Роковой сон - Джорджетт Хейер

— И все же этот трон достанется мне! Ты думаешь о своем друге, обо всех этих незначительных для истории жизнях и смертях, а я — только о Нормандии и тех временах, которые настанут, когда я отойду к праотцам. — Голос герцога зазвенел в тишине. — Я умру, но мое имя будет жить, а мой народ, благодаря моим усилиям, будет благоденствовать в безопасности.

Рауль вздохнул и снова подошел к столу.

— Это великая цель, прекрасная, но и устрашающая. И я бы пожертвовал ею ради мира и того счастья, которое вы не обретете после всего этого.

Герцог расхохотался.

— Уж ты-то, Рауль, свое счастье обретешь, особенно если оно состоит лишь в том, чтобы лежать в объятиях женщины, но мира тебе обещать не могу. Я могу вести тебя к славе или к смерти, хотя мир — это то, ради чего и прилагаются все усилия, но, боюсь, на нашем веку его нам не видать. — Вильгельм встал и положил руки на плечи фаворита. — Пойми, друг мой, что бы плохое мы ни совершили, какую бы грязную работу ни делали, мы все же оставим после себя нашим сыновьям прекрасное наследие. — Он опустил руки и совсем другим голосом весело сообщил: — А что касается твоего счастья, Страж, то если я завоюю корону, ты получишь и жену.

— Сеньор, уже не в первый раз вы произносите эти загадочные слова. Мне кажется, ее милость, герцогиня, уже поинтересовалась кое-кем вместо меня. — Рауль искоса взглянул на герцога и понял, что угадал правильно.

— Да, я тут беседовал с этой саксонкой, Эльфридой, — сообщил герцог. — Она производит впечатление честной девицы и, надеюсь, вполне достойна тебя. Думаю, что все же уложу тебя в супружескую постель.

Рауль улыбнулся шутке Вильгельма, но покачал головой:

— Как такое может случиться, если вы собираетесь твердой рукой захватить Англию? Если мы победим, я предстану перед ней как кровавый завоеватель и ненавистный враг…

— Рауль, — прервал его герцог. — Помнишь, когда-то я просил тебя отгадать, о чем думает женщина? А сейчас говорю тебе: они не похожи на мужчин, и по собственному опыту знаю, не так, как мы, относятся к своим завоевателям. Им нужна сила, а не только нежность. Ты можешь обращаться с ними безжалостно, и в любом мужчине, будь он на ее месте, давно бы родилась ответная яростная ненависть и желание отмщения, а им хоть бы что. Поэтому не трать зря свою доброту, чтобы завоевать женское сердце, потому что женщина сочтет тебя тряпкой и будет вертеть тобою, как захочет. — В глубине его глаз блеснули искорки. — Мой друг, даю тебе этот мудрый совет, пользуйся им, и он поможет тебе обрести цель.

Рауль рассмеялся от души.

— Какой жестокий совет, Вильгельм, и это я слышу от лучшего из мужей!

— Ты прав, но ведь с самого начала хозяином положения был я, им и останусь до конца.

Рауль вдруг подумал, а что, если он будет обращаться с Эльфридой так же, как Вильгельм однажды обошелся с Матильдой и как, насколько ему известно, все еще иногда обходится? Но даже мысленно не мог представить этого. Чувство герцога к пылкой жене можно было представить себе в виде огненной любви, смешанной с яростью. Эльфриду же Рауль не считал девушкой больших страстей. Она была доброй, очень нежной, ее хотелось защитить от всех жизненных невзгод. Он однажды видел, как герцог так крепко обнял герцогиню, что наверняка на ее коже остался след, и подумал, что, если когда-нибудь ему будет дозволено обнять Эльфриду, он не станет делать это столь грубо.

Вильгельм направился к выходу. И когда уже открывал дверь, Рауль неожиданно спросил его:

— Сеньор, а эрл Гарольд знает, чего вы от него хотите?

— Наверняка догадывается, — ответил герцог. — Но в открытую я от него ничего не потребую, пока не увижу, что ему надо срочно покинуть Нормандию. Я прекрасно знаю людей такого типа. Если ему сделать предложение сейчас, то получишь в качестве ответа просто «нет», а уж если такое слово сорвется с его уст, то ни страх смерти или чего-то еще, более худшего, никакие соображения политики не заставят его изменить решение. Как же это «нет» превратить тогда в «да» и признать меня своим повелителем?

— Скажите, ваша милость, вам нравится этот человек? — полюбопытствовал Рауль.

— Да, — без колебаний ответил герцог.

— И все же вы используете его в своих целях! — Рыцарь покачал головой. — Не понимаю…

— Гарольд — первый из моих врагов, к которому я испытываю уважение, — пояснил герцог. — Я сильнее его, потому что у него есть то самое сердце, о котором ты тут толковал, а у меня его нет. Конечно, ни француз, ни анжуец, ни, конечно, Ги Бургундский не идут с ним ни в какое сравнение. Но ты еще увидишь, что, несмотря на всю свою силу и хитрость, Гарольд не устоит передо мной, потому что сердце заставит его подчиниться порыву, пренебрегая расчетам холодного ума. А я так никогда не поступлю. Люби меня меньше, если хочешь, но признай одно: я не проигрываю.

— Нет, вы не проигрываете, — согласился Рауль и улыбнулся. — Я не буду любить вас меньше, мой господин. Скажите, а Гарольд еще не допытывался, почему вы держите его в неволе?

— Не спрашивал и не спросит. Заметь, я не держу его в неволе, а умоляю немного дольше остаться в моем обществе, причем моя жена помогает ему приятно коротать время.

— Так-то оно так, но эрл наверняка поймет, что вам что-то от него надо!

— У меня нет желания сообщить ему это, а у него нет желания интересоваться. Слишком поспешные разговоры могут сорвать и мои, и его планы. Он выжидает, надеясь что-нибудь придумать, может быть рассчитывая на счастливый случай, а я выжидаю, потому что время работает на меня.

Герцог, как показало время, правильно угадал мысли эрла Гарольда. Когда тот бросился под защиту герцога, то прекрасно понимал, что попался в западню, из которой нелегко выбраться. И корректность Вильгельма не могла обмануть его, поэтому слова, произнесенные им «Эрл Гарольд, я не желаю слышать, что вы вскоре нас покинете», объяснили все, и гость поневоле не стал унижать себя просьбами. Эрла ни в чем не ограничивали, он считался почетным гостем герцога, но вокруг него днем и ночью сновали нормандские слуги, которые, в чем он нисколько не сомневался, получили строгий приказ не спускать с него глаз. Гарольд, поняв это однажды, только поднял задумчиво брови и привлек всех этих многочисленных слуг к делу. У них столько прибавилось работы по выполнению всех повелений гостя, что они про себя уже стонали, да к тому же жили с неприятным ощущением, что эрл просто развлекается всем этим.

Казалось, он умеет себя занять, несмотря на всю неопределенность своего положения. Даже тень возмущения не появлялась на его челе, ни следа обиды не чувствовалось в его непринужденном поведении. То он скакал с герцогом на соколиную охоту — на запястье ястреб, вот он уже летит через ручей за дикой уткой; то гнал оленя с Робером Мортеном — на прекрасном коне, а быстроногие гончие уже набрасываются на раненого самца; то его не было до самого заката, потому что он гнал кабана в Квевильском лесу с Фицосборном или Хью Гранменилем. Эрл принимал участие во всех турнирах и показал, как саксонцы используют в бою секиру; присутствовал на пирах, беззаботно смеялся шуточкам Гале, даже отдал кошель, полный золотыми монетами Тэлиферу, любимому менестрелю герцога, и, вообще, был в прекрасных отношениях со своими хозяевами. Но однажды, оторвавшись от компании своих новых знакомых, Гарольд ушел к себе, опершись на плечо Эдгара, а когда дверь закрылась и никто не мог за ними подглядывать, то улыбку будто стерло с его лица и он отрывисто и горько бросил: