Мужики - Владислав Реймонт

— Это… все Лапа этот!.. Таскает из хаты, что попадется… вчера башмаки мои утащил к себе в конуру!..

— Лапа? Так, так, — пробурчал Борына иронически. Он нисколько ей не поверил.

VII

Наступило Крещенье, которое в этом году пришлось на понедельник. Еще в костеле не отошла вечерня, и оттуда слышны были пение и звуки органа, а уже в корчме стал собираться народ: сегодня здесь в первый раз после поста и святок предстояли танцы и, кроме того, праздновался сговор дочери Клемба, Малгоси, с Вицеком Сохой. Этот Вицек Соха, хотя у него была та же фамилия, что у покойного Кубы, отрекался от родства с ним, — парень был нехороший и очень уж кичился своим богатством.

Поговаривали также, что и Стах Плошка, который уже с самой осени ухаживал за Улисей, дочерью солтыса, наверное сегодня уладит дело со стариком и будут запивать сговор. До сих пор старый Шимон косился на Стаха, не хотел отдавать за него дочку, так как Стах был порядочный шалопай, неукротимый забияка, постоянно ссорился с родителями, а в приданое за Улисей требовал целых четыре морга или триста рублей на руки и две коровы впридачу.

Сегодня еще и войт справлял крестины, но не в корчме, а у себя в избе. Впрочем, знавшие его рассчитывали, что он, когда разойдется, не усидит дома и со своей компанией ввалится в корчму и будет угощать всех.

А помимо этих соблазнов, были еще дела поважнее, серьезные дела, одинаково волновавшие всех.

Во время службы в костеле липецкие узнали от крестьян из других деревень, что помещик уже подрядил столько людей, сколько ему нужно для рубки леса и задаток всем дал. На работу должно было выйти десять человек из Рудки, пятнадцать из Модлицы, человек восемь из Дембицы, а репецкой шляхты без малого двадцать человек — и только из Липец ни одного! Это был уже не слух, а самая настоящая правда, лесник нынче в костеле это подтвердил. И бедняков липецких такая весть немало огорчила.

Были в Липцах богачи, у которых дом — полная чаша, были зажиточные люди, которые тоже за заработком не гонялись, были и такие, которых нужда крепко донимала, но они в этом не признавались, чтобы можно было водить дружбу с богачами и быть с ними на равной ноге. Немало было безземельных, у которых нет ничего, кроме хаты: одни зарабатывали себе кусок хлеба молотьбой у хозяев, другие — топором на лесопилке или всякой работой, какая случится, и кое-как перебивались. Но оставалось еще семей пять-шесть, для которых в зимние месяцы совсем уж не хватало в деревне работы — и они-то, как спасения, ждали этой рубки леса у помещика.

А теперь что им было делать?

Зима была суровая, а кое-какие гроши про-запас мало у кого были отложены, у многих уже и картошка кончилась, в доме поселилась нужда, голод скалил зубы из-за угла. До весны было далеко, а помощи ниоткуда, — так что ж удивительного, что тяжкая тревога закралась в души. Люди собирались в избах, судили да рядили и, наконец, всей гурьбой отправились к Клембу просить, чтобы он пошел с ними к ксендзу за советом. Но Клемб отговорился тем, что сегодня сговор дочки, а другие хозяева тоже отвертелись, потому что они заботились только о себе и у них были свои расчеты.

Это сильно возмутило Бартека, того самого, который вместе с Антеком работал на лесопильне. У Бартека была работа, но он всегда отстаивал интересы бедняков.

Бартек подобрал себе компанию — Филиппа из-за речки, Стаха, зятя Былицы, Бартека Козла, Валентия Криворотого, и они впятером отправились к ксендзу просить, чтобы он замолвил за мужиков словечко перед помещиком.

Долго они не возвращались, и только после вечерни к Кобусам прибежал Амброжий и рассказал, что они совещаются с ксендзом и придут уже прямо в корчму.

Между тем наступил вечер. Догорели последние отблески заката, и только кое-где они еще мерцали, как тлеющие в сером пепле уголья, а ночь уже медленно кутала землю в холодное голубое покрывало. Месяц еще не взошел, и только сухой мерзлый снег искрился ледяным блеском, в котором все предметы принимали какой-то мертвенный вид, казались одетыми в саван. Но вот на темное небо высыпали звезды, они словно росли на глазах, дрожали в вышине и горели так ярко, что зажигали искры в снегу. А мороз все крепчал, от стужи даже в ушах звенело, и самый тихий звук разносился далеко кругом.

В избах зажглись огни, там шли обычные вечерние хлопоты. Еще носили воду с озера, порой скрипели ворота, мычала корова, проезжали иногда чьи-нибудь сани, люди торопливо пробегали по дворам, потому что мороз жег лицо, как раскаленным железом, и дух захватывал.

Но скоро деревня затихла.

Только в корчме все громче звучала музыка. Почти из каждой хаты кто-нибудь отправлялся туда на разведки. Те, кого не интересовал ни сговор Малгоськи, ни вырубка леса, шли сюда потому, что их манила водка. А так как бабам скучно было оставаться одним дома, а у девушек от звуков музыки ноги не стояли на месте, то они еще засветло потихоньку бежали в корчму — будто бы для того, чтобы увести домой мужчин — и оставались там. Ну, а за родителями, конечно, увязались и дети постарше, особенно мальчишки, — они свистом вызывали друг друга из домов, шли гурьбой и набивались в сени корчмы, стояли даже под окнами на завалинках, несмотря на то, что мороз жег, как огонь.

В корчме была уже изрядная толчея.

В печи шумел яркий огонь, заливая пол-избы кровавым светом, — пылали лучины, которые по приказу Янкеля служанка все время подбрасывала в печь. Все входившие сбивали снег с сапог, грели окоченевшие руки и затем начинали искать в толпе своих — висячая лампа над стойкой освещала только середину комнаты, а в углах царила темнота и трудно было сразу найти кого-нибудь. В одном углу на бочонках из-под капусты сидели музыканты и наигрывали только время от времени, словно нехотя, так как танцы по-настоящему еще не начались: лишь покружится какая-нибудь нетерпеливая пара раз-другой — и все.

За столами у стен сидели люди компаниями, пили мало, пока только толковали между собой, осматривались, примечали, кто входил. У стойки было шумнее, тут стояли группой гости Клемба и родственники Сохи, но и они пока только изредка выпивали по рюмке, чокаясь друг с другом, а больше беседовали, говорили друг другу любезности, как принято на сговоре.

Все собравшиеся в корчме часто украдкой поглядывали в сторону окна, где за столом сидели несколько репецких шляхтичей, — они пришли сюда еще засветло и все сидели. Никто их не задевал, но и подсаживаться к ним никто не спешил, только Амброжий сразу с ними побратался, усердно пил и врал вовсю. А рядом стоял Бартек, рабочий с лесопилки, со своей компанией, громко рассказывал, что им говорил ксендз, и азартно ругал помещика. Ему громче всех вторил Войтек Кобусь, сухонький, маленький и горячий; он то и дело выскакивал вперед, стучал кулаком о стол и метался, как та птица, название которой он носил.[16] Он это делал с умыслом: все догадывались, что репецкие завтра пойдут лес рубить. А они, словно ничего не слыша, сидели спокойно, занятые разговором.

Из зажиточных липецких хозяев тоже никто не слушал этой ругани и не очень-то близко принимал к сердцу то, что ксендз не захотел хлопотать за бедняков перед помещиком. Хозяева, напротив, отворачивались от Бартека и его компании тем решительнее, чем громче те кричали. В толпе, наполнявшей корчму, каждый выбирал себе собеседников по вкусу, и люди кучками стояли и сидели, где им было удобнее, не обращая внимания на соседей. Одна только Ягустинка переходила от одной компании к другой, подзуживала, сыпала шуточками, разносила новости, зорко примечая, где уже звенят бутылки и рюмка ходит вкруговую.

Понемногу, незаметно люди втягивались в общее веселье, шум в комнате рос, и все чаще позвякивали рюмки, и все теснее становилось, так что даже и дверь уже не закрывалась, а народ все подходил и подходил. И вот, наконец, музыканты, которых угостил Клемб, грянули задорную мазурку, и в первой паре поплыли Соха с Малгосей, а за ними уже все, кому хотелось.

Однако танцевало все-таки еще немного пар. Остальные, как бы ожидая сигнала, поглядывали на первых липецких кавалеров: Стаха Плошку, Вахника, брата войта и других, а те по углам шушукались с девушками, весело болтали и вполголоса острили насчет репецкой шляхты, с которой все еще выпивал Амброжий.

Появился Матеуш. Он только что встал после болезни и ходил еще с трудом, опираясь на палку, но пришел, потому что стосковался по людям. Он сел у печки, сразу же велел себе подать горилки с медом и, попивая ее, весело переговаривался со знакомыми. Но вдруг он замолчал: в дверях появился Антек, и увидев его, вызывающе поднял голову, сверкнул глазами и прошел мимо, словно не замечая Матеуша.

Матеуш приподнялся и позвал:

— Борына, иди-ка сюда!

— Если я тебе нужен, так подойди ты ко мне, — резко отозвался Антек, думая, что Матеуш его "задирает".