Казначей общака - Евгений Сухов

– Наслышан, – невесело протянул Костыль.

– Похвально, тогда я добавлю следующее. Первый раз я сел за убийство, но к нему я не имел никакого отношения, просто очень уважаемые люди попросили меня взять это на себя. Я был малолеткой, и много мне не дали, а на зоне меня поддержали. А вот второй раз действительно было убийство, но в этот раз сухарились за меня. Так что ты будешь не первым, кого я замочу.

– Что ты хочешь?

– Для начала сядь туда, – Герасим цепко проследил за тем, как Костыль, сделав три небольших шага, опустился в кресло. – Так, – удовлетворенно протянул Святой, – а теперь можно продолжить. Что тебе от меня надо? Почему ты охотишься за мной?

– А ты уверен, что я захочу с тобой разговаривать?

Во взгляде Костыля сверкнул вызов. Пашу Фомичева невозможно было упрекнуть в трусости. В чалкиной деревне он прошел испытание на обжиг, и там, где другие превращались в шлак, он устоял, превратившись в сверхпрочный сплав. Такого на испуг не возьмешь. Здесь нужно применить нечто иное.

– В отличие от тебя я далек от всякой сентиментальности. Если ты не расколешься, то считай, что очень сильно сократишь жизнь своей мамаше. Вон посмотри, как она глаза выпучила. Хоть старая, а жить-то все равно хочется. – Святой достал глушитель и неторопливыми движениями принялся наворачивать его на ствол. – Я не силен в высшей математике, но мне это и не нужно. Зато я прекрасно считаю до десяти. Так вот, даю тебе десять секунд. Если ты в течение этого времени не надумаешь мне все рассказать, считай, что ты виноват в смерти своей матери. Итак, время пошло. Раз… два… три… – считал Герасим монотонным голосом. Ствол пистолета как бы невзначай дрогнул. Костыль знал, что Святой нажмет курок на счет «десять» с самым равнодушным видом. А потом придет очередь самого Костыля. Святой даже не станет утруждать себя счетом, лукаво скривит губы и выпустит парочку пуль в его череп. – Восемь…

– Постой, – поднял руки Костыль. – Я все скажу. Только не надо торопиться. Ты нужен не мне, а Аркаше Печорскому.

– Вот как, а что же ты делаешь ему такую любезность и подставляешь свой лоб под пули?

– Все гораздо сложнее, – глухим голосом сказал Паша Фомичев. – Я проигрался ему в карты на желание. Так вот, это желание заключалось в том, чтобы убить тебя.

– Зачем ему это было нужно? – не сумел скрыть удивления Святой.

– Я понятия не имею. Но на твой счет он имеет самые серьезные намерения.

– Ладно, дальше.

– Не знаю, как ему это удалось, но он знает о тебе практически все. Возможно, следил за тобой. Или ему кто-то очень здорово помогал.

– С кем ты работал? Из лагеря вы ведь бежали втроем.

– Да. Сначала нас было трое: Альфонс, Резаный и я. Но Альфонс выбыл из строя практически сразу. А про Резаного, я думаю, ты уже знаешь.

– Побег тоже Аркаша тебе устроил?

– Да. Побег произошел так, как он и говорил. Зуб сумел задействовать немалые силы. Я сразу почувствовал, что с волей у него хорошая связь.

– Где сейчас он может быть?

– Понятия не имею, – слегка пожал плечами Костыль. – Он всегда появляется неожиданно и так же внезапно исчезает. Я не удивлюсь, если он сейчас пасет нас откуда-нибудь из окон.

– Что, он такой всесильный? – не удержался от едкого вопроса Святой.

Костыль задумался и после затянувшейся паузы серьезно сказал:

– Иногда мне так действительно кажется, а вот только люди, кто стоит за ним, посильнее будут. – Костыль перевел взгляд на мать, которая продолжала ошалело пялиться на Святого, а потом спросил: – Что ты сделаешь со мной, Герасим? Неужели пришьешь? Ну, прости меня, не мог я по-другому. Сам знаешь, если бы свое слово нарушил, так в запомоенные бы определили. А каково это мне, арестанту с двадцатилетним стажем? Сам понимаешь.

– Хорошо. Если я тебя помилую, где гарантия того, что ты когда-нибудь не выстрелишь мне в затылок? – Ствол «вальтера» слегка качнулся и как бы невзначай остановился на матери Костыля.

Фомичев проглотил горькую слюну.

– Клянусь, что ничего такого не будет. Хочешь, матерью поклянусь? У меня более родного человека, чем она, нет на всем белом свете.

На лице Святого выразилось сомнение, он задумался и, выждав значительную паузу, заговорил:

– Хорошо, предположим, я тебе поверю, но что ты будешь делать, если не выполнишь обещания, данного Аркаше Печорскому? Он из тех, что не прощают.

– Клянусь тебе, я уеду! Тут же собираю вещички и уматываю куда-нибудь за Урал, в тайгу. Мать вот возьму. У меня припрятано немного деньжат. Я сумею затеряться. Там у меня есть кореша, они уже давно зовут к себе. Справлю паспорт себе и матери и заживу как добропорядочный гражданин! – забожился Паша Фомичев. – Ну, бля буду, что так и сделаю. Только отпусти меня.

– Ладно, – согласился Святой, – тогда собирайся сразу. Если ты задержишься хотя бы на сутки… – лицо Герасима сделалось грустным, – то до вторых ты просто не дотянешь. – Он поднялся и, не опуская ствола, отступил к двери: – Хоть между нами и установился консенсус, но, сам понимаешь, береженого и бог бережет. Помни, всего лишь сутки, – и, прикрыв дверь, вышел.

Паша Фомичев с минуту сидел неподвижно и безмолвно таращился на стену, разглядывая стертый рисунок на стареньких обоях. Из задумчивости его вывело негромкое глухое мычание. Первым, кто пришел в себя, была мать, пытавшаяся освободиться от веревок.

– Сейчас, маманя, потерпи. – Он вытащил из кармана нож, нажал на кнопку, и лезвие хищно откинулось. Уверенно срезал путы, освободив ее руки, после чего осторожно, стараясь не повредить кожу, срезал скотч. – Ты слышала наш разговор? – спросил он у матери, смотря ей в самые глаза.

– Слышала, сынуля, – захныкала она, – только куда же это я с насиженного места подамся? Здесь, считай, у меня вся жизнь пролетела. Если уж и помирать, то только здеся.

– Вот что, мать, – теряя терпение, проговорил Костыль. Он чувствовал, что теряет над собой власть, еще одна секунда подобного препирательства, и Паша Фомичев, подобно вулкану, взорвется огнедышащей лавой. – Мы собираемся немедленно, если ты не захочешь, придется положить тебя в мешок и волочить до самой Сибири. Тебе это понятно? Если этого не успею сделать я, то непременно сделают другие, но в этом случае из любимого дома тебе придется выбираться уже в разобранном виде. Ты поняла это?

– Да, сынок, – не на шутку перепугалась старуха.

– Ну вот и отлично. А теперь собирай свои манатки. Мамаша, только самое необходимое, все остальное мы купим.

– Я сейчас, сыночек, это я мигом, – засуетилась женщина, завязывая какие-то узлы. – Здесь все самое необходимое: платочки, полотенца, салфеточки разные, – причитала она.

– Оставь ты все это! – вырвал Костыль из рук матери узлы. – Возьми свои сережки… те, что отец подарил. Фотографии, и все!

– Пашенька, что же ты такое говоришь, – взмолилась женщина, – то, что нажито было непосильными трудами, неужели все это изуверам оставить.

Лицо у нее сделалось плаксивым, враз постарело, но вместе с тем в нем обнаружилась какая-то детская беспомощность.

– Пойми, мамаша, нельзя по-другому.

О том, что произошло нечто неладное, Костыль догадался по расширенным глазам матери. Та ойкнула и беспомощно опустилась на стоящий рядом стул.

– Похоже, что ты куда-то собрался, Паша, – раздался доброжелательный голос за спиной.

Фомичев почувствовал, как мгновенно замерз его затылок, арктический холод широким фронтом распространился по спине, заставив задубеть кожу, и успокоился где-то в самом копчике. Этот голос с ложно-добрыми интонациями, в которых пряталась скрытая угроза, мог принадлежать только одному человеку – Аркаше Печорскому. И чем благосклоннее было обхождение, тем больших неприятностей следовало ожидать.

Костыль улыбнулся. Старался сделать это как можно более непринужденно, но губы, стянутые мерзлотой, не желали повиноваться. Получилось нечто вымученное и очень страдальческое.

– Да о чем ты, Аркаша? – пытался напустить на себя беззаботный вид Костыль. – К родственникам хотели съездить на денек. Мать очень просила, сестре ее занедужилось. Но я хотел тебя предупредить.

Аркаша понимающе покачал головой.

– Да, да, конечно. – И, стиснув зубы, произнес: – Только ведь у твоей мамаши сестричка уже лет пять как померла. Что ты на меня так смотришь, обыкновенное дело, бомжевала твоя тетка по вокзалам, побиралась. А еда на мусорках очень некачественная, вот и загнулась от какой-то дизентерии.

Аркаша Печорский пришел не один. У порога, сунув руки в карманы, стояло двое парней лет двадцати пяти. Они были похожи друг на друга короткими стрижками и выпуклыми лбами. Правда, один из них был брюнет с заметно курчавившимися волосами. Другой, напротив, – блондин, с прямым чубом. Два сводных брата-погодка, народившиеся в сезон любви от разбитной и раскрепощенной мамаши. Даже улыбались они одинаково – криво.

На зоне таких называют «гладиаторами», они составляют окружение какого-нибудь уважаемого вора и готовы учинить немедленную расправу с каждым, на кого укажет державный жест их повелителя.