Вольта - Владимир Околотин

И на другой день опять горячо толковали про то же с Пфаффом, обедали у генерала Бертье, в свиту павийцев попали Пикте, Гейслер, даже посол из России, о чем-то конфиденциально перебросившийся несколькими фразами с героем дня. Наутро их зазвал Шапталь. Он служил министром внутренних дел, но все еще читал курс химии растений. В свое время он помог Конвенту снабдить армию порохом и селитрой, сейчас на своем заводе-лаборатории в Монпелье производил купорос. Говорили, что для Лавуазье что-то значили лишь Морво и Шапталь, а сейчас ветеран науки и политики повел гостей смотреть парад войск во главе с Бонапартом. «Какой хороший спектакль!» — вздыхал Бруньятелли.

8-го ездили на железнодорожные заводы, щупали новинку — рельсы; англичане, правда, освоили их выпуск куда раньше.[28] Пфафф тем временем слал в «Альгемайне Литературе Цайтунг» сенсационный материал: в новом аппарате Вольты между цинком и серебром циркулирует флюид, идентичный электрическому! Ученая Германия ахала, а Вольта тем временем общался с Пикте, прусским послом Лучезини, побывал в Лувре, посмотрел на Лаокоона, восхитился богатствами музея (1390 иностранных картин, 270 старофранцузских, 2000 современных, 4000 английских и еще 150 статуй). Тут счет велся на тысячи, не то, что у них дома — поштучно!

Опять дождило, опять Пантеон с останками Руссо и Вольтера, изваяниями Мирабо и Марата, были с Лаландом в обсерватории, потом «Комеди Франсез», а утром другого дня их ангажировал бешеный неаполитанец с английской кровью в жилах — Робертсон. «Надо бы назвать прибор гальванометром», — уговаривал он, и сентиментальный Вольта растрогался: «Уж лучше так, чем гальваноскопом», как советует Симой.

В этой беготне, с ног сбиваясь, Вольта успел набросать и отдать Мотерье рукопись про столб: о величине тока в паре цинк — медь, о том, что воду необязательно солить круто, и еще ряд других наблюдений. Подумать — всего-навсего контакт двух металлов, а сколько эффектов: химические, физические, медицинские! Для усиления достаточно умножить число пар. Разлагает любые жидкости, окисляет металлы, все это видел женевец Пикте на портативном столбе, а сейчас готовится опыт для комиссии, в которой я имею честь состоять вместе с коллегой химиком Бруньятелли из университета Павии.

15 октября в доме у Шарля собрались комиссионеры. Первым пришел Бриссон, за ним Лаплас. Слушали с интересом, демонстрируемые опыты смотрели с восторгом. Через три дня пришло сообщение из Англии: Волластон добился тех же эффектов разрядами банок и объяснил их электрохимически.

«Кариссимо фрателло![29] — писал усталый Вольта брату. — Письма идут редко, только по правительственным каналам. Два раза в декаду хожу в Институт, начала заседать комиссия по гальванизму. Еще разок — и комиссия, уже видевшая основные опыты, сделает доклад Институту. Я сейчас штудирую все статьи и диссертации по этому делу. 17-го был обед у министра внутренних дел Шапталя, после обеда два часа ушло на околонаучную беседу, сидели до 10 вечера. Наш Марешальди нанес визит министру иностранных дел Талейрану. Тут много книг. Обедал у известного химика Гитона де Морво, еще у Бертолле, приглашений больше моих возможностей. На 9-10 ноября намечен большой фестиваль по поводу великого мира. Хожу в оперу, на водевили». Брат понял: речь шла об Александре I, Бонапарт поладил с ним, пообещав не трогать королевства обеих Сицилии.

21 и 25-го снова собиралась комиссия. Вольта ставил опыты, объяснял. Между делами успели побывать в цирке, встречались с Альдини, посетили школу медиков, еще раз обедали у Шапталя. Вольта устал — слава богу, что домой через месяц. А пока надо было известить Марума, что никакой доклад в Гарлеме он делать не в силах, все показано и описано в печати, распределяйте призы как хотите, но учтите, что все физики, общества и академии уверены в моей победе. Это письмо везет Пфафф, он видел мои опыты и может их связать с объяснениями. Вот бы зарядить батарею конденсаторов от столба и от машины Тейлора и потом замерить напряжения в градусах соломенного электрометра. 60 пар дают два градуса на 120-градусной шкале». Вот так 22 октября 1801 года мимоходом родился термин «напряжение»!

2 ноября снова опыты, но уже в Институте, при Румфорде, Шведьяре, Дезорье, Гаше. Монж рассказал про египетский поход, Монгольфье вспомнил про свои шары с нагретым воздухом, их запускали даже при обороне Парижа, заодно научил строить «химические гармоники». В другие дни смотрели Уаттовы машины, а Румфорд слушал павийцев и удивлялся, как много студентов в их университете.

О Вольте говорили. Бонапарт слушал с жадностью: он искал орлов, чтоб взлететь с ними в высокие дали. 6 ноября через Марешальди первый консул стремительно позвал месье Вольту с Бруньятелли на обед, живо внимал опытам, даже Талейрану понравилось.

Министр иностранных дел, вместе с Бонапартом кроивший карту Европы, был серьезен, смугл, носат и массивен. Моложе Вольты, но в годах. Оба они умели маскировать скрытность улыбкой и гладкой речью и потому нравились слабодушным. Но они не сошлись: англоман и франкоман, опять же один коварен, другой безобиден.

Олицетворение коварства, Талейран сменил уж третью оболочку: епископом предал церковь, взяв на себя в Учредительном собрании конфискацию монастырских земель, потом бежал и тем обманул якобинцев, наконец, переждав террор в эмиграции, занял кресло вершителя внешних дел и пересидел в нем Директорию, консульство, а там еще и империю. После реставрации Людовиков он уйдет с главных ролей, но все же в старости сменит Шатобриана, почти своего двойника по красноречию, уму и беспринципности, на посту лондонского посла. Конечно, будущего Вольта не видел, но оно словно излучалось хитрым опасным лицом министра.

А наутро уж назначено заседание физико-математического класса. Оно только открылось, как в Институт явился Бонапарт. «Он расточал комплименты моим опытам, — позднее расскажет Вольта, — и сразу предложил присудить мне золотую медаль. Хвалил, говорил об электричестве и других материях. Президент Института Гаюи и сенатор Лаплас высказали пожелание увидеть столб побольше, а Бонапарт экзальтированно заговорил о золотой медали».

Над этим Вольтой, словно святой нимб, шептались подобострастные. Еще бы, Бонапарту представили Якоби. «Что такое материя?» — буркнул консул, бедняга затянул с ответом, и ему показали спину. Впрочем, в вежливости корсиканца не упрекнешь: как-то Бонапарт заставил зарыдать седовласого Ламарка, беззастенчиво отчитав старика неизвестно за что, в другой раз Араго не успел поддержать диалог и услышал: «Дурак или немой?».