1794) и Филиппа-Франсуа-Жозефа Леба (1764–1794), главным наказанием которого был смертный приговор [Drevilion 2013: 155–156].

Чарльз Хэммонд утверждает, что «просвещение» системы военного правосудия произошло, когда были сформулированы новые системы: категоризация преступлений; пропорциональность совершенных преступлений или проступков и степени тяжести наказаний; повышенная эффективность расследования и рассмотрения дел; учреждение первого военного апелляционного суда во Франции. Чтобы продемонстрировать структуры и темы Военного просвещения: проводились эксперименты, в которых гражданские становились присяжными в военном суде, а когда это не сработало, простые солдаты получили исключительную власть над вынесением вердиктов. «Революция не добралась до сути юрисдикционных проблем, состава военного суда или огромной роли командиров, – утверждает