Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков - Елена Лаврентьева

Наерундила; тоже стихоплет корявый, без знаков отличий и препинаний

А вот и другие свадьбы <…>. Алексей Прохорович, этот маленький всклокоченный человек, женит своего Митрия. Алексей Прохорович постоянно жалуется на свои недостатки, которых вовсе нет, постоянно он в горе и заботе от своих недостатков, а в сущности, скупой – и только. Но в то же время не хочет в грязь лицом ударить, вот, думаю, трудно бороться ему. Суетится, мечется, а толку ни на волос.

30 января 1895 года

Все начинаю, да не кончаю. Читаю житие святой Павлы. Очень нравится! Хорошо бы быть там, в Иерусалиме и других святых местах. Хорошо так себя чувствовать, как св. Павла. Нехорошо, трудно жить постоянно под таким давлением – гнетом, как-то уходишь весь в себя, каждое слово нужно строго обдумать и взвесить. Чувствуется между всеми какая-то рознь и неприязнь, каждый другими недоволен, и каждый из нас, в сущности, – эгоист, по крайней мере, я так понимаю. Конец когда же будет? А конец тот или другой, может быть, уж недалеко. Вот скоро и пост Великий, и начнутся еще однообразнее унылее дни противу предыдущих. Я всегда в подобное время хандрю и злюсь, раздражаюсь сильно. Зачем же люди говорят одно, а думают другое? В сущности, я не боюсь физического труда, если б была возможность иметь дружескую опору и поддержку, не в ручном труде, конечно. Вот работала бы, а потом и поговорить и почитать вместе и получить ответы на свои вопросы, а то ведь такой человек, хоть, спору нет, хорош и стремится к хорошему, не может еще решать и давать мне ответы, его еще нужно развить до своего хотя бы уровня, да и этого для меня очень мало. У меня тоже только стремления одни и больше ничего, вот это-то и худо, не у кого будет учиться. Мне бы хотелось иметь мужа – учителя. Где счастье, одному Богу известно, его и просить надо. Я чувствую потребность к жизни, если же жить так, как предоставляется, то скоро отупею, только по временам будет грусть глодать от неудовлетворенности и пустоты.

<…>

Вот, наконец, наступила широкая Масленица. И ребята мои рассуждают: скоро ли конец ученью, сколько дней еще учиться? Этот вопрос их занимает сильно, но я почему-то не сочла нужным их обрадовать, объяснив им всю суть, что тут нет никакого праздника, а, напротив, нужно приготавливаться к посту. Почему же я не сказала им, что все-таки распущу? Уж несмотря на эту важную причину, ну да уж так везде заведено, но не потому. Я как бы хотела им досадить, а себе этим доставить удовольствие. Происходит так по очень простой причине, я сама не люблю Масленицу с ее катаньями и гуляньями и вижу в ней одно неистовство рода человеческого. Знаешь, что, сколько ни дури, все равно не избежишь Великого поста. И среди шумного веселья я никогда не забудусь в Масленицу, все помню, что сейчас Великий пост, который так сильно противоположен ей во всем. При подобном воспоминании нехорошо, просто скверно станет на душе. Но, несмотря на такое состояние, я принимаю участие во всех увеселениях. А еще мучит совесть, знаешь, что с наступлением поста нужно проверить свою совесть, а за год много накопляется и стыдно ужасно, страшно даже станет, как вспомню, что пред священником нужно все высказать, всю душу раскрыть. Я знаю, что если б мне не было стыдно, то и облегчения я не чувствовала бы, мертво выходило бы. И я люблю ужасно молитву Ефрема Сирина. Сколько чувства в ней, как много сказано в малых словах, кажется, вся душа кающегося грешника выливается в этих словах, по крайней мере, я так думаю. Особенно грустное, давящее впечатление производит унылый благовест в Великий пост, как бы в это время живых где-то хоронят в подземелье. Иные же спокойно себя чувствуют, хорошо, конечно, думаю я, совесть у них чистая, не стыдно и на исповедь идти. А теперь же блины, блины! Будут во всю ивановскую. Вора поймали с сахаром 8 голов. И Земжинский попал, нашли у него на гумне в мякине.

<…>

Кого мы видим часто, того Царь видит редко, а Бог никогда. Загадка

5 марта 1895 года

Немного же я продержалась: опять начинается сон непробудный, из которого мне всегда очень трудно бывает выйти, а как бывает гадкое скверное состояние, я всегда боюсь подобного состояния, тогда всякое дело противно, и я положительно через силу могу себя принудить чем-нибудь заниматься, является сонливость, полнейшая апатия ко всему. Нет, положительно, подобная жизнь, подобное состояние мне не под силу. И что же предпринять, за что взяться? Нужно еще подождать.

Недавно умерла женщина от родов. Понятно, бабушки собрались и как умели, так и мучили бедную женщину, даже, говорят, руку ребенку оторвали; понятно, тут не воскреснешь. Я мучилась сознанием своего бессилия помочь хоть чем-нибудь. Нужно еще подождать. Боже, укажи мне, на что решиться. Господи, укажи мне путь мой! О, как все гадко, скверно! Даже к школе я охладела; просто трудно заниматься, хоть бы скорее кончить. Хоть убей, не могу написать писем, а надо бы ответить. Бежать бы куда-нибудь, бежать! И хотелось бы писать каждый день, да совершенно нечего, дни за днями идут так однообразно, что один от другого не отличишь, разве по числам и названиям дня. Нет сил, я чувствую, бороться с тем равнодушием ко всему хорошему в нашем народе. Скажут, нехорошо это: капля камень точит. Да я это хорошо понимаю, но в то же время сознаю и другое, я лучше больше постараюсь развить хорошие чувства в учениках, меня радует, что со временем перевоспитается весь народ, не будет этой закоснелости, только вот что плохо, что иной развитой и понимающий человек гораздо безнравственнее самого плохого мужика. Не случилось бы того же, тогда лучше пусть он пребывает в черном теле, как говорится: в нем и теперь много хороших качеств, но хотелось бы верить в будущее хорошее. Если б умела, то многое бы написала, что чувствую и думаю, что меня интересует, тяготит, но, как было сказано выше, я не умею изложить своих чувств на бумаге.

1895 год

14 сентября, вечер

Спустя пять месяцев.

Вскоре после тифа; захворала я им в последние числа июня.

Ну, батеньки, объелась; и аппетит у меня после тифа такой, что я не рада, потому что только и на уме: как бы поесть. Нечего сказать, часто заглядываю в свой дневник, да и теперь пишу от нечего делать, почему-то не хочется.

Я подучила девочек Любу, Олю и Клашу [племянниц. – Н. Р.] обмануть Кешу, что была Домна Павловна [возможно, невеста Кеши. – Н. Р.], и спрашивала его. Кеша поверил, но когда узнал правду, то сам стал нас обманывать (меня, конечно, поддразнивать), так что сегодня и правду сказал, а я не поверила. А сказал он, будто бы Д. Д. Никитский в тифе болен; я хоть не верю, а у самой заныло сердце и верить боюсь, а тут папаша подтверждает Кешины слова; все это насказал солдат, который с неделю как пришел из службы и говорил, что Митя при нем еще поступил и захворал. (Фамилия солдата: Хорунжий.)