Слово - Сергей Алексеев

Бывший комэск изменился здорово. Вместо скрипучего кожана и буденовки Муханов носил теперь военную форму с майорскими шпалами в петлицах, раздался вширь, погрузнел.

– А ты все такой, товарищ комиссар! – смеялся Муханов. – И нога у тебя не отросла!

– Зато крылья выросли, летаю, – хмуро пошутил Гудошников и, не давая тому опомниться, выложил про свою беду и обиду.

– Обойдется, товарищ комиссар, не унывай! – заверил Муханов. – И не расстраивайся, главное!.. Эх, остался бы тогда в Олонце со мной! Теперь бы уж наркомом просвещения был Карельской республики, а?

– Я и так нарком, только без портфеля, – усмехнулся Никита Евсеич.

Рассуждал Муханов легко, даже иронично, как уверенный в себе человек, и в этом Гудошников услышал какие-то отечески покровительственные нотки. Сергей будто успокаивал неразумное дитя, по своей наивности попавшее впросак. Видимо, подумал тогда Гудошников, бывшему комэску многое удается и многое он успел достигнуть. Да, возможно, и Гудошников был бы уже наркомом. Нарком – это не так уж и плохо…

Муханов ушел в управление НКВД, и весь день Гудошников ждал его, в полной уверенности, что придет он – все разрешится и справедливость восторжествует. Однако майор пришел угрюмый и задумчивый.

– Угораздило же тебя, товарищ комиссар, – проворчал он. – Дело – пустяк, явный шантаж и провокация, а придется доказывать.

– Да почему же надо доказывать?! – возмутился Гудошников. – Почему верят какому-то… идиотскому письму, а не мне?

– Не горячись, Никита, проверим и докажем, – успокоил Муханов. – Будем искать свидетеля, Илью Потехина… Напрасно ты его там, на острове, в расход не пустил. Все бы было в порядке.

– Не мог я… Жалко стала. Он несчастный человек, – вздохнул Гудошников. – Его расстрелять-что дитя убить… Сначала хотел, в горячке, а отошел – не смог. Он плакал…

– А если все-таки автор письма – он?

– А если не он?

– Странный ты стал, товарищ комиссар, – улыбнулся Муханов. – Уж не вобрал ли ты в себя христианскую мораль из этих талмудов? – он кивнул на шкафы с книгами. – Говорят же, что врачи-психиатры иногда сами сходят с ума и не замечают этого.

– Христианская мораль, Сергей, не от бога, и не от его пророков, – сказал Гудошников. – – Христианство взяло общечеловеческую мораль, созданную еще до христианства. И мы кое-чем из той морали пользуемся до сих пор, только этого не замечаем. А если и замечаем, то думаем, что она – христианская. Этим и дурили попы народ, мол, у нас – мораль…

– Тут я сдаюсь! – Муханов поднял руки, медленно опустил их. – Он ведь тебя на дыбу вешал? Или помогал вешать. А ты его пожалел! Сказали бы ему – стреляй комиссара, и застрелил бы… Запомни, Никита, такие люди еще страшнее. От них не знаешь, что ждать… А ты молодец, товарищ комиссар! – неожиданно рассмеялся Муханов. – Удивляюсь тебе! И люблю тебя! Интеллигент, книжник, вроде бы от драк уходить должен, а ты все дерешься!.. Кого ты позавчера ночью с маузером по городу гонял?

– А черт его знает… – отмахнулся Гудошников. – Пристал какой-то тип, идет за мной. Хотел поймать, да побоялся за Сашу со Степкой…

– Это наш работник был, – усмехнулся Сергей.

– Та-ак, – протянул Гудошников и посуровел. – Значит, за мной следили? Смотрели, куда я пойду, что делать стану?.. Хорошо…

– Не волнуйся, товарищ комиссар, – посерьезнел Муханов. – Не следили за тобой, а охраняли. И дом твой теперь охраняют. Люди от Каретникова могут прийти в любой момент.

– Знаю, потому и гонял, – сказал Гудошников. – У него на лбу не написано. А эти сволочи недобитые от меня не отстанут, пока у меня есть это собрание. Им ведь не сами книги нужны, им.нужно, чтобы этих книг у России не было. Здесь такая подоплека, такой смысл скрыт…

Муханов поморщился, не согласился.

– На книгах они там у себя деньги делают. Продают коллекционерам и живут. Золото вывезти невозможно, так они теперь на музейные редкости бросились…

– Э, нет, – отрезал Гудошников. – Ты неверно понимаешь. Здесь смысл другой – оторвать большевизм, социализм от истории народа. Показать нас варварами, дикарями. Ты эти моменты не путай! Это политика!

– Политика, – согласился Муханов. – Но в этой политике есть и другой смысл: опорочить старых большевиков. Ты думаешь, на одного тебя подметные письма идут?

Гудошников вскинул голову: в памяти всплыли события, происшедшие годом позже того злополучного двадцать второго года…

Донос в НКВД был не первым доносом на Гудошникова, Возвратившись с Печоры и сдав книги в университетскую библиотеку, Никита опубликовал статью, первую. Писал о необходимости спасения рукописного наследия древней Руси, о том, что сейчас, когда идет перестройка сознания верующих, закрытие многих церквей и монастырей, самое время искать великие памятники литературы и искусства древности. Собрания и библиотеки наконец оказались в народных руках. И кто знает, в какой груде погибающих древнерусских книг лежит заповедное «Слово о полку Игореве» либо другое «Слово», вообще неизвестное науке? Писал он и о результатах своих поездок в Олонец, на Печору, еще в той, первой статье предлагал отправлять знатоков словесности на поиски памятников литературы и искусства.

Буквально следом, словно эхо отозвалось колокольному набату, появилась статья писателя Цитовичева: «В своих рассуждениях гражданин Гудошников предлагает вернуть в нашу пролетарскую, истинно народную культуру традиции и образцы буржуазной, отжившей свой век культуры. Довольно, гражданин! Вы хлопочете о вчерашнем снеге. Мы должны со всей ответственностью за будущее литературы сказать наше революционное – нет! Нет – возврату к проклятому прошлому! Языком церковного проповедника он пишет о своих политически незрелых мыслях, при виде горы церковной писанины, коей столько веков морочили голову народу, затупляли его самосознание, плачется по поводу того, что в монастырях книги превращаются в прах, и призывает спасать их. Следует со всей внимательностью прислушаться к его голосу и со всей ясностью сказать, что это голос врага, публично оплакивающего закономерную гибель религии – религии, отвергнутой народом!»

Спустя несколько дней Гудошникова пригласили в губ-ком партии и попросили объясниться… На столе лежала статья Цитовичева, присланная кем-то, рядом – пространное письмо архиепископа. «…Коли указом Советской власти церковь отделена от государства, – возмущался священник, – пусть же комиссары не покушаются на святыни православной церкви. Богу угодно, чтобы Святые Писания гибли и превращались в тлен, так пускай же гибнут. На все его воля. Зачем же смеяться над чувствами верующих? С чьего позволения автор известной статьи Гудошников вмешивается в дела церкви, оскверняет Святые Писания?.»