Мужики - Владислав Реймонт

Что было делать старику? Бранился, ворчал, клялся, что не пойдет, а в конце концов пришлось ему у Ягны прощения просить и волей-неволей вести всех в корчму.

Он вошел, суровый и важный, здоровался с очень немногими, так как равных ему здесь было мало — ведь все видные люди пировали у войта на крестинах. Сына он не заметил, хотя внимательно осматривался по сторонам.

А Антек не сводил глаз с Ягуси. Она стояла у прилавка. Парни ринулись к ней приглашать на танцы, но она всем отказывала, весело болтала то с тем, то с другим и украдкой обводила глазами толпу. Она была сегодня так хороша, что, хотя люди были уже пьяны, все на нее глядели с восторгом. Ни одна из женщин вокруг не могла с ней сравняться. А ведь здесь была и высокая, стройная Настка, в своем красном платье похожая на мальву, и гордая Веронка Плошка, румяная, как георгин, и дочка Сохи, еще совсем девочка, тоненькая, гибкая, с милым личиком. Были и другие девушки, красивые, стройные, притягивавшие глаза мужчин, как, например, Марыся Бальцерек, рослая на диво, белая, крепкая, как молодая репка, и первая в деревне плясунья. Но Ягна была всех лучше. Она затмевала всех красотой, нарядом, осанкой и этими голубыми яркими глазами, как роза затмевает всякие настурции, мальвы, георгины, маки. Да и разоделась она сегодня, как на свадьбу: юбка на ней была оранжевая в зеленых и белых полосах, корсаж из голубого бархата, прошитого золотой ниткой, с глубоким вырезом, тонкая белоснежная рубашка пышными сборками окружала шею и кисти рук, а на грудь в несколько рядов спускались кораллы и янтари. Голову она повязала шелковым платочком, голубым в розовую крапинку, и концы его спустила на плечи.

Другие женщины осуждали ее за такое щегольство и делали ядовитые замечания, но она не обращала на это никакого внимания. Она сразу приметила Антека и, порозовев от радости, как вода в лучах восходящего солнца, отвернулась от Борыны, которому что-то говорил Янкель. Борына скоро ушел за перегородку и там остался. Антек только того и ждал. Он тотчас пробрался вдоль стены к прилавку и спокойно поздоровался с ними, хотя Юзька нарочно отвернулась.

— На музыку пришли или на малгоськин сговор?

— На музыку, — ответила Ягна тихо — от волнения у нее обрывался голос. Некоторое время они стояли рядом молча, только дышали чаще и украдкой переглядывались. Танцующие оттеснили их к самой стене, Настку Шимек увел танцевать, Юзя тоже куда-то исчезла, и они остались одни.

— Каждый день тебя поджидаю, каждый день… — прошептал Антек.

— Да как же я могу выйти… стерегут меня! — отозвалась она дрожа. Руки их как-то сами собой встретились, и оба побледнели, у обоих дух захватило, засияли глаза, а в сердцах звенела музыка счастья.

— Отойди, пусти! — просила Ягна чуть слышно, потому что вокруг теснились люди.

Антек, не отвечая, крепко обнял ее за талию, раздвинул толпу и, очутившись в середине круга, закричал музыкантам:

— Эй, хлопцы, обертас, да повеселее!

Те, конечно, дернули изо всех сил, так что контрабас даже застонал, — всем им было хорошо известно, что Антек, когда разойдется, готов угощать хоть всю корчму. За ним пустились в пляс и его товарищи: танцевал Плошка, Бальцерек, Гжеля и другие, а Матеуш, которому еще мешали танцевать сломанные ребра, только притопывал и покрикивал, раззадоривая других.

Антек вылетел вперед и танцевал в первой паре с таким упоением, что ничего не помнил и ничего не видел вокруг, — оттого что Ягуся нежно к нему прижималась и, с трудом переводя дух, все шептала:

— Еще, Антось, еще немножко!

Долго они так плясали, потом сделали перерыв, чтобы отдышаться и выпить пива, и опять пошли танцевать, не замечая, что они уже привлекают всеобщее внимание, что люди вокруг шепчутся, косятся на них и даже вслух делают замечания.

Антеку все было нипочем. С той минуты, как Ягуся очутилась в его объятиях и он прижал ее к себе так крепко, что она вся напряглась и полузакрыла свои милые синие глаза, он забыл все на свете. Радость бурлила в нем, в сердце настал весенний солнечный день. Он забыл о людях вокруг, кровь его кипела, и гордая, непреклонная сила росла в нем.

А Ягуся утопала в блаженстве. Он уносил ее, как вихрь, и она не противилась, да и как она могла противиться? Он кружил ее, мчал вперед, обнимал так, что минутами темнело в глазах, исчезало из памяти все, а в сердце пели радость, молодость, любовь, и она видела только его черные брови, его бездонные глаза, его губы, алые, манящие.

Скрипка заливалась все громче песней, жгучей, как июльский знойный ветер; от этой песни кровь превращалась в огонь и душа играла весельем и силой. Гудели в такт басы так задорно, что ноги сами неслись и пристукивали каблуками. Свистела флейта, как дрозд весною, манила, будила в сердце любовное томление, и дрожь пробегала по телу, в голове плавал туман, дух захватывало, и хотелось плакать и смеяться, кричать, обнимать и целовать кого-то, и в самозабвении мчаться неведомо куда, в далекий мир.

И молодежь плясала неистово, ходуном ходила корчма, и дрожали бочонки, на которых сидели музыканты.

Пар пятьдесят кружилось огромным колесом, колыхавшимся от стены к стене, поющим, пьяным от веселья и удали. Опрокидывались бутылки, гасли лампы, в избе наступала ночь, и только огонь в печи, раздуваемый вихрем пляски, вспыхивал, сыпал искрами, и в кровавом свете его едва маячила кружившаяся толпа, так тесно сбитая, что не различить было человека от человека. Взвивались белыми крыльями кафтаны, мелькали юбки, ленты, платки, разгоряченные лица, сияющие глаза. Неистовый топот, пение, крики — все смешалось. Кружилось огромное веретено с оглушительным шумом, и шум этот через открытую в сени дверь летел в снежную морозную ночь. Антек все время танцевал впереди всех, громче всех стучал каблуками, кружился, как вихрь, пригибался к земле так, что казалось, вот сейчас упадет, — но, где там! — он уже снова выпрямлялся и мчался вперед! Он то покрикивал, то запевал песню, проплывал сквозь толпу, как корабль, разрезающий волны, несся, как буря, и никто за ним не поспевал.

Так он плясал добрый час. Другие, утомившись, выходили из круга, у музыкантов немели руки, но он бросал им деньги и заставлял играть, — и все плясал. В конце концов они с Ягусей уже чуть не одни остались в кругу.

Тут уже женщины стали громко удивляться такому разгулу, качали головами и жалели Борыну. Юзя, которая сердилась на Антека, а еще больше на мачеху, побежала за перегородку к старику.

— Отец, Антек пляшет с мачехой так, что люди дивятся! — шепнула она ему.

— Пусть пляшут, на то и корчма, — ответил он и продолжал что-то обсуждать с урядником и кузнецом, непрерывно чокаясь с ними.

Юзя вернулась ни с чем, но стала внимательно следить за Антеком и Ягной. Они уже не танцевали, а стояли у прилавка с целой гурьбой девушек и парней. Всем было весело, потому что Амброжий, вдрызг пьяный, сыпал такими прибаутками, что девушки закрывались рукавами, а парни громко хохотали и еще добавляли свое.

Антек всех угощал пивом, чокался первый, заставлял других пить, с парнями обнимался, а девушкам целыми пригоршнями сыпал за пазуху конфеты для того, чтобы можно было при этом коснуться и Ягуси. Несмотря на усталость, он смеялся громче всех и весело болтал.

А вокруг них веселились и другие, народ разгулялся. Одни все еще танцевали, другие собирались компаниями, где придется, и гуторили, пили, братались, наслаждались от души. Репецкие шляхтичи встали из-за стола, успев уже за рюмкой подружиться с липецкими; некоторые из них даже пошли танцевать, и девушки им не отказывали, потому что они приглашали вежливо и манеры у них были лучше, чем у деревенских кавалеров.

Компания, окружавшая Антека, развлекалась отдельно, — это была молодежь, и виднейшая молодежь деревни. Сам же он, хотя и разговаривал со всеми, был словно в беспамятстве, ни на что уже не глядел и ничего не скрывал, да и не сумел бы скрыть. Он не обращал внимания на то, что люди к нему зорко приглядываются и внимательно слушают. Ах, не все ли ему было равно! Он что-то нашептывал Ягне на ухо, прижимал ее к стене, обнимал, брал за руки, едва-едва сдерживая желание целовать ее. Глаза его блуждали, в груди поднималась такая буря, что он готов был отважиться на что угодно — только бы тут, у нее на глазах, потому что в этих сияющих голубых глазах он видел восторг и любовь. Гордость в нем росла, уверенность в себе, вот он и шумел, как налетающая гроза. Да и хмель в нем играл. Он все время пил и Ягусю заставлял. У нее уже мутилось в голове, она ничего не сознавала, только в иные минуты, когда музыка умолкала и в корчме становилось потише, приходила в себя, и страх закрадывался ей в душу. Она в замешательстве озиралась вокруг, словно ища помощи, ей хотелось бежать отсюда, но рядом стоял Антек и так на нее глядел, такой страстью от него веяло, такая вспыхивала в ней ответная любовь, что она опять обо всем забывала.