Мужики - Владислав Реймонт

— Борына, иди-ка сюда!

— Если я тебе нужен, так подойди ты ко мне, — резко отозвался Антек, думая, что Матеуш его "задирает".

— Подошел бы, да я еще без палки не могу, — ответил Матеуш спокойно и дружелюбно.

Антек, все еще недоверчиво, подошел, грозно хмуря брови. Матеуш схватил его за руку и насильно усадил подле себя на лавку.

— Садись рядом. Осрамил ты меня перед всеми, отделал так, чертов сын, что уже ксендза ко мне звали, но я на тебя не гневаюсь и первый готов мириться. Выпьем! До тебя меня никто не мог одолеть. Я думал, что нет такого человека на свете. И силач же ты! Такого мужика, как я, швырнуть, как сноп! Ну, ну!

— Не надо было на работе постоянно меня допекать да потом еще гадости всякие брехать! Меня так взорвало, что я себя не помнил!

— Правда, правда, я сам это говорю — и не со страха, а по совести. И хоть ты так меня искалечил, что я кровью харкал и ребра у меня переломаны… ну, да чего там… за здоровье, Антек! Перестань и ты злиться, — ведь я уже все забыл, хотя еще до сих пор спина болит… А ты, пожалуй, посильнее будешь, чем Вавжек из Воли?

— Не знаешь разве, как я его отделал осенью на гулянье у костела? Он, говорят, еще до сих пор лечится.

— Вавжона! Мне говорили, да я не верил… Эй, Янкель, подай рисовой с настойкой, да мигом, не то все переколочу!

— А то, чем ты перед мужиками похвалялся, — неправда ведь? — спросил Антек тихо.

— Неправда. Это я так сказал, со зла… Нет, нет, где там! — уверял Матеуш, рассматривая на свет бутылку, чтобы Антек не прочел правды в его глазах.

Они выпили по одной, по второй, потом угощал Антек — распили и эту бутылку и продолжали сидеть рядком, окончательно помирившись, в такой дружеской беседе, что все в корчме удивлялись. Порядком захмелевший Матеуш покрикивал на музыкантов, чтобы веселее играли, притопывал, громко хохотал, переговариваясь с парнями, потом вдруг притих и начал шептать Антеку на ухо:

— Скажу тебе правду: я ее хотел силой взять, а она так меня когтями отделала, точно меня кто мордой по колючкам протащил. Ты ей был милее, это я хорошо знаю, не отпирайся! Да, ты — оттого она на меня и глядеть не хотела! Знаешь поговорку: трудно вола водить, когда он не хочет сам ходить! Насильно мил не будешь. А меня зависть грызла так, что и сказать тебе не могу! Эх! Девка — чудо, краше ее на свете нет. А тебя обидела — пошла за старика. Вот этого-то я уж никак понять не могу!

— Обидела она меня — и погубила! — тихо проговорил Антек.

Воспоминание это так обожгло его, что он даже громко выругался и долго еще потом что-то бормотал себе под нос.

— Тише ты, люди услышат и начнут языки чесать.

— А разве я что сказал?

— Ну да. Я-то не расслышал, но могли расслышать другие.

— Мне уж терпеть больше невмоготу — рвется само из груди…

— А я тебе говорю — не поддавайся, пока еще не поздно! — увещевал его хитрый Матеуш, осторожно стараясь вызвать Антека на откровенность.

— Как я могу, когда любовь хуже болезни… огневицей по костям ходит, кипятком кипит в сердце, и такая тоска одолевает, что ни есть, ни спать, ничего делать не могу — хоть бейся головой о стену или руки на себя наложи.

— Не знаю я, что ли? Как будто я сам по Ягне не вздыхал! От любви одно есть лекарство: жениться — и все как рукой снимет. А еще есть другое: если жениться нельзя, — взять женщину эту, и сразу пройдет любовь. Верно тебе говорю, я ведь в этих делах собаку съел! — добавил он хвастливо.

— А если и тогда не пройдет? — спросил Антек печально.

— Ясное дело, если человек стонет да хнычет, подстерегает девку за каждым углом и, как юбка зашуршит, у него ноги дрожат, — у такого скоро не пройдет. Да ведь это не мужчина, а теленок, такой человек гроша медного не стоит! — бросил Матеуш презрительно.

— Правильно ты говоришь, но сдается мне, что есть и такие, есть… — Антек задумался.

— Выпьем, у меня в горле пересохло. Ну их к чертям, баб этих! Иная — такой заморыш, что, кажется, дунешь на нее, и она с ног свалится, а частенько силача из силачей водит на веревочке, как теленка. Она иссушит и разума лишит и еще на посмешище людям выставит! Чертово семя! Выпьем!

— За твое здоровье, брат!

— Спасибо. Ты меня послушай: плюнь ты на это чертово семя! Ведь есть у тебя голова на плечах!

Выпили опять раз и другой, потолковали. Антек был уже под хмельком, и так как ему до сих пор не перед кем было посетовать на судьбу свою, он испытывал неодолимую потребность излить душу. Он с трудом сдерживался — и все-таки нет-нет да и вырывалось у него какое нибудь многозначительное слово, которое все объясняло. А Матеуш слушал и запоминал, хотя ничем не выдавал этого.

В корчме веселье уже было в полном разгаре. Музыканты играли изо всех сил, один танец сменялся другим. Выпивали за всеми столами и во всех углах, дело уже доходило до ссор, и все говорили так громко, что в избе стоял галдеж, а топот танцующих гудел, как удары цепов. Компания Клемба перебралась за перегородку и там тоже порядком шумела, только Соха с Малгоськой танцевали, забыв все на свете, и в промежутках выбегали, обнявшись, на мороз. А Бартек со своими все стоял на том же месте, они допивали вторую бутылку и Войтек Кобусь, уже не стесняясь, кричал прямо в лицо репецким мужикам, которые считали себя шляхтичами:

— Чертова шляхта — мешок да плахта!

— Помещики! Полдеревни одну корову доят! — язвительно добавлял другой.

— Лошадей им не надобно, — их вши сами возят!

— Панские метлы! Коли нюх такой хороший, — нанимались бы к пану в собаки!

— Почуяли, где жареным пахнет, вот и тянутся туда.

— Пришли у людей работу отбивать!

— Мы вам кудри-то порасчешем так, что без голов удирать будете!

— Бродяги, блюдолизы! Мало им у евреев печи топить, вот они и прискакали сюда!

Так все ругали репецких, а иные и с кулаками к ним лезли. Число нападавших росло, выкрики становились все враждебнее — действовала уже и выпитая водка. А репецкие, не отзываясь ни словом, сидели себе тесной группой, держа палки между колен, пили пиво, закусывали колбасой, которую принесли с собой, и посматривали на мужиков надменно и бесстрашно.

Дело, вероятно, скоро дошло бы до рукопашной, если бы не прибежал Клемб. Он стал успокаивать людей, уговаривать, просить, а за ним и другие старики и Амброжий. Наконец, Кобусь перестал ругаться, других оттащили к стойке угощаться. А музыка грянула еще громче. Амброжий опять принялся врать всякие небылицы о войнах, о Наполеоне, о каком-то большом начальнике, потом перешел к другим забавным историям, от которых люди покатывались со смеху. Он же, очень довольный собой, уже сильно подвыпивший, расположился за столом и балагурил:

— Напоследок расскажу я вам еще одну историю, коротенькую, оттого что мне поплясать охота, да и девушки вон сердятся, что я к ним не иду! Вы знаете, что нынче сговор клембовой дочки с Вицеком Сохой? Если б я только захотел, Малгоську за меня бы сговорили! Вот как дело-то было.

В четверг нагрянули к старому Клембу сваты с водкой, в одно время пришли и от Сохи и от Прычека. Одни его потчуют рисовой, другие — сладкой наливкой. А Клемб и с этими пьет, и тех не обижает, водки не выливает. Что ж, и один жених хорош и другой не хуже! А сваты так стараются, что пот с них градом льет, расхваливают каждый своего! И у этого, дескать, земля отличная, жаворонками унавожена, и у другого тоже такая, что собаки только на ней свадьбы свои справляют. У одного — изба такая, что свиньи в нее под бревнами пролезают, и у другого — не хуже. Оба — богачи, днем с огнем таких поискать! У Сохи целый воротник от тулупа, а самый тулуп псы в клочья разнесли. А у Прычека — ремешок от воскресных штанов и пуговица блестящая, как золото! Один — парень статный, что твоя копна, и у другого брюхо вздуто от картошки! Одно слово — красавцы! У Сохи изо рта слюна бежит, а у Прычека глаза гноятся. Оба друг другу ни в чем не уступят, и такие оба работящие, такие старательные — поставь им полмешка картошки, так за один присест съедят и другой такой же порции дожидаются! Оба будут зятья хоть куда — могут коров попасти, избу подмести, навоз раскидать. От обоих девушке никакой обиды не будет, потому что они с аистами компании не водят. Славные парни! Речистые, разумные, ловкие, никогда ложки мимо рта не пронесут. Как тут быть, коли старику оба одинаково по душе? Вертится он, в носу ковыряет, мозгами ворочает и, наконец, у Малгоськи спрашивает: которого хочешь?

— Оба они — чучела, тато, так уж позвольте, я лучше за Амброжия выйду!

Старый долго головой качал, думал-думал, — он ведь у нас, известно, на всю избу свою первый умник. А женихи торопят, сваты свое твердят! Вот он с одними выпил рисовой, с другими — сладкой и говорит:

— Принесите весы!

Принесли весы, поставили, а он объявляет: